РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
Твоя мать говорит, что ты не можешь понять ни слова. Я держусь другого мнения. Белая Маска, Ясень, Лес Кости, Оборванное Дерево. Ты знаешь о них? Уверен, что знаешь. И еще я уверен, что, читая эти имена, ты мысленно видишь их. Однажды ты все поймешь.
Завтра рождество. Твои вторые святки, и последние мои. Я видел семьдесят рождественских ночей. И помню каждую из них. Я помню гуся, нафаршированного фруктами; и куропаток, жирных как свиньи; и зайцев размером с оленя; и пудинги, под которыми трескались дубовые столы. Как я хотел бы, чтобы ты была с нами в те замечательные дни, перед войной. А сейчас мы получаем паек. Цыпленок и пять сосисок — вот и все наше святочное угощение, хотя Кости, работающий на нас, намекал на яйца. И все-таки, несмотря на нашу бедность, я хочу, чтобы ты была здесь, веселая и живая. Хотел бы я поговорить с тобой в те дни, которые еще наступят. Такому старому человеку, как я, очень больно представлять себе, какой ты будешь через десять лет: шумной озорной фантазеркой. Я думаю, что ты станешь похожей на мать. Я почти вижу тебя. Но задолго до того, как ты вырастешь и прочитаешь мое письмо, я буду в стране теней.
Думай обо мне по-доброму, Таллис. Кто-то играет с нами в подлые жестокие игры, посылая одного в тайные места земли задолго до того, как он бы мог познакомиться с другим. Но мы всегда будем связаны, как я сейчас с Гарри и, возможно, ты с Гарри. Гарри летал над Бельгией, и в него выстрелили. Все считают, что он еще жив, и только я один боюсь худшего. Уже четыре месяца мы ничего не слышали о твоем брате. Даже если он вернется, меня уже не будет; а если самое худшее — правда, то останешься только ты. Одна ты.
Как я могу объяснить тебе то, что с трудом понимаю сам?
В первый раз они вышли на край леса четыре года назад. Втроем. Они попытались научить меня, но я уже слишком стар, чтобы выучить что-нибудь новое. Так что я не сумел понять их пути. Зато я узнал истории. Конечно, я никому не рассказал о них, хотя, боюсь, Кости чего-то подозревает. Он тоже местный. Если говорить его словами: «половина этой чертовой земли выросла на костях рода Кости!» Может быть, это и правда, но его на опушку не позвали.
Гарри ушел на войну. И они потеряли его. А сейчас опять начали приходить. И они расскажут тебе истории, все истории. Я знаю так мало! Кто они? Кто знает! Есть один человек, живущий по ту сторону леса. Он изучает их и называет мифаго. Они очень странные и, я уверен, Сломанный Парень один из них. Возможно, они пришли из какого-нибудь мифологического места, давно забытого. Они чем-то похожи на призраков. Надеюсь, ты уже видела их. Но не думай, что они призраки и обладают какой-то спиритической силой. Они вполне реальны. И они приходят из нас. Как и почему, не знаю. Но я оставляю тебе книгу, эту книгу, на страницах которой я пишу тебе письмо. Прочитай ее, все эти рассказы о феях, храбрых рыцарях и мрачных замках; прочитай о них, если, конечно, ты еще не видела их воочию.
Если с тобой случится то же, что со мной, тогда все странное в этом лесу — ты. Ты — начало и конец его, и у тебя есть назначение, которое откроется, со временем. Я жил в страхе того, что это может произойти со мной. Они приближаются; я чувствую запах ужасной зимы, намного более ужасной, чем этот снежный канун рождества. Я был очень близко... меня могли забрать в это запретное место, но тут ты родилась, и лес выбросил меня, вернул назад. Он вокруг нас, Таллис. Не дай себя обмануть. Не думай о полях как об открытой земле или о кирпичном доме как о чем-то постоянном. Теневой Лес вокруг нас, смотрит на нас, ждет своего часа. Таллис, мы носим с собой живых призраков, они толпятся на краю зрения. Они мудры, по-своему; мы тоже знали их мудрость, но забыли. Но лес — это мы, а мы — это лес! Ты еще поймешь это. Ты узнаешь имена. Ты вдохнешь запах древней зимы, значительно более жестокой, чем этот рождественский снег. Вот тогда ты пойдешь по старой важной дороге. Когда-то я прошел по ней несколько шагов, но они бросили меня...
Посмотри на Сломанного Парня. Я оставил свою отметку на том оборванном дереве. Как только ты поступишь так же, будь готова к всадникам. Посмотри на картинку в книге. Ты слышала их крики? Ржание их лошадей? Сосчитай фигуры, сосчитай подковы. Неужели художник знал? Все это было известно, Таллис, но давно забыто. Нужна особая магия, чтобы все вспомнить.
Ты Таллис. Каприз Сломанного Парня. Это твои имена. Все вещи имеют имена, а некоторые — не одно. Шепотки научат тебя. Имена мест очень важны. Они содержат в себе — и скрывают — великую правду. Твое собственное имя изменило твою жизнь, и я требую, чтобы ты слушала, когда их шепчут. И самое главное, ничего не бойся.
Твой любящий дедушка, Оуэн.
* * *
Поздно вечером Таллис закончила читать письмо и потерла глаза, усталые от попыток разобрать каракули старика. Слова письма были мрачными и, одновременно, успокаивающими. Дед что-то знал о той странной жизни, в которую направляли его внучку. Он даже намекнул, что какое-то время сам жил такой жизнью.
Пальцы Таллис пробежались по словам, написанным убористым почерком; когда-то они ничего не значили для нее; сейчас она понимала значение каждой дрожащей строчки.
Как если бы она долго сдерживалась, но, в конце концов, не выдержала. Это письмо, с его странным и соблазнительным содержанием, лежало у нее уже семь лет, но она сопротивлялась, не хотела его читать. Возможно, знала, что ничего не поймет, но сейчас некоторые узоры жизни начали повторяться. И она точно ничего бы не поняла в пять лет: тогда с ней еще ничего не происходило...
Но сейчас. Как и дедушка, она слышала лошадей и всадников. Как и дедушка, она видела силуэты на краю зрения. Она видела три фигуры на краю леса, трех женщин в масках... и сначала они приходили к старику. Он знал их. Потом они ушли — и вот опять вернулись.
Дедушка Оуэн тоже чуял странную зиму. Древняя зима, так он ее назвал, и Таллис беспокоил его намек.
В первый раз за всю свою короткую жизнь она сообразила, что с ней что-то сделали. Она беспечно играла, но, как оказалось, все не так просто. У ее игры есть цель. Похоже, у всего есть цель...
Эти призраки — мифаго — появились здесь уже при жизни дедушки; они наблюдали за ним, что-то делали для него, шептали ему...
Ничего не бойся.
Теперь они вернулись и наблюдают за самой Таллис. Поначалу эта мысль напугала ее, но она мгновенно успокоилась.
Ничего не бойся!
Но какая же у них цель? Научить ее делать маски? Или кукол? Или рассказывать истории?
Для чего?
Лес — это мы, а мы — это лес.
Все странное в этом лесу — ты. Ты — начало и конец его.
Не сделала ли она сама женщин в масках? Из... из ее лунных снов. Иначе откуда им знать деда? Быть может, она сделала и песню, человека с сучьями, всадников, пещеру... запах снега. Быть может, она вспомнила истории, которые дедушка нашептал ей, когда она была еще ребенком... бессознательно вспомнила, когда выросла.
Но может быть, Кости прав и все носят призраков в своих головах? Обрывки символов, кусочки прошлого, которые в лунные ночи поднимаются в сознание из самых глубин мозга...
Лунные тени.
Сны.
Гарри...
Ты родилась, и лес выбросил меня.
Таллис посмотрела на последнюю страницу письма и вернулась к иллюстрации с рыцарями. Она сосчитала фигуры — четыре рыцаря мчались как ветер — а потом сосчитала подковы.
Восемнадцать!
Так вот что он имел в виду. Четыре рыцаря, но пять лошадей, одна без всадника! Художник нарисовал только ее длинные передние ноги, бегущие позади остальных лошадей.
Все это было известно, Таллис, но давно забыто. Нужна особая магия, чтобы все вспомнить.
Она перечитала эти слова, захлопнула книгу, закрыла глаза и откинулась на подушку, дав словам и образам из прошлого свободно потечь через сознание...
И, уже соскальзывая в сон, она увидела, как Гарри наклоняется к ней, его глаза блестят от слез...
Придет день, и я увижу тебя. Обещаю от всего сердца.
Посреди летней ночи начала дуть холодная зима. Сначала налетел холодный ветер, принеся с собой запах свежего снега, а потом снаружи заревела настоящая буря.
Ее лицо уколола льдинка, и вокруг запорхали снежинки, которым исполнилось десять тысяч лет, снежинки из навсегда забытого времени. Хлопья, похожие на замерзшие лепестки, прилетали из другого мира и таяли, побежденные влажной жарой августовской ночи.
Таллис не шевелясь глядела на них. Она стояла на коленях между кирпичными сараями — в своем садовом лагере, — властно призванная сюда голосом, пришедшим из сна. Огненная кукла была закопана в землю перед ней. Таллис была спокойна, совершенно спокойна. Ветер из ледяного ада ворвался в спокойное лето и схватил ее за волосы; на глазах выступили слезы. Перед ней появилась тонкая серая линия шторма, вертикальный разрез в темном воздухе, длиной в половину ее роста. Из этих неохраняемых ворот доносились разговоры людей, детский плач и нервное ржание лошади. И запах, запах дыма — там горел костер, гревший кости тех, кто ждал.
