Лазарь Лагин - Голубой человек (Художник А. Таран)
— Боязно мне, ох боязно! — снова проговорил Антошин. — Ужасно я волнуюсь…
Он действительно очень волновался, и Сашка, поняв это волнение по-своему, был в высшей степени удовлетворен. Проследив из-за угла, как Антошин шел навстречу Конопатому и как они наконец встретились, Сашка удовлетворенно потер руки: дело было на мази.
V
Они встретились у ворот их дома. Словесный портрет Конопатого, который Сашка по всем правилам филерской техники дал Антошину, оказался довольно точным, хотя и неполным. Антошин увидел молодого человека лет двадцати пяти двадцати шести. Он был долговяз, худ, в черной поношенной шляпе, из-под которой на затылке выглядывали густые пепельного цвета волосы. Его желтоватое лицо с острыми красными скулами было щедро покрыто оспинами, а тонкие, хрящеватые и почти прозрачные уши были и на самом деле прижаты к голове. На нем просторно висело длиннополое потертое черное пальто с поднятым по случаю стужи негреющим узким плисовым воротником. Зеленый шарф, обмотанный вокруг шеи, как бы подчеркивал нездоровый цвет его лица. Но Сашка ничего не упомянул о глазах Конопатого. А глаза на его заурядном лице были необыкновенные умные, острые, решительные, добрые и очень невеселые.
— Здравствуйте! — сказал Антошин, превозмогая волнение, и снял шапку. (Он уже успел приметить, как крестьяне здороваются с господами.) — С Новым вас годом, с новым счастьем! — Антошин снова глянул на его желтое лицо и добавил: — Желаю вам доброго здоровья и долгих лет жизни!
— Спасибо. И вас также, — ответил с явным недоумением Конопатый. — …А разве мы с вами знакомы?
— Мы с вами проживаем на одном дворе, — справился наконец Антошин со своим голосом. — Только вы в меблирашках, а я в воротах, в подвале… Я у сапожника проживаю, у Степана Кузьмича… Я племянник его жены Ефросиньи Авксентьевны… Может быть, знаете?..
— Очень приятно, — равнодушно промолвил Конопатый, поклонился и вошел в ворота.
Антошин с шапкой в руке пошел за ним следом.
— Одну минуточку! — сказал он и тронул Конопатого за рукав, когда они уже вошли во двор. — Мне вам нужно сказать несколько очень важных слов.
Конопатый остановился:
— Чем могу служить?
— Вы знаете человека по имени Терентьев, Сашка Терентьев?
— Предположим. Дальше?
— Он нехороший человек. Вы его остерегайтесь.
— Я вас не понимаю, — сказал Конопатый, настороженно вглядываясь в взволнованное и раскрасневшееся лицо Антошина. — Почему это я должен опасаться некоего господина Терентьева?
— Он меня только что уговаривал установить слежку за вами и за теми, кто будет к вам сюда приходить.
— Установить слежку? — переспросил Конопатый, подчеркивая своей интонацией всю необычность этих слов в устах деревенского парня.
— Ну да, — не понял его намека Антошин и горячо продолжал: — Он мне посулил за это шесть рублей. После первого моего донесения — даст мне задаток, в размере одного рубля. А я должен за это постараться войти к вам в доверие.
— Я вас не понимаю, — ответил ему с неожиданным презрением Конопатый, следя за сложенной вчетверо газетой, которой Антошин машинально размахивал в такт своим словам. — Вы меня с кем-то путаете. Мне нечего опасаться полиций. Я ни в чем не виноват.
— Вы… вы меня подозреваете? — вдруг перехватил Антошин его взгляд и побледнел от возмущения. — Вы думаете, что это с моей стороны провокация, ловкий ход, чтобы втереться к вам в доверие?
— Вы даже не даете себе, милостивый государь, труда выражаться языком русского крестьянина! — усмехнулся Конопатый и стряхнул руку Антошина со своей. — В высшей степени топорно работаете, сударь, в высшей степени топорно!.. Кстати, если вы намерены преуспевать в вашей благоуханной деятельности, мой вам совет — в любом случае складывайте вашу любимую газету заголовком внутрь, когда собираетесь размахивать ею перед носом вашей очередной жертвы… Все! Желаю здравствовать!
— Ради бога! — умоляюще пробормотал Антошин, неизвестно зачем запихивая злосчастную газету за пазуху. — Я вам все объясню… Я честный человек…
— Не сомневаюсь, что вы стараетесь честно отработать ваше жалованье, рассвирепел Конопатый. — Вы себе представить не можете, как вы мне отвратительны!..
Он закашлялся и с такой силой захлопнул за собой дверь, что едва не прищемил Антошину пальцы.
— Ну как? — с нетерпением осведомился Сашка, выманив спустя несколько минут Антошина на улицу. — Познакомился?
— Познакомился.
— Все сказал?
— Все. Все, что хотел. Все, что надо…
— Ну, тогда дело в шляпе! — сказал Сашка и набожно осенил себя крестным знамением. — С Новым тебя годом, Егор, с новым счастьем! Выгорит у нас с тобой это дело, быть тебе тогда, Егор, на царской службе филером с окладом двадцать пять рублей в месяц, не считая наградных и суточных. Работа чистая, не пыльная, на виду у начальства, все время на свежем воздухе.
— Это что ж такая за должность — филер? — прикинулся незнающим Антошин.
— Дай срок, узнаешь! — с неожиданной задушевностью обещал ему Сашка, щелкнул его от полноты счастья по носу и отправился в чайную вспрыснуть первую свою деловую удачу нового, тысяча восемьсот девяносто четвертого года.
Вспрыснув, он потребовал у полового бумаги, чернил, вставочку с пером и написал на Большой Гнездниковский переулок прошение с предложением своих услуг по наружному наблюдению за политическим преступником, временно проживающим по Большой Бронной улице в доме жены коллежского советника Филимоновой.
VI
Договорились, что за первым сообщением Сашка придет рано утром в понедельник и будет ждать Антошина на Тверском бульваре, по ту сторону раковины, в которой играет духовой оркестр.
Сашка ушел, а Антошин снова уселся на лавочке во дворе и пытался вспомнить, почему это лицо Конопатого так ему знакомо, но так и не мог вспомнить. Что до Сашки, то, по мнению Антошина, в общем получилось более или менее благополучно. Пока Сашка будет рассчитывать только на доклады Антошина, Конопатому и его друзьям не будет грозить никакой опасности…
Ни Степана Кузьмича, ни Ефросиньи с Шуркой все еще не было. Во флигеле по-прежнему пировали брючники господина Молодухина. Слышно было, как какого-то дядю Федю, человека, видно, немолодого, упрашивали спеть, и дядя Федя поначалу отказывался, а потом гомон пьяных голосов сразу замолк, кто-то долго откашливался, отхаркивался, и вдруг по всему двору рванул звенящий, до немыслимо высокого фальцета поднятый стариковский голос:
Как у нас-то, на Томаке на реке…
Низкий, густой и чистый мальчишеский альт печально подхватил:
Там стояла нова фабричка…
Уже в два голоса они продолжали:
Нова фабричка Каулина-купца…
И полилась щемящая, широкая и горькая песня. Молча слушали ее пригорюнившиеся портные. Застыл на лавочке, во дворе, весь подавшись вперед, Антошин. А она с каждым словом все больше и больше хватала за сердце и уже крепко держала, одна из первых, почитай столетней давности, рабочая песня, песня подмосковных ткачей.
В этой фабрике работнички, Молодые шлихтовальщики, раскрасавицы проборщицы. Они пели песню новую про Ляксея, про Ивановича: «Ты, Ляксей да Иванович, Не пора ли шабашу давать, — Шабашу давать, по улице гулять? Наши ручки передергалися, И головки примоталися. Наши ножки приходилися, Наши глазки пригляделися».
Замолкли певцы, не сразу и почему-то тихо заговорили их товарищи. И вдруг снова отворились двери в их подъезде, снова возник в темном проеме дверей тот самый человек в опорках на босу ногу, но сейчас он был по случаю жары и духоты, царившей в мастерской, без халата, в одном исподнем. Он был пьян, но на ногах держался крепко и даже с большим достоинством, чем прежде. В одной руке у него был шкалик с водкой, в другой — блюдце, а на блюдце — огурец.
— Тверезый? — спросил он Антошина.
— Тверезый, — ответил Антошин.
— Ясно. Не заработал еще?
— Чего такого не заработал? — не понял его Антошин.
— На казенное вино, говорю, не заработал еще. И на закусь тоже, — пояснил свою мысль человек в опорках. — А сегодня, между прочим, Новый год. Полагается выпить, закусить.
— Я еще не поступил на работу, — сказал Антошин.
— Ясно. В таком случае с Новым тебя, Егор, годом, с новым счастьем! — сказал человек в опорках и поднес Антошину шкалик и закуску. — Пей, угощайся за-ради бога.
Вот уж не думал, не гадал Антошин, что ему так придется встречать старый Новый год!
— Да ты не сомневайся, — сказал ему человек в опорках, — всяко случается. Думаешь, у меня всегда работа бывает? Как бы не так!.. Ничего, дай срок, и ты на работу определишься. Ты только дай срок…
