Крис Вайц - Мир юных
Джефферсон. Пойдем.
Он входит в дверь напротив той, через которую мы вошли. Над ней золотыми буквами выведено:
«Хорошая книга – драгоценный жизненный сок творческого духа, набальзамированный и сохраненный как сокровище для грядущих поколений»
Топаю за Джефферсоном через небольшой холл…
…и попадаю в самый прекрасный зал на свете.
Представьте себе пещеру из дерева и мрамора. Высокие арочные окна с металлическими балконами. Потолок – закатное небо с серо-розовыми облаками в коричневато-золотой резной рамке. На цепях, как перевернутые вверх ногами торты, висят гигантские люстры с лампочками в несколько ярусов. Бесконечные ряды длинных столов из дерева медового цвета; на них – золотые лампы. Посредине этого супервысокого, суперширокого пространства – маленький киоск, будто пограничная будка.
Я. Твою ж мать…
Джефферсон. Ш-ш-ш. (Улыбается.) Нельзя ругаться в библиотеке.
Я улыбаюсь в ответ.
Джефферсон вдруг серьезнеет.
Джефферсон. М-м, Донна… (Будто собирается попросить меня о чем-то грандиозном и никак не может решиться.)
Я (с подозрением, заметив его странное поведение). Что?
Джефферсон. В общем… ты ведь знаешь, мы знакомы уже давным-давно…
Я. И?
Джефферсон. И вот. Я хочу. Сказать кое-что. (Подавился, что ли?)
Я. Ну так… типа выкладывай.
Джефферсон. В общем, дело такое. (Кашляет.) Донна, я тебя люблю. То есть влюблен в тебя. Не знаю, есть ли разница. Просто хотел сказать.
Ой-ей.
Джефферсон
Ой-ей.
После моего признания в любви Донна сначала растерянно моргает. Потом у нее делается такое лицо, будто она решила, что я пошутил, и хочет рассмеяться.
– Серьезно? – спрашивает.
Без волнений и восторгов, скорее озадаченно, словно я сознался, что люблю оперу.
Затем произносит: «Почему?»
Такого варианта я не предусмотрел. Был готов услышать: «Спасибо», или «Я не могу ответить тебе взаимностью», или «Я люблю тебя только как друга», или даже с пятипроцентной, скажем, вероятностью: «Я тоже тебя люблю, обними меня». Однако в любом случае я был уверен, что Донна поверит мне на слово.
Почему?
Никогда об этом не задумывался. Чувствую, да и все. Если бы начал анализировать… Потому что я хорошо знаю ее, а она – меня. Я видел ее До и После, в лучшие и худшие времена, в горе и в радости, в голоде и чревоугодии, в веселье и в бою, и так далее и тому подобное. Всегда прикрывал ее, а она – меня. Мне нравится с ней болтать, нравится о ней думать и хочется видеть ее каждый день.
Но нельзя же признаваться в любви такими прозаическими словами. Полагается говорить что-нибудь возвышенное. «Ты – огонь, который навсегда воспламенил мое сердце», или как-то так.
– Потому, – единственное, что приходит мне в голову на ее «почему».
Донна хмурится. Видимо, такой ответ не слишком ее устраивает.
– Ну, то есть ты, м-м, огонь в моем сердце.
– Что-что? Где я?
– А ты… ты не догадывалась?
– Ну… Я думала, может, ты меня хочешь. Замечала пару раз, как пялишься на мою грудь, но парни вечно так делают.
Зачем она это говорит? Хочет сменить тему? Грудь? Конечно, у нее красивая грудь, то есть могу себе представить, что красивая… Но я же не про грудь!
Удивительно, как можно кого-то любить и одновременно столько всего в нем ненавидеть. Донна вот, например, не умеет быть серьезной. Совсем. Никогда.
– Я не «парни».
– Ты – парень. Игрек-хромосома у тебя типа есть?
– При чем тут хромосома?! Зачем ты так?
– Как «так»? – спрашивает она.
– Уходишь от темы. Просто… скажи, что должна сказать, вот и все.
Я ее будто поучаю. Дурак! Все испортил.
– Почему это я должна что-то говорить?
– Ну, вообще-то ответить что-нибудь было бы вежливо.
Я начинаю выходить из себя. Странное чувство для человека, только что признавшегося в любви. Разбитое сердце – это я понимаю, но бешенство?
– Вежливо? Значит, я не самая вежливая твоя девушка.
Какая содержательная беседа, даже голова разболелась. Так, от моего признания Донна явно не в восторге. И от меня тоже. Иначе разговор принял бы совсем другой оборот. Иначе она сказала бы лишь одно: «Я тоже тебя люблю». Проще простого. Однако Донна цепляется к словам и лезет в драку.
Хотя… «не самая вежливая твоя девушка» может означать, что она все-таки рассматривает вариант стать моей девушкой, правильно? Мол, если бы не кое-какие разности характеров… Это обнадеживает.
Мы стоим и смотрим друг на друга. На шее Донны пульсирует жилка. Как хочется ее поцеловать! Может, так и надо было поступить? Если бы только Донна меня поощрила…
«Засада», сказал бы Вашинг.
Когда с улицы раздается пулеметная очередь, я чувствую чуть ли не облегчение.
* * *Мы несемся на шум: читальный зал, зал каталогов, темная лестница.
За стенами идет разговор. Робкое «пиу-пиу-пиу» мелкокалиберного оружия, будто чье-то возражение, – и в ответ грозный рык крупнокалиберного М2, обрывающий все аргументы спорщика.
Но спор не прекращается.
В холл одновременно с нами влетает Питер. Я снимаю винтовку с предохранителя, переключаюсь на одиночные выстрелы.
Сквозь медные ажурные узоры входной двери видна Пифия: худенькое тело съежилось за пулеметом, ноги упираются в открытую оконную раму со стороны водителя. Стреляет она разборчиво, понимает – лишних патронов нет.
К югу от нас рассредоточилась группа северных конфедератов – та самая, которая притащила свинью. Часть людей прячется за фасадом магазина в северо-восточном углу улицы, другие засели за каменной оградой на южном конце библиотечной площади. Палят из укрытий наугад – высовываться под пулеметный огонь боятся.
Пифия долго не протянет. Боеприпасы заканчиваются, а конфедераты скоро сообразят послать кого-нибудь в обход библиотеки и зайдут к ней с фланга.
Надо что-то делать.
Единственный выход – бросить «Чикиту» и увести Пифию в библиотеку.
Обычно я не такой храбрец. Если честно, вообще не храбрец. Но Пифия попала в переплет из-за меня, это ведь я взял ее с собой.
К тому же в глубине души я хочу, чтобы меня ранили. Ранили напоказ, не всерьез – лишь бы вызвать сочувствие Донны. Не самая лучшая подпитка для мужества, но что выросло, то выросло.
– Прикройте, – командую. – Вытащу Пифию.
Я слабо надеюсь – сейчас меня остановят. Но нет, ребята послушно кивают и бьют стволами дверное стекло, беря улицу под прицел. Теперь и правда придется идти.
Вдыхаю поглубже и открываю дверь. Остальные залегли, поливают конфедератов огнем. «Тра-та-та» наших автоматов не дает врагу в меня прицелиться.
– Пифия! – зову я.
В тот миг, когда я высунулся, у нее закончились патроны. По улице разносится металлическое «клац-клац». Пифия оглядывается на меня, глаза от страха огромные. Все вокруг застывает – именно так люди описывают минуту, когда они были на волосок от смерти. Время замедляет ход. А потом резко ускоряется, неся с собой лязг вражеского оружия.
– Вылезай из машины! – ору я.
И падаю на землю – пуля разбивает у меня под ногами ступеньку. Крепко прикладываюсь к камню локтями и коленками, дыхание перехватывает.
Из-за угла магазина выглядывает Скуластый. Машет своим людям – мол, вперед к тачке, дорога свободна. Я вскидываю винтовку, беру его на мушку, делаю глубокий вдох, выпускаю из легких часть воздуха, и в тот самый миг, когда собираюсь нажать на спусковой крючок, Скуластый меня замечает. И узнает.
Огнемет изрыгает в сторону «Чикиты» пламя, и пикап взрывается.
Оглушительный грохот. Взрывная волна едва не срывает мне скальп, сбивает прицел и чуть не вырывает винтовку из рук.
Палящий жар огня.
«Чикита» превратилась в обугленный каркас, пламя над ним пляшет на пару метров в высоту.
Несколько ближайших к машине конфедератов валяются на земле, прикрывая руками голову. Остальные потихоньку идут ко мне.
Пытаюсь встать. Не тут-то было. Руки-ноги не слушаются. Пальцы не в состоянии держать оружие.
Скуластый выглядывает из-за угла.
Наводит на меня прицел. Широкая ухмылка.
Тут кусок стены у него над головой взрывается мелкой крошкой, и равномерное «тра-та-та-та-та» от библиотечного входа загоняет конфедератов назад в укрытие. Меня тянут за воротник куртки, волокут по каменным ступенькам вверх к двери, от которой стреляет Донна. Мой спаситель – Питер, и его лицо смотрит на меня сверху вниз на фоне синего неба.
«Кого-то не хватает», – успеваю подумать я и теряю сознание.
Донна
Глаза Джефферсона закатываются. Я пугаюсь.
Питер у входа палит из «глока». Я и не думала, что он такой силач. Приволок Джеффа, как мешок с картошкой.
Питер. Ну как он?
Я. Ничего. Ничего. Вроде.
Ну и дела. Чем дальше, тем страшнее. Сначала потрепали на Юнион-сквер, теперь обложили здесь. Пифия погибла, Джефф в отключке.
