Юрий Леляков - Битва во времени
— Ичкерия? — переспросил Ареев. — Это — уже просто патология. Боль и ужас нашего человечества… Надо совершенно не воспринимать разумное существо как личность, чтобы так поступать с ним. «Империя» для них — рабство, а работорговля — свобода… Нет, точно — какая-то биопатология за пределами всего человеческого. Вы в вашем 72-м веке хорошо с этим разобрались…
— А у вас как раз рядом — это ваше военное сословие, — вспомнил Ратона. — Не понимаю… Нет, а правда — как они… насчёт этого?
— Так — в городах патрулировать проще, — с презрением ответил Мерционов. — Когда сам вооружён, а все вокруг безоружны. И можно схватить первого попавшегося школьника, который чем-то не понравился — и, не разбираясь — плетью… А на настоящей войне могут и убить… Хотя лично я не против коллективного землепользования — если речь об этом. Без объявления себя какой-то новой элитой, без присвоения судебных полномочий эпохи варварства…
— Но… что будет вообще? — спросила Фиар. — И у вас, и у нас? При таком многообразии типов цивилизации, таких патологиях?
— Разумные всё равно могут договориться между собой, — ответил Кламонтов. — И создать союз союзов, где отдельные части не разрушат гармонию целого. Но — если бы не эти «высшие расы», которые всё рвутся перевоспитывать других, и — не «хранители традиций» и «исполняющие долг», понятый на примитивном уровне… Это из-за них человек не уверен — что в нём не увидят врага, оскорбителя чего-то, не станут проецировать на него чужие проблемы, не продадут в рабство, не посадят в тюрьму… А в основе — биопатологии. Наркомании, стадно-агрессивное мышление, чисто животные отклонения и атавизмы… И те, кто, не понимая сути проблем, встают на защиту веры от логики, чувств от рассудка, слабых от сильных — сами опасны для своего человечества. Вот у вас Тинилирау поднял вопрос — и ему пришлось бежать из Лоруаны. Хотя речь — не об истреблении кого-то конкретно, а об очищении генома человечества, оздоровлении психики…
— А когда стал работать уже во Фхлавиорме — всю страну, принявшую его, представили каким-то чудовищем, — добавил Альберт Селиверстов (так звали землянина, внешне особенно похожего на каймирцев). — И это особенно беспокоит нас с Хельмутом. Мы там, у себя, собираемся заняться тем же. А пока — и не доучились в наших институтах…
— А там у нас уже 1994 год, — сказал Кламонтов. — Потом другой пассажир так раздвинул пределы досягаемости. Сами-то — должны вернуться в 1993-й, откуда взяты…
— Нo всё-таки — как это на практике? — спросила Фиар. — Вагон сам даёт знать, что делать? И ваша роль — скорее пассивна?
— Можно сказать и так, — согласился Виктор Тубанов (землянин с серыми глазами, появившийся при первой встрече следом за Селиверстовым). — Нo мы полагаемся на мудрость то ли наших потомков, то ли иной цивилизации — создавших этот вагон. А уж они знают свою цель… Хотя в общем касаться прошлого — большой риск, допустимый только в особых случаях. Ведь — сразу у многих людей меняются мысли, намерения, мотивы поступков, воспоминания, впечатления от чего-то. А особенно опасно — встречать самого себя. Но мне однажды — почти пришлось… Нам тогда надо было заложить особым образом заряженный камень в одном сибирском городе, на месте, где намечалось строить храм в память тех репрессий — и это могло повлечь столкновения наподобие ваших моараланских. Так как над памятью и чувствами людей, для которых реальна наша версия истории — тоже нельзя надругаться дл бесконечности… Они честно прошли свой путь, строили общество, где человек, не будет унижен звериной борьбой за деньги, а его духовный поиск — животным ужасом при всякой попытке «заглянуть за край», и не их вина — если кто-то уже после всех войн и репрессий терпел даже непонятно что, как покорное тупое животное, и только когда ему «позволили», поднял крик, в основном на «позволивших» и срывая злобу… А храм собирались строить на месте бывшей тюрьмы — забыв, что она была старая, ещё с императорских времён. И вот нам пришлось спуститься в 1909 год, подойти туда ночью, начать копать яму на территории, куда потом будет расширена тюрьма… И вдруг я смотрю — место знакомое! И там, за стеной, в одном из бараков… тоже я, ещё в прежнем теле, после исключения в тот раз из университета! И каково там было — воспоминания об ужасах сталинизма потом не впечатляют… А тут надо — и срочно заложить камень, и не расстроить собственное нынешнее происхождение! А то я уже сам не помню: каким образом, от кого у меня там родился внебрачный сын — который теперь, в этом воплощении, мне — прадед! И родословная известна только до прапрадеда, Виталия Аркадьевича Тубанова — то есть меня же в тот раз! А не заложить камень — безопасность страны вставала под вопрос… Но заложили — и сторонникам «всеобщего покаяния» пришлось строить храм в другом месте, даже не поняв, что помешало на прежнем… И ладно бы хоть вникали в тонкости своей веры — а то послушать, что повторяют, не думая!.. Даже — сами служители культов…
— Но эти культы — хоть не официальны? — переспросила Фиар.
— Стараемся, чтобы не стали, — ответил Тубанов. — А то, я же говорю: бездумно-механически повторяют слова о сокрушении мира, адских муках грешников, о том, как плох и ничтожен человек, и бесконечно терпелив и мудр тот, кто его ещё не уничтожил — и это называется покаянием и возрождением духовности. Тут бы задуматься, делать выводы — а они нагнетают безумие…
— С чего начинали и у нас, — не смог сдержаться Лартаяу. — Тоже — утвердить мелкое, частное, малограмотное, сыграв для этого на великом и страшном. Вот и сыграли…
— И как задуматься — очевидно же, — сказал Ратона. — «Господь Бог Израилев»… А Израиль — совсем другая страна, другой регион…
— В том-то и ужас, — ответил Кламонтов. — Явное несоответствие — а попробуй усомнись, когда с раннего детства учат этому. Парализуют ум и волю страхом ещё в возрасте, когда мало что можно понять — а потом глубоко засевший страх уже не позволяет задать вопрос. Человек так и живёт, изнасилованный в душе, и подсознательно ищет этому оправдания. Бьётся на крючке своей веры…
— И сам становится частью злой, разрушительной силы, — добавил Герм. — Учёный, политик, военный — закодированный ещё с детства…
— И сам боится других точек зрения, видит в их сторонниках врагов, — продолжал Кламонтов. — При явном недостатке знаний, неправомерной постановке целей — когда всё идёт больше от эмоций, обыденных представлений, неразрешённых личных проблеем. Но — с чувством борьбы за что-то святое. И каждый ссылается на авторитет остальных: это знают все…
— А долгие сроки обучения? — добавила Фиар. — Чтобы ученик не успел познакомиться с другими мнениями, а не для очищения и совершенствования! Заставляют… заново, мучительно доходить то элементарного, что уже и так знал! А если не знал — всё равно мог понять гораздо быстрее. Хотя что непонятно: создаются тайные организации именно для борьбы со злом…
— Первоначально — да, — компьютер не скрыл тяжёлый вздох Кламонтова. — Но рано или поздно — секретность и отрыв от общества делают своё дело. И если сперва организация аккумулирует мудрость и идеалы своей эпохи, и каждый вступающий в неё проверяется на соответствие этой мудрости и идеалам — то затем… Проходит время, меняется уклад жизни общества, возрастает сумма знаний, формируется новое мировоззрение — а там продолжают хранить верность тому, что было идеалом и вершиной знания сотни лет назад. И объясняют: не они оторвались от реальности — внешний мир пал и погряз в пороках, лишь они остались в чистоте. И им не надо меняться самим, соответствовать чему-то новому… А во внешнем мире верят: там — оплот именно нынешних идеалов. А там — всё более усложняются мистериальные посвящения, верность однажды избранному наставнику ограничивает свободу ученика, старшие члены организации объявлены непогрешимыми, их мнение — закон и конечная истина, ошибки и пороки ученик пусть ищет в себе… Так выглядит могила того, что прежде было мудростью. И это путь очень многих организаций — у вас, у нас. Но ваши горные жрецы — счастливое исключение. Они всегда — на уровне современности…
— Но — такое агрессивное унижение всего человеческого перед чем-то «высшим»… — не согласилась Фиар. — И эти издевательские «испытания», общая обстановка подавленности и угроз — когда страшно признаться, что ничем не облагодетельствован, и совсем не уютно под гнётом такого-то учения…
— И только прикоснулся — уже скован страхом, — добавил Ратона. — И что-то словно гонит нести страх и угрозы дальше, тем спасая себя…
— Вот и вся тайная романтика, — согласился Кламонтов. — И в глубине души наверняка чувствуют, что всё — не так, и сами тратятся зря, служат не тем силам, веруют больше от страха или незнания. А что истина всегда даётся по уровню сознания ученика — только слова. Вряд ли путаница древних аллегорий, которые можно понимать как угодно — была дана вам, потомкам, по уровню вашего сознания. А кровавые жертвоприношения — через что сами служители культов подпитывали низшими энергиями низших духов, объясняя это тёмным сознанием большинства людей… Так — что они сами сделали для просветления тёмного сознания? И где вообще какая-то роль их тайной мудрости? Опять же на примере: принцип работы радиоприёмника — тоже тайна для тех, кто не знаком с природой электромагнитного поля. Но можно попытаться объяснить его природу — а можно сделать схему приёмника объектом поклонения, заставив запоминать наизусть, а напоследок сказать, что природа электричества неизвестна. И более того: можно посвятить ученика в следующую ступень, где поклоняются более сложной схеме — и он научится собирать такой приёмник, и будет верить, что постиг сокровенное. И в его восхождении по ступеням такой иерархии поддерживать надежду, что природу используемого в культовых целях явления он узнает на самой высшей ступени — и лишь там «открыть», что она якобы неизвестна вообще. И сперва новопосвящённый высший жрец будет в шоке — но разве легко где-то в 50 лет начать всё заново? И он скорее всего смирится: так и надо хранить и передавать знания… Но вот в страну с таким жречеством и неграмотной основной массой народа явится чужая армия, где каждый солдат умеет обращаться и с более сложным оборудованием — что тогда? Так старые жрецы и боги рухнувших культов оказываются на службе у новых богов… Но пока можно дурачить неграмотную толпу, они — на высоте положения. Могут запросто, ни перед кем не отчитываясь, играть сознанием и подсознанием ученика, ставя перед выбором: донести ли на другого — кто совершил явную пакость по тайному приказу учителя; или — понять ли буквально, когда самого толкают на недостойное, возмутиться уже явным издевательством; или — как, например, разделить в общей трапезе на семерых учеников четыре порции обеда? Такими постоянными каверзами уродуется психика ученика, представления о собственном достоинстве, добре и зле — а от него ещё требуют нравственного выбора. А ограничения и запреты — больше от произвола самого учителя! Запретно — то, что не мог позволить себе он сам, или что считает безнравственным, или просто не понимает, зачем нужно… Но и ошибаться, как там принято думать, он не может, и имеет право играть на неудовлетворённых желаниях ученика, его сокровенном, несбывшемся — как якобы ложных устремлениях и ожиданиях, связанных уже с новой, общинно-монастырской жизнью, интересе к познанию чего-то, обретению мощи — чтобы тот всегда чувствовал себя глупо и мучился стыдом, пожелав «недозволенного»… Но — и как же всё это ничтожно! Плоды вырождения, разложения — а их принимают за мудрость…
