Михаил Юрьев - Третья Империя
Званий доцента и профессора в России больше нет (не путать с должностью профессора в вузах!), а членкоры и академики есть, но их статус вовсе не тот, что раньше. Так происходит потому, что есть разные академии, и для Империи они абсолютно одинаковы — самодеятельные общественные организации, и особых среди них нет. Наиболее крупные естественно-научные академии, жестко конкурирующие между собой, — Российская академия наук, Имперская академия наук и Российская академия естественных наук, но существует еще масса более мелких и специализированных. Так что стать членом академии не так уж сложно, но это ничего не дает со стороны государства ни в моральном, ни в материальном плане.
Исследователь может устроиться преподавать в вузе, обычно в университете, — это единственная работа, которую разрешается совмещать с его статусом. Но тогда он получает полставки исследователя, то есть на 8400 рублей в год меньше, — это примерно равно тому, что платит полставочникам университет, так что особенным карьерным взлетом это тоже не считается.
Таким образом, важно не то, много или мало получает исследователь, а то, что с момента прихода в ИОФИ и до конца трудовой деятельности ни его формальный статус, ни зарплата не меняются; в частности, с начала и до конца он не руководит никем из других ученых, но никто не руководит и им. Единственным стимулом, как и вообще единственным мотивом идти в исследователи, является научное честолюбие, то есть желание прославиться научными открытиями. Можно назвать это любопытством и тягой к познанию — но это будет то же самое, потому что сами по себе познания можно получить и из чужих работ, а если вам хочется вместо этого непременно узнать нечто самому и непременно первым, то это и есть честолюбие. Имперское руководство считает такую мотивацию единственно нормальной и правильной и в соответствии с общей своей философией и создало ИОФИ для того, чтобы эта мотивация могла реализовываться, не будучи замутненной ничем другим (так же, как мотивация в виде службы и чести у сословия опричников).
Естественно, само научное сообщество (а оно в ИОФИ в силу всего вышеописанного состоит почти исключительно из фанатиков науки) определяет, какие работы основополагающие, а какие вторичные и соответственно кто является наиболее крупными учеными. Но это полностью самодеятельно, и ни процесс этого, ни результат никак не формализованы — великий ученый тот, кого считает таковым большинство сообщества, а не тот, кто имеет на это какого-нибудь рода документ от государства. Нельзя сказать, что этот статус является чисто номинальным — с научными лидерами и вообще особо успешными учеными очень многие желают вступить в кооперацию, в том числе под его руководством. Это аналогично тому, как к преуспевшему бизнесмену обычно приходит много предложений от инвесторов взять в дело их деньги, причем делать с ними то, что он считает нужным, хотя никакого мандата, удостоверяющего, что он хороший бизнесмен, у него нет.
Вообще отдельные исследователи постоянно вступают в самые разные кооперации друг с другом — помимо естественных при любой форме организации науки причин (в первую очередь сложения знаний и творческих возможностей) ими движет еще и желательность объединения ресурсов, то есть тех денег из их 30 тысяч рублей в год, которые выдаются сверх собственно зарплаты на проведение дорогостоящих экспериментов. В подобной кооперации участвуют и теоретики, поскольку они заинтересованы в экспериментальной проверке своих гипотез. Но это всегда кооперация равных — а что касается коопераций с хорошим ученым (считающимся таковым общепризнанно или же исключительно по мнению желающего скооперироваться), то зачастую это прямое предложение добровольного подчинения. Причина последнего может быть и в том, что, работая с талантом, добьешься большего, чем в одиночку, и просто в том, что не все даже весьма способные люди по своей природе интеллектуальные лидеры.
Имея много исследователей, желающих работать с ним и под ним, талантливый ученый, таким образом, получает, по сути, группу добровольных подчиненных (помимо прочего обладающих материальными ресурсами), то есть сильно расширенные возможности и в экспериментальной реализации своих идей, и в их генерации. Причем чаще всего эти группы не съезжаются физически в один институт, хотя бывает и такое, а координацию своей работы и вообще общение ведут через Сеть. Так возникают и научные школы, и общества по присуждению премий (как правило, безденежных — что не мешает многим из них быть весьма престижными), и сетевые научные журналы с определенной научной линией. Так что де-факто в научном сообществе ИОФИ виртуально существуют и академики, и лауреаты, и лаборатории, и институты, и семинары, и ученые советы. Но появляются они безо всякого административного или финансового вмешательства государства или иных вненаучных центров влияния, не имеют рычагов давления на не входящих в них и существуют без какого-либо мандата, исключительно пока их члены считают их существование целесообразным. Поэтому трудно представить себе, чтобы в ИОФИ имел место бич нашей науки, как и бывшей российской, — приписывание себе руководящими учеными результатов, полученных их подчиненными: в добровольных кооперациях такого просто не может быть. А это действительно бич, и не только и не столько потому, что радикально смещает мотивации у ученых — со стремления сделать великие открытия на стремление стать начальником. Главное — это делает невозможным определить кому бы то ни было, в том числе госорганам, кто же из ученых чего стоит «по гамбургскому счету».
Смысл всей изложенной выше системы в том, что в фундаментальной науке никто не может оказать никакого влияния на выбор ученым-исследователем направления научного поиска, рабочих гипотез и путей реализации — ни государство (оно добровольно дистанцировалось от этого), ни другие ученые. Считается, что это было бы контрпродуктивно, потому что отсекало бы то, что большинству кажется глупым, но исключительно в силу их слепоты. А опасаться недостаточной мотивации ученых при отсутствии контроля Империя считает смешным — в ученые, которые богатыми в любом случае не станут, идут только те, кто и не нуждается во внешней мотивации. Эту полную, на наш взгляд, анархию Империя считает гораздо более продуктивной для поисковой науки, чем структурирование со стороны государства — как мы увидим далее, это относится не только к науке, но и ко всем другим творческим областям. Это весьма нетривиально для некоммерческих сфер (для коммерческих везде только так и происходит); но русские, как мы видели в главе «Сословная структура», полностью доверяют сословным самоструктурированию и самоконтролю — а ученые хоть и не являются сословием, но субсословием являются точно.
Если судить по результатам, то приходится признать, что российская система науки работает, и если в биологических областях Россия все же еще отстает от нас (от нас — потому что научный отрыв наших двух стран от остальных достаточно велик), хотя и незначительно, то в физических науках она явный мировой лидер.
Помимо имперских научных центров и ИОФИ фундаментальная наука делается в вузах, в основном в университетах, и здесь ее организация ничем принципиально не отличается от нашей.
Есть еще полуфундаментальные-полуприкладные центры и институты ВПК, но они не отличаются от имперских научных центров ни принципами организации, ни чем-то еще, кроме военной и смежной тематики.
Есть, наконец, прикладная наука, которая в России в меньшей степени, чем у нас, сосредоточена в частных корпоративных структурах и в большей степени — в государственных. То есть там инвестиционную деятельность по практическому воплощению научных разработок, включая и инженерную ее часть (в России это называется «внедрение»), как и у нас, ведут департаменты развития крупных корпораций (для себя) или так называемые внедренческие фирмы (для клиентов). Но сами разработки в довольно существенной части делаются не там, а в государственном секторе. Это в основном сосредоточено в ВПК, в разнообразных прикладных институтах и КБ, а в части наук о жизни — в институтах Агентства здравоохранения и Агентства по сельскому хозяйству и продовольствию (там занимаются и фундаментальными исследованиями тоже).
Что касается гуманитарно-общественных наук, которым в России с ее социальными новациями уделяют первостепенное внимание, то там есть полный аналог ИОФИ — РОГН (Российское Общество Гуманитарных Наук). Научный сотрудник РОГН называется не ученый-исследователь, а философ-исследователь; диссертация на получение степени философа, необходимая для поступления туда, имеет более высокие требования, которые примерно соответствуют нашей степени доктора наук (иначе говоря — промежуточные между бывшими российскими степенями кандидата и доктора). Его оклад составляет не 30, а 24 тысячи рублей в год, в силу отсутствия трат на эксперименты (из них личной зарплатой исследователя считаются те же 1400 рублей в месяц), — но многое необходимое для их работы представляется институтами РОГН бесплатно (всякого рода информационные услуги, службы общественных опросов и т.п.).
