Александр Казанцев - Ступени Нострадамуса
Беда, как в старости выживешь из ума. Наш царь в Голландии и не бывал по малолетству, от матери и из страны своей не отлучался.
— Но мы встречались с ним в трактире, про дамбы речь вели.
— Да где ты здесь в лесу нашел кабак, чтоб налакаться, как пропойца?
— Я говорю про Амстердам. И там трактир с названьем «Дамба».
— Ох, не к добру, мин херц, тебя я встретил. Ты по — голландски говорить — то можешь?
— Язык голландский мне знаком, как и немецкий иль французский.
— Так вот откуда ты к нам заслан! К царю Петру тебя доставлю, лазутчик чужеземный! Пронюхали про смуту и торопятся соглядатаев заслать. А за усердие мне вина моя скостится.
— Ваш царь меня узнает сразу. Сидели за одним столом.
— Умолкни, старец, ты — мой пленник! — Голицын вытащил из — за пояса пистолет — заморскую новинку. — И бороду твою отклею, чтоб подобен был чужеземцу с босым лицом.
— В усах был царь ваш, хоть и плотник.
— Ну, насмешил! И врать — то не умеешь! Какие там усы в семнадцать лет!
— Царю лет двадцать пять, считал я.
— Прикинуться ты дураком не силься.
— Друг друга мы не понимаем.
— На дыбе с заплечным мастером тебя поймут. Сам царь послушает или правительница Софья, а то мой брат двоюродный Борис Голицын — князь.
Старик встрепенулся:
— Но, князь! Который нынче год?
— От Рождества Христова одна тысяча шестьсот восемьдесят девятый. Иль, может, ты нехристь и от хана иль султана у тебя задание? Иль того хуже, от врага человеческого Сатаны?
— Восемьдесят девятый год? Какую допустил ошибку! С царем увижусь только через девять лет!
— Да ты еще и колдун? Вперед заглядывать берешься! — вскричал Василий Васильевич. — Не знаю, Богом или Дьяволом ко мне ты послан, так говори, что ждет меня?
— Насколько помню, князь, то север…
— Ты врешь, колдун! Тебя я в цепи закую и передам царю! Он за тебя простит меня и никуда не вышлет.
— На цепи времени уж нет, — спокойно ответил старец.
Возок остановился, дверь в него открыли снаружи, и заглянувший офицер заставной стражи спросил:
— Кто едет и куда?
— К царю Петру князь Голицын, не видишь, что ли? — гордо отозвался Василий Васильевич.
— К царю Петру пробраться нынче трудно. Разве что пристроиться в обоз стрелецкий, что на Красную площадь идет.
Голицын сердито захлопнул дверь и крикнул кучеру:
— Гони!
Но как и предупреждал офицер сторожевой заставы, путь преградила вереница розвальней, откуда слышались бабьи причитанья и плач.
Ездовой соскочил с передней пристяжной и подбежал к окну возка.
— На казнь стрельцов везут из Слободы. И бабы, и детишки с ними. Проехать нам никак! Дозволь пристроиться в обоз.
— На казнь везут, и ты меня поставить с ними в ряд осмелился? Запорю насмерть тебя! — гневно кричал князь. Кровь бросилась ему в лицо.
— Как скажешь, князь. Иль будем ждать?
— Нам ждать нельзя, — уж потише сказал Голицын. — Указан точно час и место. Разгоняй посадских сани. Возок с гербом, поди, не розвальни какие, — словно успокаивая сам себя, закончил он.
Ездовой побежал вперед, передав кучеру распоряженье князя, и снова вскочил на переднюю пристяжную.
— Гей! Гоп! Посторонись! Наеду, не спущу! — кричал он, вклиниваясь в вереницу саней.
На каждых сидело по стрельцу с завязанными назад руками. А рядом — баба, а порой — детишки. Все голосили так, что у Голицына мороз по коже подирал.
Старец же вел себя спокойно, решив, что должен увидеть царя, избранного им в Голландии для спасения планеты. Хотя их встреча состоится лишь через девять лет. Подвел прибор.
Караваны розвальней со стрельцами и их семьями сопровождали конные на лошадях с обнаженными саблями.
Когда княжеский возок втиснулся в вереницу посадских саней, конные как бы взяли под стражу и его.
Въехали на Красную площадь через проезд, что рядом с Иверской часовней.
Площадь полна была народу: и розвальни со стрельцами, и конные стражи, и просто толпа зевак, непрестанно крестившихся.
Если смотреть через головы, то на сизом зимнем небе вырисовывались цветные купола собора Василия Блаженного, а на его фоне возвышалось над толпой Лобное место, круглая каменная площадка, куда волокли под руки солдаты привезенных стрельцов. Их ждали два дюжих палача с секирами, которые по очереди рубили буйны головы предавших царскую присягу.
Рядом с Лобным местом на коне сидел сам царь в кафтане Преображенского полка нараспашку, в заломленной красной шапке и, горячась, наблюдал за кровавым действием.
Намаялись палачи, хоть и сменяли друг друга.
Казненного, и голову его, и тело, тут же отдавали в ожидавшие его розвальни с семьей, которой предстояло похоронить его по православному обряду. Бабы не переставали выть и причитать, ребятишки испуганно ревели. Не только старец Наза Вец, но и князь Голицын содрогнулись. Они вышли из возка, отъехавшего в сторону, и вынуждены были наблюдать в толпе за происходящим. На их глазах царь Петр спешился и сам взошел на Лобное место.
— Что, притомились? — спросил он весело палачей. — Людей жалеть надобно.
— Устать им было отчего. Казнено было предателей — стрельцов одна тысяча четыреста сорок два человека.
— А ну давай топор! — обратился царь к одному из палачей. И к ужасу смотревших, ловко заменил умаявшегося палача. Очередной стрелец, глядя снизу вверх на высоченного царя, сказал:
— От руки царской и помирать охотно! Руби уж сам, не отдавай меня палачу.
Петр отодвинул приготовившегося к работе палача в длинной красной рубахе до колен и выполнил просьбу стрельца.
И делал он это с такой сноровкой, словно сучья срубал на сосне для мачты очередного корабля.
Наза Вец невольно вспомнил топор за поясом плотника Михайлова, который через девять лет положит его на трактирный стол в защиту встреченного старца. Князь тихо сказал своему спутнику:
— Кому шубу с царских плеч, кому голову с собственных…
Петр неуклюже повернулся, костлявый в своем обтянутом теперь застегнутом кафтане, и отдал секиру отдыхавшему палачу:
— Руби, руби. Завтра мачты рубить заставлю, — и спустился с Лобного места.
Увидев князя Василия Голицына в толпе, не обратив никакого внимания на стоявшего с ним рядом старца, крикнул:
— А, дядя Вася, тебя я ждал. Пойдем со мной в палаты.
Князь Василий хотел ухватить пленного старца за руки и привести к царю, как пойманного лазутчика, но тот успел затесаться в толпу, проскользнул между розвальнями с очередными стрельцами и скрылся.
Задержаться князю Василию было невозможно, и он стал протискиваться следом за Петром.
В Кремле узнает он о том, что благодаря заступничеству брата Бориса царь князя Василия на дыбу не отправил и казнь его, которую требовали дьяки дознания, отменил, а сослал фаворита Софьи, отправленной им в Новодевичий монастырь, на вечную ссылку в Архангельск. Но имение отнял, крестьян же подневольных отпустил на волю.
А старец мимо едущих на площадь саней, пробираясь у самой кремлевской стены, ушел с Красной площади.
Он мысленно говорил самому себе:
— Увы, но выбор не удачен. Пусть будет царь умен и властен, гуманным он не сможет стать.
Никто не слышал этих несказанных слов, а старец, завернув к деревьям, жавшимся к кремлевской стене, и сам прижался к ней. Когда же начался снова снегопад, он, никому не видимый, словно вошел в каменную стену, растворился в снежной пелене, перейдя в другое измерение, чтоб выполнить миссию историка неомира Наза Веца и найти в минувшем великого, кто смог бы отвести несчастье от планеты.
Новелла четвертая. Надчеловек
Пройдут две тысячи бездонных лет.
Кровавые победы в войнах те же.
Поверженным врагам пощады нет.
Разбой и грабежи не станут реже.
После Египетского похода, взяв последнюю крепость Аккра перед сирийской границей, не переходя ее и собираясь в обратный путь, он безжалостно уничтожил две тысячи пленных, которым обещал сохранить жизнь, рассудив, что не проведет их не в ущерб своим солдатам через знойные пески пустыни. В Египте он после подавления восстания в Каире оставил там свои войска и почти один на жалкой рыбачьей шхуне, незамеченный, проскользнул мимо подстерегавших его английских кораблей адмирала Нельсона. Перед тем английский адмирал уничтожил французский флот, спрятанный в бухте Абукира.
Во Францию Наполеон явился не то как «дезертир», бросивший свою армию, не то как завоеватель, закончивший свой поход, как и Александр Македонский, в стране «первого чуда света» гигантских пирамид.
Но все его былые завоевания в Европе были бездарно растеряны тупыми «адвокатишками» Директории, отдавшими страну в руки разбойников, от которых сами, как казнокрады, мало чем отличались.
И только былой славой, помноженной на небывалую волю человека, словно знавшего несомненный свой успех, можно объяснить баснословный взлет «удравшего от англичан генерала» к вершинам власти над Францией, потом и над Европой.
