Алекс Адамс - Еще жива
– Естественно, она открыла ее, – говорит Джеймс. – А кто бы не открыл?
Рауль обходит вазу, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности.
– Важно помнить, что, как и Евой, ею двигало простое любопытство, а не злой умысел. Любопытство само по себе не такая уж плохая черта. Именно благодаря ему мы исследуем мир и совершаем открытия. Если бы не любопытство, у меня не было бы работы. Ее поступок, вероятно, имел и положительное значение. Выпустив все беды, преследующие человечество, она при этом снабдила мир препятствиями, которые мы должны преодолевать. Без этого мы едва ли стали бы чем-то бо́льшим, чем примитивные творения из праха земного. А так у нас есть разум и воля к борьбе.
Он смотрит на меня.
– Интересно, что там внутри? У кого какие мнения?
Меня бросает то в жар, то в холод. Я чувствую, как розовеют мои щеки, поскольку Рауль коснулся болезненной для меня темы, но при этом задал этот вопрос так, как будто он не имеет особого значения.
– Кости, – говорит Джеймс.
– Пыль, – говорю я.
– Наркотики, – делает второе предположение Джеймс.
Рауль сияет ослепительной улыбкой, на этот раз глядя на Джеймса.
– Древнее зерно.
Я падаю в кресло, не сводя глаз с вазы.
– Смерть.
Рауль опускается на софу рядом с Джеймсом. Сидим, смотрим на вазу.
СейчасХотя на карте этой деревни нет, мы видим ее – вот она перед нами, приткнулась слева от дороги. Все селение состоит из кучки домов, по крайней мере таким оно кажется с того места, с которого я его разглядываю. Дорога, повышаясь, уходит вперед бесконечной серой лентой, вьющейся между холмов. Несмотря на то, что дорога не везде совпадает с нужным мне направлением, в общем она ведет на юго-восток. Я говорю это Лизе, и ее шаг замедляется.
– Может, остановимся здесь?
– Нет, я должна быть в Бриндизи через пятнадцать дней.
– Но здесь, наверное, есть кровати. Настоящие человеческие кровати с подушками и одеялами.
– Очень хорошо.
– Ура, я победила!
– Можешь взять себе одеяло, если готова его нести.
– Но я хочу переночевать в постели.
– Мы не можем здесь остаться. Нельзя подвергать себя такому риску.
– Дело в том, что ты хочешь попасть на корабль и найти своего друга. Но он, скорее всего, мертв, как и все остальные.
У меня возникает желание схватить ее и хорошенько встряхнуть, сказать, что преследующее нас существо уже не является человеком и что одна только мысль об этом приводит меня в ужас. И что регулярные изнасилования покажутся ей детской сказкой по сравнению с тем, что сделает с нами преследователь. Но я предпочитаю молчать, поскольку она всего лишь ребенок. Мне хотелось бы объяснить Лизе, что нам осталось одно – попасть на «Элпис», где будет тот, с кем я должна встретиться. Но и этого я не говорю тоже, потому что внутри себя чувствую шевелящийся холодок, свидетельствующий о ее правоте.
– Возможно, и мы будем завтра мертвы.
Эти слова заставляют ее замолчать.
Я испытываю угрызения совести, но все равно не меняю своего решения. Безопаснее будет не заходить в деревню.
– Что-то странное в воздухе, – говорит Лиза. – Что бы это могло быть?
И действительно, тучи приобрели нездоровый бледно-зеленый оттенок.
– Град.
– Хочу еще раз погреться на солнце, – заявляет Лиза. – Вношу и это в свой список.
– Я тоже.
Тучи сгущаются и нависают так низко, что, кажется, можно задеть их головой.
СейчасГрад и шквальный ветер загоняют нас в деревню. Мы с трудом продвигаемся между деревьями к каменным домам, где надеемся укрыться, и едва удерживаем велосипед от падения. Это нам удается хуже и хуже, и в конце концов все наши силы уходят лишь на то, чтобы оставаться на ногах. Мое избитое, истрепанное ветром тело чувствует себя подобно боксерской груше, которую остервенело молотят кулаками. Летят ветки, срываемые с деревьев обезумевшей воздушной стихией. Такой ветер – это что-то новое. «Пожалуйста, – мысленно произношу я, – пожалуйста, не надо, чтобы и ветер был теперь всегда, как дождь».
Мы не останавливаемся, чтобы объявить о своем прибытии, или оглядеться, чтобы оценить, куда попали. Вместо этого мы взбираемся по каменным ступеням к первой на нашем пути двери и втаскиваем за собой велосипед. Я подталкиваю Лизу вперед, затем – велосипед, а потом уже вваливаюсь в укрытие сама.
Ветер сразу же исчезает, как только я захлопываю за собой дверь, но он не оставляет своих попыток добраться до нас, ударяя, царапая и швыряя пригоршни града в доски с той стороны двери. «Выходите, – бросает он нам вызов, – выходите на честный бой!»
Волосы Лизы всклокочены, щеки горят алым огнем. Кожа в ссадинах и синяках. Я чувствую жжение там, где моя собственная плоть изранена летающими древесными обломками.
– Ты в порядке?
– Да, а ты?
По двери я сползаю вниз, пока колени не упираются в подбородок.
– Да, все нормально.
Мои глаза закрываются всего на одно мгновение.
Когда через секунду я снова открываю их, уже темно. Беспрерывные щелчки града прекратились, но ветер по-прежнему пытается сдуть с места маленький кирпичный домик. Сколько сейчас времени, я не знаю, видимо, уже ночь. Вокруг непроглядная тьма, только прямоугольник окна чуть выделяется – немного света пробивается сквозь тучи.
Прислушиваюсь и только через две-три минуты осознаю, что Лизы нет.
Задерживаю дыхание. Если я не буду издавать никаких звуков, то, возможно, услышу ее. Люди производят множество разнообразных звуков: сопят, покашливают, хмыкают. Даже перемена позы приводит к тому, что становится слышно, как трутся друг о друга ткани, как поскрипывает влажная от пота кожа.
А также дыхание. По крайней мере должно быть дыхание, но ничего нет, дом пуст.
– Лиза!
Имя проваливается в пустоту, как железная болванка. Пытаюсь вспомнить форму и площадь помещения, но сон навалился на меня слишком быстро, не дав освоиться с окружающим пространством.
Еще раз зову, настолько громко, насколько хватает смелости:
– Лиза!
В этой темной комнате небытие поселилось навсегда. Ее здесь нет. Во всяком случае, живой Лизы. Дом слишком мал, это я хорошо запомнила, и я бы услышала, если бы она была где-то поблизости.
Как далеко могла она уйти на ощупь? Надеюсь, я смогу до нее докричаться.
Дверь у меня за спиной. Я распахиваю ее и выкрикиваю ее имя в бушующий ветер. На расстоянии виднеется золотистое свечение, настолько маленькое, что я могу охватить огонек ладонями и задуть. Огонь? Свет? Стабильного электроснабжения нет уже месяца три, а может, и дольше, но, видимо, это не свет. Пряди грязных волос хлещут меня по щекам и лбу, заставляя морщиться.
И вдруг я замечаю, что дождь прекратился. Дождь прекратился.
Я сбегаю со ступеней крыльца, поднимаю лицо к небу. Тучи, как и раньше, толстой пеленой закрывают свет звезд, но дождя нет. Хочу смеяться. Смех теснится у меня в груди, ожидая, когда я выпущу его на волю. Вот сейчас он родится…
…но он умирает в моем сдавленном горле. Мои пальцы вцепляются в то, что охватывает меня петлей, я ощущаю грубые волокна веревки. Извиваюсь, как задыхающаяся рыба.
В следующее мгновение раздается чей-то голос:
– Почему ты не мертва?
Голос столь же мягкий, как мешок, полный гвоздей и битого стекла.
– Отвечай, – скрежещет он.
Веревка затягивается, обжигая кожу.
– Почему ты не мертва?
Глава 5
«Не нужно привязываться», – напоминаю я себе. Не нужно давать лабораторным мышам имена. У них есть номера, присвоенные в соответствии с их датой рождения и полом, а большего им и не требуется. Воздушные поцелуи во время моих уборок в лаборатории – тот максимум, который можно себе позволить.
Лаборатории компании «Поуп Фармацевтикалз» все как одна оформлены в белом цвете, оснащены одним и тем же комплектом приборов, стоимостью превосходящим особняк в Калифорнии, пробирками, чашками Петри, заполненными агар-агаром. На полу – горка золотистых опилок. В телепередачах лаборатории всегда стерильно чистые. А в действительности сотрудники здесь едят прямо за компьютерными столами. Но я не ропщу на свою работу. У меня есть вполне определенная цель: я коплю на образование.
Я мою пол шваброй, когда входит Хорхе. Он как сальное пятно в девственно-чистом сейчас рабочем помещении.
– Не забудь пройти медосмотр, слышала?
– Не пойду.
– Хорошо, но тогда…
Он изображает, как кому-то скручивают шею, и эта шея, по всей видимости, моя.
– Хочешь, я пойду с тобой?
Хорхе ведет себя так, будто он мой начальник, а я – будто он равный мне сотрудник, которого едва терпишь. Один из нас прав, и я совершенно уверена, что это я.
Тележка с принадлежностями для уборки упирается колесами в дверной порожек, и я, с силой толкнув, отправляю ее вперед.
– Думаю, сама справлюсь.
