Сергей Попов - Небо цвета крови
— Конечно, — и повторила тепло: — Конечно, семья.
Муж удовлетворенно кивнул.
— Вот и замечательно! — потом сощурил один глаз и по-хитрому позвал: — Иди ко мне.
Та проворно вскочила с табуретки, подошла. Курт заботливо обнял ее, слегка наклонил и поцеловал. От такой внезапности Джин замурлыкала, словно кошка, разомлела.
— У меня к тебе есть интересное предложение, — начал издалека Курт, не выпуская любимую женщину из тесных объятий.
— Какое же? — ластясь к нему, спросила Джин. — Что ты придумал?
— Может, потанцуем? Как в старые добрые времена, помнишь?
Джин, ничего не говоря, прижала Курта к себе, ностальгически вздохнула, перевела лучистый взгляд в окно, долго так смотрела в него, любуясь небом, вспоминала радостные, давно ушедшие мгновения.
— Помню, Курт… — протянула она, спустя некоторое время. Эти слова получились умиротворенными, цветущими. — Ты всегда красиво танцевал. Сколько раз ты мне, дурочке молоденькой, так голову кружил.
Курт захихикал.
— Готов и еще раз! — с охотой вызвался супруг. — Что скажете, миссис Флетчер?
— Я только «за», мистер Флетчер, — в тон ему ответила Джин.
Курт немедленно встал, прошел к невысокой тумбочке. На ней стоял магнитофон с несколькими потертыми поцарапанными упаковками от компакт-дисков, правее — две старые цветные фотографии в полустертой позолоченной рамке: одна свадебная, вторая — с задания. Возле них — обувная коробка с боевыми наградами, жетоном с личным номером, трофейной флягой, черным беретом.
Сглотнув — взял второе изображение, опечалился — на снимке изображалось семеро улыбающихся солдат в полном армейском снаряжении со штурмовыми винтовками наперевес. На заднем фоне виднелись тяжелые лопасти боевого вертолета. А ниже — длинная запись:
«Страна вправе гордиться вами! Вы лучшие!
Югославия, Косово, 15.04.1999 г.»
— «Черные Псы». Операция «Падение Звезды»… — поникшим голосом озвучил он, не отрывая глаз от фотографии, — как же мне не хватает вас, парни…
Незаметно подошла Джин. Приобняв мужа со спины — взглянула на изображение и спросила, подбирая нужные слова, дабы ничем не затронуть его чувства:
— Решил проведать старых друзей? — И поцеловала в шею.
Курт промолчал, засопел носом, горько вздохнул, поставил рамку обратно и повернулся к жене. Глаза повлажнели, потускнели, стали совсем невеселыми, металлическими.
— Да вот… решил взглянуть, — запоздало, как-то смущенно ответил он, вместе с супругой опять посмотрел на пожелтевший по углам снимок — воины на нем, застыв, словно ледяные изваяния, по-прежнему улыбались кому-то широко и приветливо. Потом Курт кивнул на человека с лицом, перепачканным сажей, стоящего рядом с последним, таким же, как и он, солдатом, и добавил с горечью в голосе: — Узнаешь своего мужа?
Джин смолчала — уже не раз отвечала на этот вопрос, но сейчас ей почему-то не хотелось что-либо говорить.
А супруг продолжил:
— Это первая и последняя фотография, где мы все вместе… — и, незаметно стерев скупую слезу, упавшую на волосатую скулу, произнес: — Пойду включу генератор.
Поцеловав жену — быстренько оделся и выскочил из дома.
Из детской вышла Клер.
— Папа уже ушел?.. — грустным голоском спросила она, расчесывая пальчиками соломенные волосы прокопченной кукле. Дочь смотрела на мать совсем не по-детски, осмысленно, ясные глазки горели.
— Нет, доченька, он сейчас включит генератор и вернется! — успокоила Джин.
— А правда, что он больше не будет так шуметь?
— Нет, зайка, папа его починил. Он теперь тихий-тихий.
Дочка обрадовалась, повеселела, нырнула в комнатку, как маленький зверек.
С улицы донесся негромкий гул — заработал генератор. Потом вернулся Курт. Обрадованный и повеселевший за время отлучки, он тотчас метнулся к прибитой к стене розетке, сунул вилку от магнитофона, вставил диск и заявил жене:
— Бензина подлил, можно включать — минут тридцать у нас есть.
Воодушевленная приподнятым настроением мужа, жена включила магнитофон, спящий до сего момента крепким сном. Полились неторопливые гитарные переборы.
— Прошу вас, мэм, — Курт протянул руку, приглашая на танец.
Когда Джин взяла ее, из иссаленных динамиков зазвучали звонкие слова, пробирающие с первых строк до мурашек:
Every time that I look in the mirror
All these lines on my face getting clearer
The past is gone
It went by like dusk to dawn
Isn't that the way
Everybody's got their dues in life to pay[2]
Узнав их, Джин сильнее приникла к широкой груди Курта и затихла, вновь окунаясь с головой в давно пережитое время.
— Так и думала, что ты ее включишь, — с голосом, дрожащим от возбуждения, вызванного любимой песней, произнесла она, — я так давно ее не слышала…
— Знаю, — коротко ответил Курт, погруженный в танец.
Музыка все текла и текла, точно весенняя речка, пронизывала пару, наполняла истосковавшиеся сердца радостью, приятным волнением.
Yeah, I know nobody knows
Where it comes and where it goes
I know it's everybody's sin
You got to lose to know how to win
— Помню, когда я впервые увидела тебя, в вашей палате во время отбоя играла эта песня, — нарушила молчание Джин, направила осветленный взгляд на Курта. В глазах мужа блистали искорки, застыла улыбка. — Я хотела вам сделать выговор, чтобы не шумели, но потом увидела тебя и… передумала. Ты так смотрел на меня. Грудь перебинтована, сам бледный, а взгляд… смеющийся такой, веселый, какой-то живой, настоящий…
Half my life's in books' written pages
Live and learn from fools and from sages
You know it's true
All the things come back to you
— Не в лучшей я тогда форме был, — Курт засмеялся, — а ты такая хорошенькая, в белом халатике, на шее — стетоскоп, ножки стройные, глазки еще совсем наивные.
— Я еще тогда в медсестрах ходила, — добавила Джин, тоже засмеялась, — знаешь, как я вначале испугалась? Вас в одной палате десять человек! Десять взрослых мужчин!
— Четверо, как сейчас помню, не из нашего отряда были, они с нами две недели провалялись, на перевязки походили, а потом пришел приказ и их домой в Штаты отправили — комиссовали, — напомнил Курт, — а мы больничные койки долго еще мяли, конечно…
Замолчали. Оба кружились, задумавшись об одном и том же моменте общей жизни, но о разных событиях, навеянных музыкой, какую любили так же горячо, как и друг друга.
Sing with me, sing for the years
Sing for the laughter and sing for the tears
Sing with me, if it's just for today
Maybe tomorrow the good Lord will take you away
Тут сладкую тишь нарушил стеснительный голосок Клер:
— Мам, пап, а можно к вам? — и прислонилась щечкой к дверному проему, с интересом наблюдая за танцующими родителями.
— Конечно, маленькая, иди скорее сюда! — позвала Джин. Клер подбежала к матери, взяла ее и отца за руки. — Потанцуй с нами. Наша с твоим папой любимая песня играет.
Dream on, dream on, dream on,
Dream yourself a dream come true
Dream on, dream on, dream on,
And dream until your dream comes true
Последний куплет семья протанцевала, держа друг друга за руки, слушая, как струятся горячие слова, поет гитара, закрадываясь в душу к каждому и разбегаясь по всему дому, а вместе с ней — как постукивают барабаны, понуждая сердца биться все сильнее и сильнее…
Но вскоре песня закончилась, запела другая, а оставленные ей эмоции долго еще не улетучивались, звенели где-то глубоко внутри у всех.
— Благодарю за танец, мэм! — по-офицерски поблагодарил Курт супругу и, галантно поцеловав ручку, чмокнул в щечку Клер, выключил магнитофон. На кухню резко вдвинулась усталая тишина, тоскливость, скука. — Это было восхитительно!
Дочка тут же подлетела к отцу и попросила:
— Папуль, а покатай меня! Пожалуйста! — и запрыгала на месте игривым щенком. — Папуль? А, папуль? Покатаешь, да?..
Глядя на нее, Джин умилительно качнула головой, подумала:
«Непоседа. Совсем замучает Курта!»
Курт охотно согласился.
Сноровисто посадив дочку на плечи — разок-другой покрутился на месте и, растопырив руки, под детский безудержный восторг громко прогудел:
— Я — истребитель! Запрашиваю разрешение на посадку! — и умчался в комнату дочки. — Как слышите!
— Внимание всем пилотам: через час будем кушать! — сквозь смех подыграла Джин, провожая мужа и дочь улыбчивым взглядом. — Просьба не задерживаться, а то все остынет!
— Хорошо, мам! — в унисон ответили Курт и Клер и с головой погрузились в забавы, мгновенно позабыв обо всем.
Понедельник, 19 февраля 2014 года
До огромного болота, сплошь затопившего спортивную площадку вязкой бурлящей массой, не густеющей даже в ярые морозы, добрался меньше чем за два часа. За всю дорогу лишь пару раз встретились вепри, ковыряющиеся в промерзлой земле, и разок пришлось отсидеться под козырьком обвалившегося подъезда, укрываясь от парящей низко над домами группы обуреваемых голодом костоглотов, явно увлеченных поисками добычи. Но даже все это меркло по сравнению с той задачей, какая ждала меня дальше, — пересечь топь. С каждым годом она прибавляла в размерах, захватывала все больше и больше нетронутой земли, томительно переваривала любое, что попадало в ее ненасытную тошнотворную пасть. Если однажды я мог со спокойной душой обогнуть трясину с левого края, затратив всего-навсего пятнадцать минут, то сейчас, осматривая нечеткие, размазанные границы, наполовину расплывающиеся в мглистых испарениях, — сложно и приблизительно подсчитать требуемое время на переправу.
