Яцек Дукай - Земля Христа
Так что, единственной системой, гарантирующей независимость, во всяком случае, значительные затруднения в завоевании и невозможность его тайного проведения — является анархия, то есть, отсутствие какой-либо системы.
И вот сейчас Лопес узнает, что на данной Земле не только организованных государств нет, но и вообще нет никакой власти.
— А торговля? Кто ею заведует?
— Торговля? — удивился рыжеволосый.
— Раны божьи!.. — простонал по-польски, почти умоляюще, совсем уже сдавшийся Целинский.
— Что? — вопросительно глянул на него Охлен.
Целинский лишь махнул рукой.
— Это такое выражение.
Но не напрасно Прадуиге платили так много.
— Он имел в виду раны Иисуса Христа, — вежливо разъяснил он.
— Что? — повторил совершенно дезориентированный Охлен.
— Ну, Его распяли…
— Распяли?…
— Разве ты не слышал о Нем? Родившемся в Вифлееме?
— Да, да. Но Его не распяли.
— А что же с Ним случилось?
— Ничего/Все. — Рыжий воспользовался каким-то непонятным наречием.
— Тогда как же Он умер?
— Не умер.
— Да нет же, умер. Вознесся на небо.
— Неее…
— Так что же: Он все так же находится на Земле?
— Естественно.
Целинский склонил голову набок.
— Ты… веришь… в того Бога?
Охлен был изумлен до испуга; все эмоции, даже самые мельчайшие, отражались на его лице как на экране. Сейчас изумление вырывалось из него бурным потоком.
— Верю ли я? Он есть.
7
Охлен пригласил их в собственный дом, расположенный в ближайшей долине, которая поросла чуть ли не по-парковому устроенным лесом. Там протекало несколько ручьев, блестел пруд.
Та самая дорога, на покрытие которой Прадуига никак не мог надивиться, велка как раз к дому рыжеволосого. Меж деревьями она вилась совершенно хаотично, и казалось случайностью, что в конце концов — путники увидали это с края котловины — дорога доходит до дверей домика.
Птички поют, хрустальное сияние солнца, — размышлял Калвер, впервые глядящий на этот мир людскими глазами, — воздух, словно нектар, в нем запах вечернего покоя, искушающий аромат ленивой нирваны; здесь я хотел бы жить. Рай, рай, — подумал сержант, после чего перед глазами у него предстал длинный перечень способов уничтожения дома Охлена километров с трех.
У Круэта имелись другие беспокойства.
— Лопес, нельзя назвать это хорошей идеей.
— Я прекрасно знаю об этом. Вот только что другое, кроме отступления, можем мы сделать? Ведь этот тип отвечает на все вопросы, это просто идеальный проводник, да еще и к себе домой нас ведет.
— И вот как раз это и есть самое подозрительное. Его подставили. Тот пацан сообщил, что по округе шастает пятеро подозрительных типов, спрашивающих всякие глупости, и вот — на тебе — появляется туземец, охотно отвечающий на любые расспросы.
— Что-то ты разговорился…
— Не нравится мне эта ситуация. — Охлен улыбнулся майору, и Круэт, не переставая "говорить", улыбнулся ему в ответ. — Повторяю: нам нужно вернуться. Это же мнение я представлю в ближайшем рапорте.
Раздраженный Прадуига переключился на говорилку Целинского.
— Ну что, прогнозы у тебя уже имеются?
Тот лишь "откашлялся".
— Так есть или нет? Или машинка, которую носишь в голове, приказала долго жить?
— Отвали, Лопес, а? Моя программа способна справиться с любой исторической, политической или социологической проблемой, но вот теология ей не по зубам. Такой деформации никто не мог предусмотреть. Так каким образом может она проанализировать, или хотя бы определить, начинания Бога? Какой тут можно применить личностный профиль? Каким образом размышляет Бог? Какими категориями? Так что не требуй от меня невозможного. Я только Стрелочник, а не философ.
— Но ведь Христос был человеком. Или до сих пор является.
— Ясное дело. Но из мертвых он воскрес не потому.
— Здесь он не воскресал.
— Знаешь, поспорь-ка лучше с Круэтом.
Дом Охлена представлял собой трехэтажное деревянное строение, не похожее на что-либо, виденное Прадуигой до сих пор, а видел он в посещенных им паре десятков миров много чего. Как и следовало ожидать, данный архитектурный стиль не имел своего соответствия на Земле Сталина. Лопес назвал бы его природным стилем — но даже само слово "стиль" предполагает подражание чему-то, искусственность, в то время как дом представлял собой продолжение леса. Трудно было себе представить, что его построили — он, скорее, вырос, вместе с деревьями, с травой, вместе с весной.
— Красивый, — похвалил дом Лопес.
Охлен поглядел на него как-то странно.
Тут через говорилку отозвался Круэт:
— В дом не заходим.
— Что?
— Мы уже и так повели себя глупо. Так что я никому не разрешаю входить в этот дом. Я отвечаю за вашу безопас…
— Да, знаю.
Охлен открыл дверь.
— Проходите, проходите, — урчал он на кантонском диалекте, обезоруживающе улыбаясь.
Прадуига выругался про себя. Да этот тип от отчаяния готов кончить самоубийством, если не войдем. (Неправда: самоубийство — это смертный грех.)
— Мне очень жаль, Охлен, — сказал он вслух. — Мы не можем туда войти. Во всяком случае, не сейчас.
Улыбка с лица хозяина сползла болезненно медленно. Ведь я этим ранил его, неожиданно для самого себя подумал Прадуига.
— Ладно, — буркнул рыжий. Он даже не спросил, почему гости не могут переступить порог его дома.
— А можно с тобой поговорить? — Лопесу хотелось затереть впечатление, вызванное отказом принять приглашение. — Где-нибудь тут, — махнул он рукой, указывая на стоявшую над прудом беседку. — Хорошо? Ладно?
В это же время Круэт через говорилку отдавал приказы своим сержантам:
— Проверьте эту халупу. Только незаметно.
Калвер с Хо разошлись по сторонам прогулочным шагом.
— Ясное дело, — ответил Охлен. Слишком даже охотно, по мнению Круэта.
В беседке царила тень, приятная прохлада; воздух пах сыростью подземных гротов. Здесь стоял столик и четыре красивых, мастерски вырезанных стула, выглядящих слишком деликатными, чтобы выдержать вес взрослого мужчины. Лопес никак не мог понять, из чего они были изготовлены — то ли из какой-то неизвестной породы дерева (а ведь в здешней эволюции никаких отклонений не было отмечено), то ли из пластмассы.
Именно Круэт был тем, кто сел рядом с Охленом.
— Идиоты, он же не кусается, — буркнул он через говорилку после минутной растерянности, когда все сразу пожелали занять место напротив туземца.
— Ты не сердись, обратился к Охлену Лопес. — Мы не хотели тебя оскорбить. Просто, мы не можем туда войти.
Тот перепугался.
— Да я совсем не сержусь! — энергично начал отрицать он.
— Почему он на все реагирует столь эмоционально? Что ты на это, Януш? Неужто здесь все такие впечатлительные?
— Ничего не знаю. Я только Стрелочник.
— Тебя не удивляет, что мы задаем такие вопросы?
— Нет?
— Ты ожидал нас?
— Да.
— Я же говорил, — заметил через говорилку Круэт. — Как ты думаешь, кто мы такие?
— Гости.
— Ну да, мы твои гости. Ну а кто еще?
— Вы люди. Его гости.
— Кого его?
— Его.
— Ты имеешь в виду Иисуса? Бога?
— Да.
— Так это Он приказал тебе ожидать нас там?
— Нет, нет, нет, — энергично закачал головой Охлен.
— Тогда, откуда ты узнал?
— Знал.
— Откуда?
Охлен был явно дезориентирован.
— Знал, — повторил он на следующем, еще более туманном языке.
— Телепатия? Общественное сознание?
— А почему ты ожидал?
— Чтобы приветствовать вас. Вы же гости.
Лопес вздохнул, признав себя побежденным.
— Выходит, ты должен нас угостить? — фыркнул он.
— Да, — очень серьезно согласился Охлен.
— Только не говори ему, что мы ни черта не понимаем из его слов, иначе у него снова начнется депрессия.
Неожиданно в беседу вмешался Круэт:
— Что ты думаешь о нас и о нашем поведении? — спросил он в лоб, поскольку до него дошло, что здесь не понимают слова "неискренность".
— Мое мнение? Я рад встрече.
— Почему?
— Как это, почему? Не понимаю.
Лопес готов уже был задать следующий вопрос, как Охлен вдруг вскочил с места.
— Прошу извинения, но как раз вернулась моя жена, — сказал он и поспешил к дому.
— На придурка похож, — сказал Целинский. — "Не понимаю, не знаю, да, нет". Дебил, короче.
— А может, сумасшедший? — бросил Круэт.
— Для нас или для них? — фыркнул Лопес.
— Знаю, знаю, — кивнул Целинский. — А вдруг он и вправду местный сумасшедший: живет себе на отшибе, веря, будто Христос не погиб на кресте, и приветствуя каждого встречного словно долгожданного гостя, которого послал ему Бог. Это даже более правдоподобно. Вы обратили внимание: он ничем не интересуется, он как бы над этим; верит, будто то, что себе надумал, существует на самом деле, что мы как раз те, кем бы он желал, чтобы мы были.
