Олег Верещагин - Путь к звёздам
...В посёлке многое работало, но ещё большего не было или не хватало. Временами казалось, что всей работы не сделать никогда и вообще ничего не получается; каждая решённая проблема порождала две новых. Но ещё страшней для Сашки была обыденная жестокость жизни. Он и не представлял себе, что жестокость может быть такой. Жестокость людоедства, садизма, мракобесия, вакханалии всего самого дикого и безумного - с одной стороны. Жестокость абсолютно справедливой боевой машины, состоящей из бесстрастно заменяемых в случае выхода из строя живых деталей - с другой стороны.
Временами Сашке становилось жутко при мысли о том, какой мир они могут построить, даже если победят. Он старался себя постоянно напоминать о справедливости, о настоящей, бытовой, обыденной справедливости - их поселения, РА в целом - но это не всегда помогало. Только-только вроде бы успокоился - и снова накатывает такой ужас, что горят предохранители.
Одна только переработка тел казнённых на удобрения чего стоит.
Но ведь Воженкин был прав. Можно вывернуться от тоски наизнанку - но он прав. Ни единого слова из сказанного им не получается оспорить. Если только общими словами, как тот неделю назад посаженный на кол "теоретик каннибализма", с которым Круг даже какое-то время беседовал и у которого нашли тетрадку с чем-то вроде манифеста людоедов... Общими словами, которые вроде бы даже и правильные. Если не глядеть на зубы говорящего с тобой теоретика и не думать о них...
...Вдоль стены казармы, там, где направленный отводами поток ветра чисто выметал от снега дорожку, подтрусил к стоящему человеку большой серый пёс. В посёлке жило много собак. Это были и пришедшие с людьми, и прибившиеся - поодиночке иногда, но полгода назад подошла здоровенная разнопородная стая, все крупные, хотя и исхудавшие. Стая улеглась у главных ворот, как падает дошедший до главной в мире цели человек, и лежала, и её заносил снег, а собаки лежали молча, не двигались и смотрели на ворота и свет за ними. Не лаяли, не рычали, не бросались на ворота, просто - лежали, смотрели, и снег превращал их в сугробики.
Тогда было решено их впустить. Никто не выносил такого решения, никто даже не помнил, кто и когда открыл ворота. И они вошли и остались жить. А с ними вошли и остались жить два ребёнка - похожие на жутких зверьков, замотанных в тряпьё, мальчик и девочка по два-три года. Как они выжили, знали только псы, а они не могли рассказать - и дети, хотя они очень быстро научились говорить и вообще восстановились, тоже ничего не помнили. Хотя их имена удалось узнать - Ниночка и Коля. Это стало известно, когда за тряпками на груди у девочки нашлась молодая кошка. Она тоже осталась жить в посёлке, а на её ошейнике была закреплена пластиковая карточка "МастерКард" с поспешной надписью маркёром - имена детей, имя кошки - Муська - и жуткая приписка, вопль в страшное смертоносное никуда: "Пожалуйста, пощадите их!"
Муська жила с Ниной и Колей Собакиными, которых взяли в одну из семей. А стая поселилась на "псарне"...
...Этот пёс был как раз из тех. Подбежав к Сашке, он ткнулся носом в набедренный карман парки: привет, угостишь? Сашка - ему всегда нравились собаки - позволил псу залезть носом в карман. Там ничего не было, пёс вздохнул грустно, но не обиделся, а сел на пушистый хвост возле ноги кадета и посмотрел снизу вверх: у нас какое-то дело? Я готов! Сашка погладил лобастую голову, заснеженную шерсть над бровями, почесал за правым ухом, и пёс немедленно подставил другое: тогда и тут почеши.
В мире пса всё было разумно и правильно - имелись люди-друзья, имелась важная служба, можно было во время отдыха побегать свободно, поиграть, а потом вернуться в тёплую по его меркам конуру, поесть и лечь спать. С его точки зрения ничего особо странного и страшного не происходило, разве что по утрам очень хотелось выть, потому что - тревожило отсутствие дневного света; пёс терпеливо и с надеждой ждал его каждое утро. Но это тоже беспокоило всё-таки не очень сильно, потому что люди, конечно, наладят разладившееся.
- Давай, давай, иди, - Сашка усмехнулся, оттолкнул голову пса, и, поглядев ему вслед, вошёл наконец в здание...
...В кадетской казарме было тепло, светло и гулко. В смысле - в небольшом вестибюле, из которого дверь направо вела в спальник, налево - в классы, а лестница наверх - в форт. За столом сидел дежурный - не снимая ноги со спусковой педали установленного под столом старого "максима". Таково правило - дежурный может открыть огонь по малейшему подозрению, откроет огонь - сразу блокируется дверь первого этажа. А других входов сюда нет. И окон нет. Дежурному, естественно, было скучно, потому что на посту ни с кем заговаривать и ничем заниматься нельзя. Сиди и жди. Самые интересные мысли приходят типа - нажать педаль, вот будет веселуха... но это только у новичков. А так кадеты как правило на этом посту оставляют уголок сознания для наблюдения, а вообще что-нибудь учат или повторяют - в уме. Сашка раньше себе и представить не мог, что так вообще возможно. Впрочем, он и что видеть в темноте начнёт - тоже не представлял...
На лестнице возился с ведром и тряпкой Аркашка. Одиннадцатилетний Аркашка Степанков был не кадет, а "букашка" - вот уже год как. Так называли мальчишек, которые хотели стать кадетами, но не были выбраны "витязями" по их праву выбора и добивались кадетства самостоятельно. Они учились - а точнее, их мучили - по отдельной программе, спали по пять-шесть часов в сутки, тащили все хозработы по корпусу, служили манекенами в тренировках кадетов и учебных боях, и ещё много чего на них сваливалось.
"Букашек" было около десятка, и в любой момент любой из них мог вернуться в ряды "граждан". Просто уйти, и всё. Даже оружие не оставлять - "гражданам" оружие было не просто разрешено, но прямо положено. Ни одной безоружной семьи в посёлке не было в принципе. Разве что совсем малыши ходили без оружия - точнее, кое-как передвигались, именно что мелкие мельче некуда.
Иногда Сашке становилось смешно. "Букашки" проходили через мучительные испытания, чтобы добиться права жить мучительною жизнью. Сумасшествие. Иначе не скажешь. Но это было. И "букашек" не убавлялось.
Три месяца назад Круг приказал повесить одного из кад... нет - Сашка не желал вспоминать его имя, и кадетом его называть не желал. Тот попытался сделать из двух "букашек" личных слуг - подай-принеси-постирай. Это стало известно почти сразу, и мгновенно спонтанно избитого в кровь самими же кадетами пятнадцатилетнего парня повесили на плацу перед строем его вчерашних друзей на следующий день. Рядом с одним из помощников завхоза Сергейчука, вздёрнутым за день до этого. Тот был виновен в том, что детям на завтрак в тот день не выдали обязательный стакан молока. Его выдавали всем, кому не исполнилось 14 лет, и это входило в прямую обязанность повешенного. Коровы - двадцать коров - стояли в помещении с "искусственным солнцем". Их молоко только туда и шло - детям. Ну и немного - телятам.
В тот день молока не выдали. И в полдень помощник завхоза уже висел. Ему дали рассказать, что к чему - но оправдания не были признаны значимыми Кругом...
...Аркашка при виде Сашки распрямился, встал "по стойке смирно". С тряпки капало. Вид мальчишки выражал полную, абсолютную преданность Идеалам. Может быть, если бы Аркашка не выглядел так смешно, как он выглядел - Сашка прошёл бы мимо. А тут вдруг вспомнилось про нагрудный карман, и Сашка полез в него и достал лимонный аэрофлотовский леденец:
- Держи, подсласти уборку, - сказал он, опуская конфету в нагрудный карман рубашки Степанкова. Тот заморгал - Сашка никогда к младшим не проявлял внимания. Это было настолько необычно, что Аркашка осмелился спросить:
- Это ведь... твоя?
- Зуб ноет, - поморщился Сашка, берясь за ручку двери. - Застудил... Лопай, только домой сначала.
- Ага, спасибо! - обалдело, но радостно крикнул ему уже в спину Аркашка. И зашлёпал тряпкой...
...Дарить - приятно. Раньше Сашка посмеялся бы над этим. Нет, он не был жадным никогда... но ведь иметь и получать - приятней, чем дарить, разве нет?
Нет, оказывается. Оказывается, когда даришь - тебя как будто становится немного больше. И даже если тебя не станет - ты всё-таки остаёшься. Вон, у "букашки" Тольки ручка с шестью разноцветными стержнями. Её подарил Тольке на Новый Год Тимка. Кадеты тогда посадили "букашек" за один с собой стол, подарки были для всех. Но это были просто подарки, как традиция, а ручку Тимка подарил Тольке сам, от себя и просто так. Низачем и нипочему. Тольке было очень трудно, он на взгляд Сашки не годился для роли "букашки" и тем более в кадеты, и спокойно мог бы уйти в посёлок, где у него были родители. Родные, между прочим, огромная редкость. И две сестры. Может, потому Тимка и подарил эту ручку? Потому что у самого Тимки не было никого, хотя он пытался спасти младшую сестру и не смог - она замёрзла во время перехода уже недалеко от спасения - и пришёл в посёлок почти невменяемый от горя и вины, чёрный и словно бы каменный?
