Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.
— Говорил, говорил, — крикнул он. — Молчи ты, ионная трубка… Стремберг, дружище, неужели ты не понимаешь? Ведь это же победа! Неожиданная и громадная победа!
Все с изумлением уставились на него, а он пританцовывал от возбуждения и хлопал себя по бокам.
— Победа! Ну что вы глаза вытаращили? Разве вы не видели? Ведь это сознательное неповиновение! Сознательное, понимаете?
Стремберг выпрямился.
— Погоди… О дьявол, я ничего не соображаю.
— Хороша победа, — брюзгливо проворчал Рябкин. — Машина не слушается человека, и он называет это победой. Что же тогда провал?
Из письма АНС к БНС: «СР. им весьма понравился, за исключением конца (твоего конца). Я это предвидел и привез им свой конец. Мой конец им не понравился еще больше». Какая это из перечисленных концовок рассказа — неизвестно. Может быть, и не та и не другая, а еще какой-то вариант, тоже не вошедший в окончательный текст.
В шесть часов утра вернулся маленький Рябкин. Он положил на стол солидный пакет с бутербродами, стащил с себя доху и стряхнул снег с унт. На столе, как и много дней назад, лежал Урм — покорный, неподвижный, с раскрытой грудью и без головы. За соседним столом Стремберг сосредоточенно копался острой иглой микроэлектрометра в блестящем, круглом как мяч «мозге» непослушного Урма. Николай Петрович, осунувшийся и слегка охрипший за ночь, беседовал с Костенко, водя волосатым пальцем по листу кальки. Костенко почтительно слушал, вздыхал и то и дело вытирал пот со лба.
— Бутерброды есть, — сообщил Рябкин тоном заговорщика. — С сыром. И с ветчиной.
Стремберг нетерпеливо мотнул головой. Николай Петрович просто не услышал, но Костенко вздрогнул и оглянулся.
— И с телятиной тоже есть, — сказал Рябкин.
— Я бы съел, — жалобно сказал Костенко и виновато взглянул на Николая Петровича.
Стремберг усмехнулся.
— Нет, серьезно… Со вчерашнего дня не евши. Давайте, товарищи, а?
Он запустил руку в пакет. Николай Петрович укоризненно крякнул и принялся сматывать схемы в трубку.
— Раб желудка, — сердито сказал он, но не удержался и тоже выбрал себе бутерброд. — Ладно. Расскажу тебе в общих чертах, не вдаваясь в подробности.
— Вот-вот, — обрадовался Костенко. — В самых общих, так сказать, чертах. Давай, Николай Петрович.
Рябкин хихикнул, сел на угол стола и заболтал короткими ножками.
— И расскажу. — Николай Петрович, с досадой взглянул на него, затем снова повернулся к Костенко. — Ты специалист по инфракрасной оптике, но раз уж попал на работу в Институт Экспериментальной Кибернетики — должен знать такие вещи.
— В самых общих чертах, — подсказал Рябкин.
— Хотя бы. Итак, кибернетическая машина «УРМ» имеет пятнадцать рецепторов… то бишь органов чувств. Инфраглаз, обычное зрение, гамма-глаз, обоняние, акустические рецепторы — инфра-, ультра - и обычные, радиолокаторы, гигрометр и так далее. Кстати, все эти «глаза» и «уши» и связанные с ними устройства сами по себе являются замечательными техническими новинками, нашей гордостью. Двести с лишним человек работали над УРМом больше пяти лет…
— Понятно, Николай Петрович…
— Дальше. Урм снабжен мощным источником энергии — портативным атомным реактором-бридером(1) — и великолепной силовой и двигательной системой. Бессмертная заслуга Лаборатории Силы и Движения. Ну, как и во всяком мало-мальски сложном кибернетическом устройстве, показания рецепторов преобразуются в двоичный шифр и подаются в анализатор, в память, а затем снова через анализатор на усилители и в рабочую часть. Это довольно элементарно и имеется в каждой цифровой машине. Но чем УРМ отличается от обычного кибернетического устройства?
[(1)При описании силовой установки «Мальчика» в СБТ тоже был бридер (в каноническом тексте — «урано-плутониевый воспроизводящий реактор», это то же самое). По-видимому, это дань тогдашней технической моде. Даже на вездеходе бридер ни к чему, а уж для робота это вовсе лишнее. Обычный, не воспроизводящий, чисто плутониевый реактор (как в предыдущем варианте рассказа) можно сделать в десять раз компактнее. — В. Д.]
— Действительно, чем? — с интересом спросил Костенко и взял пятый бутерброд — с сыром.
— У обыкновенной цифровой машины — десятки тысяч триггеров. У Рябкина — в его ионизационном обозе, или, что то же самое, в ионизационной лаборатории — пытаются ставить ионные трубки, и такая машина занимает целый зал. У нас — пенопласт. Вон в том шарике, с которым возился Стремберг,— десятки миллионов ячеек…
— Э-э… Что такое пенопласт?
— Наш пенопласт — платиновая или ферритовая пена с прослойками диэлектрика. У Урма задействовано сейчас восемнадцать миллионов логических ячеек. У человека в мозгу несколько миллиардов клеток…
Костенко перестал жевать.
— Значит, главное — количество логических ячеек?
— Да.
— Но это ж не принципиально!..
— Ха! В том-то все и дело! Чем больше логических ячеек, тем сложнее и гибче программа, которую можно задать машине. Вот, например, последняя программа Стремберга — это же шедевр! Готовая рефлекторная цепь, побуждающая Урма заполнять пустующие ячейки памяти. Урм получил замечательное свойство — стремление узнавать новое. Тут, дорогой, с триггерами, с ионными трубками далеко не уедешь. Тут нужны миллионы ячеек! И вот…
— А как задается такая программа?
— Мнэ-э… Это, знаешь ли… М-м-м… Словом, это пока не подлежит огласке… Ну, ты понимаешь…
— Ладно, — сказал Костенко, — давай дальше.
— Да-а-а… И вот тут-то и начались все эти чудеса. В металлическом мозгу начали возникать непредусмотренные нами связи, понял? Непрограммированные, самопроизвольные, спонтанные, если хочешь, рефлексы. Машина начала вест и себя! Она стала выбирать между двумя заданными ей рефлексами: рефлексом повиновения и вот этой вот программой Стремберга…
— Увы и ух! — со скорбью произнес мстительный работник «ионизационного обоза».
— Что? — рявкнул Николай Петрович, резко поворачиваясь к нему.
— Я сказал «увы и ух», — вежливо пояснил Рябкин. — Шустов сейчас бегает по институту и выясняет убытки, которые возникли как результат вышеупомянутого… кхе-кхе… выбора…
— Ладно, — умиротворяюще проговорил Костенко, доедая последний бутерброд, — не ссорьтесь. Урм — знатная машина, и эти спонтанные рефлексы… Над ними надо подумать…
— Еще бы! — разгорелся Николай Петрович. — Никогда еще моделирование сознания не достигало такого успеха. Урм сопротивлялся, он не хотел, ему надоело… По-моему, это качественный скачок. Количество ячеек перешло в качество, в новое качество, сходное с сознанием. Это, конечно, не настоящее мышление, но! Кто поручится, что кроме мышления нет других форм разумного отношения индивида к обстановке?
Стремберг встал наконец и потянулся:
— Избавь меня, Коля, от философии, а от прочего я сам избавлюсь. И начну я с этой проклятой программы. Завтра соберем Урма, и завтра же я его кастрирую — уничтожу программу… этот самый шедевр. Нам нужна очень умная машина, а не очень глупый человек. Спонтанных рефлексов и второй охоты с бульдозерами нам тоже не надо…
— Слушай, Стремберг!.. — взмолился Николай Петрович.
— Сказано, Коля! Нам нужен Урм — Универсальная Рабочая Машина. И такой УРМ у нас не останется без работы. А вот когда-нибудь потом, когда мы сами станем умнее и опытнее, мы создадим Урм — Ученого, Рабочего, Мыслителя, — и пусть он тогда потягается с нами — своими создателями.
Рассказ был опубликован в 1958 году в журнале «Знание — сила» и более, кроме собраний сочинений, нигде не переиздавался.
«ЧЕЛОВЕК ИЗ ПАСИФИДЫ»
Рассказ представлен в архиве двумя страницами раннего варианта и полностью сохранившимся черновиком, довольно близким к опубликованной версии. В более позднем варианте рукописи автором значился А. Бережков, ресторан назывался не «Тако», а «Ика», газета — не «Токио-симбун», а «Асахи-симбун».
Сохранившиеся страницы более раннего варианта:
— Это случилось первого апреля, рано утром, — сказал лейтенант Исида, — в самый разгар «сиохигари».
Он отложил веер, нагнулся, взял палочками и аккуратно отправил в рот кусочек маринованной редьки. Нас разделял низенький столик «цкуэ», уставленный. тарелками, блюдами и горшочками. Рядом со столиком стояли черные бутылки. Было жарко и душно. Сквозь щели бамбуковой шторы на веранду падало горячее солнце ясной японской осени. Лейтенант Исида был в легком шелковом кимоно, но его круглое лицо и наголо обритая голова блестели от пота. Время от времени он снимал очки и прикладывал к мокрой переносице пестрый платок.
Собственно, Исида не был лейтенантом. Он служил в морской обороне в звании младшего инспектора какого-то ранга.