Юрий Козлов - Ночная охота
— Сбегай к Фокею, — посоветовал Антон, — попроси самогона.
— Фокей спрятался, — ответила Слеза, — свернул производство. Но я поищу, может, не все спрятал. — Вскоре вернулась. — Действительно, не все.
— Это страшнее огня, — простонал Антон, — это не самогон, это серная кислота!
— Лечение окончено, — объявила Слеза. — Можешь вставать.
— Только после того, как выпью, — пробормотал Антон.
52
Если Бог вздумал закалить его, как стальное лезвие, то перезакалил, превратил в железный хрусталь, готовый рассыпаться от дуновения ветра.
Стрельба и стон стояли над городом, когда Антон и Слеза вышли из библиотеки. Стреляли в центре. На всех улицах стонали новоявленные инвалиды. Тем не менее стрельба и стоны все же являлись проявлениями жизни, в то время как со всех сторон на город надвигалась сплошная смерть, о чем не могли знать стреляющие и стонущие. Знали Антон со Слезой, но что они могли изменить?
Когда уходили из библиотеки, Антона посетила простая и ясная, как огонь, мысль: библиотеку надо сжечь, зачем оставлять ее движущимся сюда землеедам?
— Сжечь? Но ведь это история, — сказала Слеза.
— Кому нужна такая история? — возразил Антон. — Уже приходил приказ уничтожить, но Фокей блокировал.
— Тем более, — сказала Слеза, — зачем делать за них работу?
— Мне кажется, они не просто сожгут библиотеку, — нехорошо засмеялся Антон, — сначала загонят недорубленных людей, а уж потом сожгут.
— Вполне возможно, — пожала плечами Слеза, — но если мы сожжем библиотеку, они загонят людей в другое помещение и сожгут там. А так, может быть, хоть что-то уцелеет. Люди имеют склонность воспроизводить себя. Книги, к сожалению, нет.
— Кто будет читать? Эти… радиоактивные землееды? — От потери крови, от холодной звенящей пустоты в голове Антон говорил отрывисто и примитивно. — Ты меня не убедила.
— Фокей? — вспомнила Слеза. — Ты подожжешь, а он не успеет выскочить? Не жалко?
Библиотека была спасена.
И Антон и Слеза знали: путь их лежит в столицу — они проделают его вместе. На этом знание обрывалось, из чего Антон заключал, что в столице общий их путь раздвоится. Совместное устремление в неведомый город Нукус, где, по утверждению компьютерного хулигана и миллиардера Фокея, расплачивались черными, мохнатыми с одной стороны кара-рублями, было тем более странным, что добраться туда представлялось абсолютно невозможным. С таким же успехом Антон и Слеза могли хотеть на Сириус. Сначала надо было выбраться из города, прорваться сквозь быстро меняющиеся порядки литовцев и врекомупровцев, затем каким-то образом обойти асфальтовый каток федеральных войск Центризбиркома, избежать зубов гонимых следом землеедов, пересечь границы бесчисленных больших и малых провинций.
Разумнее всего сейчас было немедленно бежать из города, затаиться в лесах или на болотах, в глухом укрепсельхозе, переждать там восстановление в «Низменности-VI, Pannonia» конституционного порядка.
Антон же, схватив за руку Слезу, прижимаясь к стенам, двинулся в сторону центральной площади, в самую гущу беспорядочной стрельбы. Воздух вдруг сделался сумрачным, жестким. Солнце, только что добродушно согревавшее кровоточащие улицы, в момент прибрало тепло, подернулось ослепительным инеем.
В следующее мгновение рядом с ними разорвалась мина. Осколки просвистели над головами и у ног, вгрызлись и без того в изгрызенную стену дома.
Чем ближе к центру, тем меньше Антон понимал: зачем ему туда?
— Хочешь найти свою бабу, эту, как ее… Золу? — спросила Слеза.
Антона удивила ненависть в ее голосе. Ненависть тем более странная, что Слезу только что могло убить осколком мины. Пережитый страх смерти, как правило, делает людей добрее. Видимо, Слеза была исключением из этого правила.
— Двинемся дальше дружной кодлой? — не отставала она.
— На тот свет, — усмехнулся Антон. — Я тебя не держу. Иди куда хочешь.
Слеза обиженно замолчала.
Антон был искушенным человеком в том, что касалось стрельбы. Он сразу определил, что ни у одной из сторон перевеса нет. Как и то, что сражающиеся в общем-то не ставят перед собой цели во что бы то ни стало победить.
Грабеж.
Литовцы выбивали врекомупровцев из особняков, врывались внутрь, тащили что только можно, складывали в грузовики. Четыре грузовика стояли полные доверху, но аппетит, как известно, приходит во время еды. Тщета их усилий была очевидна. Шансы литовцев успеть попользоваться награбленным представлялись сомнительными. Впрочем, люди следуют далеко не лучшим своим инстинктам даже в преддверии смерти, до последнего мгновения пребывая в странном заблуждении, что темный инстинкт сильнее смерти.
Литовцы обманывали сами себя.
Похоже, это понимал один Конявичус, залегший с бутылкой и оптической винтовкой на крыше контрольной будки у въезда в правительственный квартал. Специальный козырек защищал бывшего главнокомандующего от ответного огня. Коню, должно быть, казалось, что он в тире. Иногда он ревел что-то в мегафон литовцам, храбро идущим на приступ очередного особняка. Конявичус был опытным командиром. Литовцы по-прежнему его слушались. И в то же время он уже не был командиром. Будку никто не охранял. Достаточно было кому-нибудь из врекомупровцев обойти площадь кругом, подняться по пожарной лестнице, как только что Антон и Слеза, — и с пьяным, кричащим в мегафон снайпером было бы покончено.
— Бог в помощь, Конь, — приветствовал бывшего главнокомандующего Антон. — Внизу никого нет. Шел бы ты отсюда, пока не подстрелили.
— Воистину в помощь, — пробормотал, не отрываясь от прицела, Конявичус. — Двенадцать! Антонис, я не могу бросить моих бедных литовцев. В этом доме Николай, тоже не хочу его пропустить, — приник к прицелу, — но ты говори, я слушаю…
— Я все сказал, Конь, бежим отсюда!
— А я думал, ты пришел поздравить меня с… тринадцатым! — спустил курок. — Антонис, не уходи, ты приносишь охотничье счастье.
Антон понял, что будет говорить с бывшим главнокомандующим о… вертолете.
— Дай стрельнуть, — сразу о вертолете показалось ему бестактным.
— Федеральным войскам отдан приказ уничтожить всех без исключения жителей провинции, — с недоумением посмотрела на Конявичуса Слеза. — Территория будет заселена новыми людьми-землеедами. Надо отсюда сматываться, господин Конявичус, и как можно скорее.
— Куда? — поинтересовался бывший главнокомандующий.
— Где вертолет? — спросила Слеза.
— Мне здесь нравится, — приложился к бутылке Конявичус.
— Коньяк? — ревниво поинтересовался Антон.
— Он самый, — подтвердил бывший главнокомандующий.
— Если появится Гвидо, стреляю я! — заявил Антон. — Кстати, Конь, ты, случайно, не видел Золу? Она должна была вчера вернуться из командировки. Я звонил и по АТС-один, и по пейджеру. Не отвечает.
— Мне кажется, она там, — кивнул в сторону особняков Конявичус, — но я не уверен. Четырнадцать!
— Даже если их будет сто четырнадцать, — сказал Антон, — ты ничего не изменишь. Нас всех убьют, если мы отсюда не выберемся. -
— Вероятно, — не стал спорить Конявичус, — но пока у тебя в руках винтовка, этот процесс можно не только растянуть во времени, но и извлечь из него некоторое удовольствие. Была такая старинная тоталитарная песня, — вдруг вспомнил он, — сейчас ее, наверное, распевают хором в Антарктиде: «В руках у нас винтовка!»
Слеза зашла Конявичусу в тыл, мрачно встала там в удобном для стрельбы положении. Антону не понравился злой нетерпеливый блеск в ее глазах. «Она сотрудница СБ, — подумал Антон, — пристрелит и не чихнет!»
— Так нельзя, Бернатас, — заторопился Антон, — какое, к черту, удовольствие? Это удовольствие не идет в сравнение с удовольствием остаться в живых.
— Для тебя, Антонис, главное удовольствие в движении, я знаю, — сказал Конявичус. — Ты — классический и законченный тип дезертира! Пятнадцать!
Глаза у Слезы мало того что блестели, они еще и сузились — она напомнила Антону Кан. Слеза терпела из последних сил. Антон подумал, что, если он немедленно не договорится с Конявичусом, дело плохо.
— Мы теряем время, Конь! — в отчаянье прошептал Антон.
— Теряешь время ты, Антонис, — скосился на него от прицела Конявичус. — Он за будкой у стены. Лети.
— Вот как? — удивился Антон. — А мы не видели.
— Мы подошли с другой стороны, — подобрела Слеза.
— А ты, Конь? — спросил Антон.
— Шестнадцать! Ах ты… Промазал? Нет, ранил! Нет, мимо… Антонис, ты перестал приносить охотничье счастье, — положил винтовку Конявичус. — Что бы я тебе сейчас ни сказал, Антонис, все это уже кто-то кому-то когда-то говорил. Я полагаю, в мире в общем-то не осталось ничего не сказанного. Поэтому я буду краток, Антонис: прощай, я остаюсь.
