Александр Етоев - Бегство в Египет
Решетка, через которую мы смотрели, была зарешеченным входом в бомбоубежище. А ключ был далеко-далеко – у Василия Васильевича на шее. Это его окошко бросало нам крохи света.
Опять свобода махнула белым платочком и скрылась в крокодильем нутре.
Я медленно слез обратно и сел, уставясь на мутное пятно на стене. Мне уже ничего не хотелось, я стал той самой лягушкой, которая, угодив в молоко, покорилась своей судьбе.
Я сидел и смотрел на пятно, и чем дольше я на него смотрел, тем больше оно меня раздражало. Сначала я не понимал, почему, потом, когда пригляделся, понял.
Это было не игрой света и не облепленной мухами паутиной. На стене висела мишень – квадратик серой бумаги, какие вешают для стрельбы в тире. Только посередине, где положено быть десятке, был нарисован маленький человек в розовом пионерском галстуке и в серой школьной одежке. В том месте, где под форменной курткой было спрятано его сердце, на мишени чернела дырочка с рваными обугленными краями. Нетрудно было понять, что дырочку оставила пуля.
А сверху на бумажном листке шли крупные и прямые буквы: «СМЕРТЬ ШПИОНУ».
Если шпион это – я, то смерть, значит, тоже – мне. Весело, ничего не скажешь.
И мне стало очень грустно. Так грустно, что я взял черепаху Таню и прижался к ней холодной щекой.
Под твердой корочкой панцыря я услышал Танино сердце. Оно тикало, как медленные часы – дома, у нас на буфете, из-за них я вечно опаздывал на первый урок.
Мне стало до боли жалко это маленькое живое сердце. Я сорвал со стены мишень и растоптал ее каблуком.
– Нет, – сказал я угрюмой смерти.
– Да, – услышал я за спиной, а когда повернул лицо, то увидел черную дырку дула, нацеленного мне прямо в грудь.
19
– Хватит, – сказал человек Лодыгин. – Не могу больше быть мерзавцем. Не хочу, не могу, не буду. – Он убрал в футляр телескоп, накормил голодный аквариум и погасил плевком папиросу. – И курить брошу.
Он решительно направился к двери, потом вернулся, из-под кровати выволок чемодан и смахнул с него дохлых мух.
С чемоданом в руке он вышел из квартиры на лестницу. Две тени, большая и маленькая, загородили ему дорогу. Большая тень прокашлялась и строго сказала:
– Ни с места. Вы арестованы, гражданин Лодыгин.
Гражданин Лодыгин покорно замер на месте. Потом сощурился и удивленно спросил:
– Вы? Вы же тоже…
– Я не тоже, я – из милиции. Капитан Жуков.
Переложив пистолет под мышку, капитан Жуков раскрыл служебный портфель. Сперва он вытащил из него рыжие стоптанные ботинки, потом брови и бороду на прилипках и, наконец, бордовую книжицу, где все было про него написано.
Вместо того, чтобы потемнеть от преступной злобы, человек Лодыгин почему-то весело улыбнулся:
– Вы-то мне и нужны. Я как раз собрался идти в милицию. Сейчас я вам все объясню. Дело в том… В общем, я – не я, то есть я – действительно Лодыгин Николай Николаевич, но…
– Хватит заговаривать зубы. Где мальчик, Филиппов Саша, десять лет, ученик третьего класса «бэ» шестидесятой школы Октябрьского района города Ленинграда, прописан по этой улице?
Лодыгин заволновался и потряс рукой с чемоданом:
– Я знаю, только скорей. Идемте.
И три тени, маленькая, большая и средняя с чемоданом в руке, бросились по ступенькам вниз.
20
Черная стрела дула целилась в мою грудь, и голос из темноты подземелья перечеркнул мое «нет» крестом.
– Смерть шпиону. – Дуло сместилось влево, и теперь его страшный глаз лежал на линии моего сердца. Я видел, как белый палец давит на спусковой крючок.
Грохнул выстрел, из дула прыгнула смерть, но добраться до меня не успела – дорогу коварной пуле перебежала рыжая тень.
Из камня брызнули искры – это вышибло из руки пистолет.
Глаза мои превратились в блюдца – я узнал своего спасителя. Ботинок, рыжий, тот самый, что крутил точильное колесо.
Дальше пошла полная чехарда. С неба упали:
1) Женька Йоних;
2) тот самый старик-точильщик; хотя он был сейчас без бороды и усов и одет был в пиджак и брюки, я его все равно узнал;
3) Василий Васильевич с болтающимся на шее ключом;
и 4) – и самое удивительное – таинственный человек Лодыгин, из-за которого все мои несчастья и приключились.
– Где он? – спросил бывший хозяин точила.
– Вот он, даже живой, – ответил ему Василий Васильевич, показывая на меня пальцем.
– Да не Филиппов, Филиппова я и сам вижу. Этот, который стрелял. Двойник.
Все посмотрели в угол, откуда в меня стреляли. Василий Васильевич посветил фонариком. Кроме кучи какой-то ветоши и попирающего ее рыжего башмака, в углу ничего не было.
Точильщик (бывший), насупившись, поспешил туда. По пути он подобрал пистолет – орудие несостоявшегося убийства, – поднял не просто, а обернув в носовой платок, чтобы не стереть отпечатки пальцев.
Пистолет он убрал в портфель, следом за пистолетом в портфель отправился и ботинок.
– Веселенькая картинка. – Двумя пальцами, как мертвую гадину, он поднял над землей тряпье.
Я вздрогнул и посмотрел на Лодыгина. Нет, он стоял живой, а то, что держал на весу точильщик, было сморщенной надувной куклой, из которой улетучился воздух. Но фигура, лицо, одежда, в которую был одет манекен, – все было, как у Лодыгина. Даже глухарь на шляпе.
Бывший точильщик внимательно осмотрел чучело.
– Прокол, – сказал он, показывая дырочку на запястье. – Это я его случайно подметкой. Гвоздик там у меня, все забывал подбить.
Он убрал манекен в портфель. Потом подошел ко мне и протянул руку. Ту, которая была без портфеля.
– Капитан Жуков.
На капитана он был не похож: ни трубки, ни через глаз повязки – ничего такого у этого капитана не было. Даже шрамов от акульих зубов. Но все равно я сунул ему ладонь и скромно ответил:
– Саша.
Он пожал мою руку и пристально посмотрел мне в глаза:
– В общем так, Александр. За проявленные мужество и отвагу объявляю тебе благодарность от всего нашего милицейского коллектива и от себя лично. А вы, товарищ директор, отразите это в приказе по школе и обявите на пионерской линейке.
При этих словах Василий Васильевич щелкнул скороходовскими каблуками и вытянулся по стойке смирно:
– Служу Сове…
– Отставить, – сказал капитан Жуков, – сейчас можно без этого.
Он снова посмотрел на меня:
– А ведь я поначалу подумал, что ты тоже… – Он легонько тряхнул портфелем. – Ты уж не обижайся, за то, что я тогда во дворе. Работа такая. Договорились? – Капитан улыбнулся и показал на Женьку. – Друг у тебя хороший. Смелый парень, толковый. – Он посмотрел на часы. – Идемте, товарищи. Время позднее, а нам еще надо о многом поговорить. Правильно, товарищ Лодыгин?
21
Чемодан лежал на столе. За столом сидел капитан Жуков и стучал по клавишам «Ундервуда». Остальные расселись кто где – директорский кабинет был большой, и стульев хватило всем.
Говорил, в основном, Лодыгин – под пулеметный стук «Ундервуда», на котором капитан Жуков фиксировал его невероятный рассказ.
Когда дело дошло до Генератора Жизни, сокращенно ГЖ, того самого черного чемодана, с которым пришел Лодыгин, директор Василий Васильевич изумленно покачал головой:
– С виду чемодан чемоданом. Даже не верится.
– Вера тут ни при чем, – строго оборвал его капитан Жуков. – Советский человек верит исключительно в науку и технику. Верно, товарищ Лодыгин?
– Полностью с вами согласен, товарищ капитан.
– И потом, – продолжил капитан Жуков, – вы только что сами видели, как этот якобы чемодан оживил этажерку с книгами.
– Этажерка – это пример, – поддержал капитана Лодыгин. – Оживить можно что угодно, любой предмет. Дело только во времени и опыте оператора. Но, повторяю, перед этим необходимо снять психокарту с того организма, дублем которого этот предмет вы собираетесь сделать. И все это может он. – Лодыгин бросил ласковый взгляд на свое детище, потом подумал о другом своем детище, нахмурился и опустил голову.
– У вас нет папиросы? – спросил он чуть погодя; лицо его оставалось мрачным.
– Мы, по-моему, в школе, а не в ресторане «Казбек». Подумайте о подрастающем поколении. – Капитан Жуков кивнул на меня и Женьку.
– Да-да, я понимаю. Это я так спросил, от волнения. Я ведь не курю – бросил.
И без всякого перехода он приступил ко второй, трагической части, своей необыкновенной истории.
Даже старенький «Ундервуд» стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак – так жутко было все это слышать.
Все началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дядиньки, когда на улице он протягивал им конфеты.
Я кивнул, уж мне ли этого было не знать.
– Потом я увлекся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа…
Но работе пришел конец – Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова.
