Аркадий Гердов - Рутинное пришествие
Багрянец с лица генерала сошел, он побледнел, и в его блеклых глазках за толстыми линзами запрыгал страх.
— Ну да. Третьего дня скончался генерал Дуев Денис Денисович, — пролепетал он. — Завтра похороны.
— А отчего он окочурился? — ехидно спросила черная птица.
— Ну, откуда же я могу знать подробности? — замотал щеками генерал. — Скоропостижно. «Скорая» не успела.
— Опять заливает, — сообщила птица даме. — Вместе с покойничком пили, и так надрались, что про «Скорую» энтот и не вспомнил. Как-то я не в восторге от ентого брехуна. Может, ему бельма повыклевывать? Я энто мигом.
— Нет-нет, это не гуманно, — после некоторого колебания запретила наказание Виолета Макаровна. — Сама подумай, как он слепенький будет управлять коллективом такого важного учреждения?
— Приспособится. Все одно он ни хрена, кроме денег, не видит, а стакан с водкой найдет по запаху.
Ворона спрыгнула с плеча дамы на стол, походила по папкам с уголовными делами, вглядываясь в них желтым глазом и приговаривая: «Ох, люди, люди. Люди, человеки». Потом почти без раздражения сказала хозяину кабинета:
— Это ты, стало быть, отбираешь, которые для шантажа годятся. Никак угомониться не можешь? Жадность душит? Знавала я одного, много круче тебя был и тоже золотишко любил. Все ему было мало. А чем кончилось? Хрясть, и насквозь! Ох, люди, люди. Зачем тебе деньги-то? Сердце чуть трепыхается, печенка дрянь, вся требуха прогнила. Ну и зачем тебе нужен энтот шантаж?
Просверленный глазом черной птицы, генерал прижал пухлую ладонь к орденским планкам на животе, пробормотал:
— Так, не один я.
— Это он на секретаршу намекает. Ангелиной звать, — сказала ворона.
Виолета Макаровна иронически ухмыльнулась и покачала головой.
— Видела я ее у старухи. Приезжала к нам на свалку с этим своим генералом. Бойкая бабенка. Она еще и с сержантом развлекается, когда этому недосуг. Мент наш триумвиратный рассказывал.
— Треугольник, стало быть, у них любовный. Ах, люди, люди. Значит, ты для нее и сержанта подличаешь? — спросила хозяина кабинета ворона.
Начальник управления, совершенно потерявшись, уставился на посетительницу.
— Почему треугольник? Какой еще сержант?
— Сержант? Твой доверенный сержант Но это уж вы без меня. Я к тебе по делу, гражданин начальник. Человека нужно из Сибирской колонии вызволить. Сможешь?
— Ангелина? Чей доверенный? Почему сержант? — бессмысленно забормотал генерал.
— Очнись, Отелло! — прикрикнула на хозяина кабинета ворона. — К тебе пришли не делишки твои амурные обсуждать, а по делу. Понял, нет?
По делу. Мужика из строгой колонии сможешь вытащить?
— Мужика? Какого мужика? Из колонии? Нет! — опасливо глядя на прыгающую по столу птицу, проговорил генерал.
— Нужно, Ибрагим Иванович. Нужно! — веско произнесла Виолета Макаровна.
Генерал снова прижал руку к иконостасу орденов.
— Не властен. Колонии не в моем управлении.
— Сажать властен, а вызволять невластен? — удивилась птица. — Ты уж расстарайся, голубок, если…
Виолета Макаровна сделала вороне знак, и та замолчала,
— Загляните, генерал, в пакетик!
Генерал испуганно вздрогнул и отпрянул от стола.
— Зачем это?
— Загляни, джигит! — приказала ворона.
Генерал вжался в кресло, с ужасом глядя на портрет Киркорова.
Виолета Макаровна вздохнула и вывалила из пакета на стол золотого кота.
— Семнадцатый век. Червонное золото. Больше трех килограммов. Это аванс. У него есть подружка с очень милой мордочкой.
— Мерзкой, — едва слышно проворчала ворона. Ничего более отвратительного, чем кошачья рожа, не видывала.
В кабинете начальника управления наступила тишина. Хозяин кабинета с полминуты неотрывно смотрел на кота, затем схватил его и зубами вцепился ему в лапу.
— Господи! — прошептала дама со шрамом.
— Проверяет золото, — пояснила кинжальный выпад генерала ворона.
— Напишите, гражданка, фамилию осужденного, — хрипло произнес хозяин кабинета.
— Это ты мне? — удивилась птица.
— Фамилию напишите и через неделю приносите кошечку. Ворона схватила лапой красный карандаш и клювом придвинула к себе папку с жирной галочкой.
— А вы и писать сподобились? — гадко залебезил генерал. Золотой кот круто изменил его отношение к нежданным посетителям.
— А как же. Учили. Ластики, буквари, глобусы. Мама мыла раму. Чья мама? Какую, блин, раму? На хрена ее мыть? Ох, люди, люди, — ворчала птица, каллиграфически выводя на чьем-то уголовном деле трудную фамилию анархо-синдикалиста.
Василий Терентьевич Якуб-Мазепа при свете тусклого ночника разглядывал иллюстрацию романа о капитане Бладе. Гравюра завораживала. На ней пираты брали на абордаж испанский галеон. Звенели клинки, гремели залпы пушек и аркебуз, трещали ломающиеся снасти, вопили и стонали сражающиеся, остро пахло пороховой гарью.
— Не спишь? Хочу поговорить.
Анархо-синдикалист с трудом покинул палубу галеона. Рядом с нарами стоял изгнанный из-под окна зэке парусником на плече. Анархист вздохнул и захлопнул книгу.
— Мы почти не знакомы, поэтому меня смущает обращение на «ты». Слушаю вас, адмирал.
— Я к тому, чтобы слинять. Мне сказали, ты… вы пару раз пытались…
— Вас обманули несведущие люди, адмирал. Это была всего лишь рекогносцировка. Впрочем, слушаю вас. Вы предлагаете что-то конкретное?
— Есть мысль, — с некоторым сомнением произнес морячок.
— Ясно. Вероятно, вы предлагаете подкоп. Тут, главное, выбрать верное направление, чтобы не наткнуться на выгребную яму. Можно начать прямо сейчас. Копать будем ложками. Надеюсь, вы уже похитили ее в столовой? Выкопанный грунт придется прятать под нарами. Если усердно работать ночами после отбоя, через двадцать лет мы докопаемся до гаража, а там уже все просто.
— Ты напрасно смеешься. У меня стоящая мысль, — обиделся морячок.
— Изложите, адмирал. Но излагайте в пристойной форме. Фамильярность меня коробит. И раз уж вы решили вступить со мной в дипломатические отношения, представьтесь. Меня можете называть просто гражданин Василий Терентьевич Якуб-Мазепа.
— Георгий. — Адмирал протянул анархисту громадную, как суповая тарелка, руку. — Георгий Гаврилович Пескарев.
— Профессию не спрашиваю. Вероятно, что-то связанное с пассажирами океанских круизов, будем считать, что мы обменялись верительными грамотами. Теперь смело излагайте вашу стоящую мысль.
— Нужно прикинуться жмуриком, и тебя вынесут из зоны на кладбище.
— И все?
— А чего еще? Оттуда до стойбища якутов рукой подать.
— Не очень свежая идея. Ею довольно давно воспользовался один французский моряк. Ноу них покойников хоронили в океане. Парень вынырнул, разбогател и стал графом. А у нас могилы роют в мерзлой тундре, что несколько усложняет процедуру воскрешения. Но это пустяк по сравнению с шаманом.
— С шаманом? С каким шаманом?
— Все шаманы якутских поселений завербованы конторой. У них радиосвязь с областным центром, и они тут же накамлают туда о сбежавших зэках. Поэтому шамана нужно будет убить и съесть. Вы будете есть шамана?
— Якутского попа? А зачем его есть?
— А что будем кушать, гражданин Пескарев, в длинной дороге? Ягель для зэка несъедобен. Это проверенный медицинский факт. Вы умеете охотиться на тюленей? Догадываюсь, что не умеете. Я тоже. А местные попы, как вы изволили выразиться, питательны и калорийны.
— И вы сможете питаться человечиной?
— Я? Я, гражданин Жорик, анархо-синдикалист, а не людоед. Но это же не моя, а ваша стоящая мысль. Это не я, а вы предложили прикинуться жмуриками и линять к якутам. Между прочим, факт превращения зэка в жмурика должен быть подтвержден врачом, который без труда изобличит симулянта.
— В том-то и дело, что старый доктор удрал на материк, нового еще не прислали, а медицинская сестра моя хорошая знакомая. Она, если надо, любой акт подпишет.
— Это любопытный медицинский факт, — задумчиво произнес анархист. — А что значит хорошая?
— То и значит, — оглянувшись на храпящих сокамерников, прошептал гражданин Жорик.
— И это любопытный медицинский факт. Как ее зовут?
— Леночка. Елена Викторовна.
— Елена, — повторил Василий. — Эпическое имя. Она действительно прекрасна?
— Как посмотреть. Она якутка.
— Это третий медицинский факт. Все, адмирал. На сегодня достаточно. Вам пора бай-бай, а я хочу узнать, что оказалось в трюме испанского галеона.
Поскрипывая сапожками, капитан Шарапова ходила по своему кабинету, изредка поглядывая на зэка. Василий сидел на вмурованном табурете и мысленно раздевал заместителя начальника колонии по воспитательной работе. Когда на ней ничего кроме кокетливых сапожек не осталось, анархист облизал пересохшие губы и спросил:
