Геннадий Якушин - Волк
«Шура, — обращается батя к матери, — дай мне вон те ремни, что на кровати. — Мама молча подает их. — Садись на стул», — приказывает отец мужику в треухе. Тот все покорно исполняет. Отец связывает ему ноги, а все тело притягивает ремнями к стулу. Затем звонит по телефону и требует прислать на хутор машину с конвоем для сопровождения арестованного.
Солдаты увозят на машине не только дезертира, но и тетю Ирину с девочками. В доме мы остаемся втроем.
«Будем прощаться?» — спрашивает отец. «Будем, — тихо отвечает мать. — Иру посадят?»
«Откуда мне это знать» — злится батя. «А что будет с детьми?» — снова задает вопрос мать. «Не пропадут. В детдом отправят. У тебя, что, для прощания со мной только эта тема? — ледяным голосом спрашивает отец. — За коровой ходить не разучилась?» «Не волнуйся, не разучилась», — вымученно улыбается мать. «Что еще из скотины тебе оставить? Решай скорей, я уже опаздываю», — торопит батя. «При чем здесь скотина? Сколько мне куковать здесь вдвоем с ребенком? Потом мне же рожать!» — с широко раскрытыми от страха глазами восклицает мать. «Не знаю. Знаю только, что ты должна находиться здесь, таково решение», — торопливо целуя нас, говорит отец и выбегает во двор, где уже сигналит машина.
После отъезда бати мама со слезами на глазах укладывает меня в постель и уходит. Мне очень тепло и хорошо. Около меня примостилось что-то ласковое и приятное. Я засыпаю и глажу это что-то. И вдруг слышу крик матери: «Крыса!» Вижу в свете керосиновой лампы ее искаженное ужасом лицо и тоже кричу и плачу.
Нет, меня не испугала сама крыса. Я просто еще не совсем осознавал, какие образы и представления связаны у людей с этим животным. Но я любил мать и всем своим существом почувствовал ее страх и ужас, вызванный этой крысой.
Утром следующего дня я становлюсь часовым у дома со своим игрушечным ружьем. Этот пост я не бросаю до самого последнего дня нашего проживания на хуторе. Вывезли нас с него в январе, а в феврале у меня появился брат Валера.
А тогда отец уезжал в Тегеран для участия в ликвидации немецкого десанта, в задачу которого входило сорвать конференцию и физически уничтожить лидеров СССР, США и Англии. Потом он занимался подобной работой и при подготовке Ялтинской конференции.
— Ну и при чем здесь дезертир? Я же про бандита хочу узнать! — восклицает дядя Кирилл.
— Этот дезертир и есть бандит. Знаешь, что он мне говорил?
— Что? — переспрашивает дядя Кирилл.
— Мы тогда стояли у самого обрыва к реке. Он говорил: «Твой папаша как Бог судьбу мне определил — быть бандитом. Он меня на моем же хуторе арестовал. А я сбежал. Я в тот же день сбежал! Твой отец определил мою судьбу, а я определил твою. Ты — почище меня. Ты воровскую академию закончил! Твой отец после твоей смерти будет тобой гордиться». И уже готов был меня убить. Да не вышло!..
Глава V
— Почему с моей дочерью не дружишь? — никак не реагируя на мои заключительные слова, ни с того ни с сего вдруг спрашивает дядька.
— У меня с Ленкой нормально, — сбитый с толку, отвечаю я ему.
— Нормально! Какое слово нашел. Сестра она тебе, — ядовито замечает он и, помолчав, продолжает: — Сейчас пойдем домой, возьмем твою тетку Прасковью, Ленку и двинемся на кладбище. Большой грех забывать своих предков. До тех пор пока мы их помним, молимся о них, мы неуязвимы.
— Дядь, ты партийный, а говоришь о какой-то молитве, — пытаюсь теперь я зацепить его.
— Они, предки, основа нашего духа, а партийным, пожалуй, больше, чем другим, нужна сила духа, — усмехается он в ответ и продолжает: — Жизнь имеет смысл, если существует связь между нами и всеми теми поколениями, которые создали нас, а через грядущее поколение — с нашим будущим. Недаром люди говорят, когда знакомятся: «Скажи, кто ты был, а кто ты есть, я сам узнаю».
На кладбище, а точнее, на его остатках, мы оказываемся часа через три. Мне пришлось сбегать на конюшню за лошадью, дядьке — сходить в школу за женой, где она учительствовала, потом Ленка куда-то пропала…
На месте тетя Прасковья берет инициативу на себя. С ней мы пересекаем погост, выходим за его ограду и останавливаемся у расколотого замшелого камня.
— Здесь, — говорит она, — похоронен Джелал, твой пращур. Он был мусульманин, и поэтому его схоронили за оградой.
— Мы же русские, при чем здесь мусульманин? — удивляюсь я.
— Олег Юрьевич Якушин владел этими землями, — раскидывая руки и как бы охватывая все окрест, говорит тетка. — Он участвовал в русско-турецкой кампании и привез пленного турка себе в холопы.
— Так значит, получается, что этими землями владели Якушины? И почему же мне никто не говорил, что я потомок орловского помещика? — ядовито спрашиваю я дядьку.
— Зачем задавать вопросы, на которые всем известен ответ, — сухо бросает он.
— И двух лет не прошло, как Сталина не стало, а его соратники уже успели перелицеваться! — с язвительной усмешкой констатирую я. — А я помню, как вы, здоровенные мужики, тогда размазывали слезы кулаками. Как плакал, уронив голову на стол, мой отец.
— Дурак ты или прикидываешься? Неужели ты в самом деле думаешь, что о происхождении, скажем, твоего отца в органах не знали? Он же с сорок шестого года был в охране Сталина! Люди, преданные Отечеству на генетическом уровне, нужны были Сталину.
Кстати, тебе известно о том, что твоего деда Максима Максимовича красные расстреляли? Он воевал на стороне белых. Заболел тифом, и те, отступая, завезли его к жене, то есть к твоей бабушке Екатерине Дмитриевне.
Пришли красные. Согнали всех мужиков в центр села. Дед твой тоже оказался среди них. Он еще не оправился от болезни, и его сильно лихорадило. А был Максим Максимович только в нательной рубахе. Один из солдат, по акценту латыш, говорит: «Папы, тайте теплое что-то этому. Смотреть плохо, он трясется». Мать и принесла отцу шинель. А на ней погоны! Его тут же к стенке и поставили.
Закончили свое пребывание в селе эти борцы за счастье русских рабочих и крестьян тем, что взорвали церковь, мельницу, сожгли помещичий дом и капище Перуна. Погибли не только родовые документы, с капищем сгорели древние фолианты, свитки, дощечки, хартии со священными текстами. Так-то, племянник, решай задачку!
— В войну немцы осквернили кладбище, — дополняет мужа тетя. — Они сровняли с землей захоронение Максима Максимовича. По его и другим могилам, вминая кресты, ползали их танки. Гитлеровцы увезли в Германию мраморные надгробия Максима Денисовича и его жены.
— А пленный турок, говорят, был красивый, — невпопад встревает в разговор Лена.
— От этого красавца и забеременела Маша — единственная дочь вдовца Олега Юрьевича, — зло вставляет дядя. — Для дворянина это не только позор, но и изгнание из общества. Турка он засек до смерти. А насчет дочери сговорился с малоземельным, но многодетным казаком Щербаковым. Маша была просватана за старшего сына казака — Дениса. В приданое Олег Юрьевич пообещал пять десятин земли.
— И случилось неожиданное! — восклицает Лена. — Соседский помещик стеганул Дениса плетью за то, что он не поклонился ему. Тот выхватил у него ногайку и отхлестал ею самого помещика. Его приговорили к каторжным работам за самосуд. Вернулся Денис домой через шесть лет, но уже не Щербаковым, а Самосудовым. Такую фамилию ему дали на каторге. Маша его ждала. Вот могилы Дениса и Марии, — указала Лена на два грубо вырубленных из камня креста. — Это казацкие кресты.
— Значит, Денис и Мария поженились? — переспрашиваю я.
— Да, и Мария первого ребенка назвала Максимом. Кроме него, было у нее еще четверо детей, — отвечает дядя.
— За год до возвращения Дениса Олег Юрьевич вместе с пятилетним Максимом, которому дал свою фамилию, уехал за границу. Он считал, что отмена крепостного права и события, которые последуют за этим, — настоящее безобразие. Жил Олег Юрьевич со своим внуком то в Германии, то во Франции, потом в Москве или в Питере. Он дал первенцу Марии прекрасное образование. А вот в какой из столиц или в какой стране похоронил Максим своего деда, мы не знаем.
Хозяйство Олег Юрьевич оставил на управляющего поместьем Владимира Вячеславовича Кузнецова, пращура стоящей перед тобой тетки. Он был язычником, поклонялся богам, что были у русов, до принятия христианства. Владимир Вячеславович вел добропорядочный образ жизни, питался как вегетарианец и был честен до идиотизма.
— Был у меня еще и брат. Погиб в войну, — уточняет тетя Прасковья. — Вера, его жена, одна сына растит. Ты, я знаю, с ним дружишь. Ее считают ведуньей.
— Марии, — продолжает дядя, — хорошо знавшей характер Кузнецова, не стоило большого труда обвести его вокруг пальца. Сумела она заставить управляющего подготовить бумаги, с помощью которых прихватила все земли отца. Момент был очень благоприятный для таких дел после отмены крепостного права. Она оформила земли на себя и на всех детей, кроме Максима.
