Питер Уоттс - Бетагемот
Сигнал смерти уверенно оформился в пузырек метрах в сорока впереди. Рубиновая капелька на экране бьется, как сердце. «Кальмар» блеет ей в такт.
— Вот он, — говорит Кларк. Горизонт здесь нелепо вывернут: вверху темнота, внизу молочный свет. Темное пятнышко висит в размытой полосе между ними — кажется, будто оно прилипло к поверхности линзы. Кларк прибавляет газу.
— Погоди, — жужжит Лабин. Она оглядывается через плечо.
— Волны, — говорит Лабин.
Здесь они меньше, чем были у берега — оно и понятно, для них нет опоры, которая вытолкнула бы гребни над уровнем поверхности. Волны рябят неравномерными толчками, а не обычным ровным ритмом, и Кларк теперь замечает, что они расходятся от...
Дерьмо!
Она уже достаточно приблизилась, чтобы различить руки и ноги — тонкие прутики, судорожно шлепающие по поверхности озера. Можно подумать, будто этот риф- тер — неумелый пловец, захлебывается и тонет.
— Он живой, — жужжит она. Сигнал смерти пульсирует, опровергая ее слова.
— Нет, — откликается Лабин.
Остается не больше пятнадцати метров, когда загадка взмывает над озером в облаке ошметков плоти. Кларк с опозданием замечает за ними большое темное пятно. Слишком поздно понимает, что перед ней: прерванная трапеза. И создание, которому помешали есть, направляется прямо к ней.
«Не может б...»
Она уворачивается, но недостаточно проворно. В чудовищную пасть «кальмар» помещается с запасом. Полдюжины зубов длиной с палец крошатся о корпус, словно хрупкая керамика. «Кальмар» дергается у нее в руках, острый кусок металла втыкается в бедро с тысячекилограммовой хищной инерцией. Под коленом что-то лопается, боль разрывает икру. Шесть лет прошло. Она забыла приемы.
А Лабин не забыл. Она слышит шум его «кальмара», переведенного на полный газ. Сворачивается в клубок, запоздало сдергивает с ноги газовую дубинку, слышит хриплый кашель гидравлики. В следующий миг на нее наваливается чешуйчатая туша, загоняет под кипящую поверхность озера.
Кругом светится тяжелая вода. Вращается призрачный мир. Она встряхивает головой, фокусируя зрение. Над ней что-то бьется, волнует отражающую поверхность Невозможного озера. Должно быть, Лабин протаранил чудовище своим «кальмаром». Наверняка удар повредил обеим сторонам: вот и «кальмар» штопором вторгается в ее поле зрения — неуправляемый, без седока. Лабин завис лицом к противнику, превосходящему его вдвое, причем половина размера приходится на пасть. Кларк плохо различает их — слишком взбаламучена вода.
Тут она замечает, что медленно падает вверх. Ноги сами собой начинают работать как ножницы — икра вопит, словно ее раздирают изнутри. Кларк тоже вопит — вопль вырывается скрежетом разорванного железного листа. От нарастающей боли перед глазами проносится мушиный рой. Она поднимается из озера в тот самый миг, когда чудовище разевает пасть и...
«Мать твою!»
...и челюсти с невероятной быстротой расходятся до самого основания, а затем резко захлопываются, и Лабина больше нет, словно и вообще не было, только смазанный образ остался на память о предыдущем мгновении. И тогда Кларк совершает, пожалуй, самый глупый поступок в своей жизни.
Она бросается в атаку.
Левиафан разворачивается к ней, уже не столь проворно, но времени у него предостаточно. Она работает одной ногой, другая волочится бесполезным, пульсирующим якорем. Щерится зубастая пасть — слишком много зубов еще уцелело. Лени пытается поднырнуть, подобраться к нему с брюха или хотя бы с бока, но чудовище легко изворачивается, каждый раз встречая ее лицом к лицу.
А потом оно рыгает всей головой.
Из естественных отверстий тела не вырывается ни единого пузырька. Они пробиваются из самой плоти, находят себе путь, раскалывая изнутри мягкий череп. На секунду-другую чудовище зависает неподвижно, потом содрогается, словно от электрического разряда. Кларк, работая одной ногой, заходит снизу и бьет его в брюхо. Она ощущает, как от удара дубинкой внутри вздуваются новые пузыри, угрожая вулканическим взрывом.
Монстр судорожно вздрагивает и умирает. Челюсть отвисает нелепой створкой подъемного моста, извергая воду с мясом.
В нескольких метрах от нее на поверхность Невозможного озера тихо опускаются клочья тела в остатках гидрокостюма, вокруг извиваются кишки.
— Ты в порядке?
Лабин рядом с ней. Она мотает головой — не в ответ, а от изумления.
— Нога... — Теперь, когда все кончилось, боль еще сильнее. Лабин ощупывает рану. Кларк взвывает — вокодер превращает крик в механический лай.
— Берцовая сломана, — сообщает Лабин. — Зато кожа цела.
— Это «кальмар»... — Она чувствует по всей ноге леденящий холод. И, чтобы забыть о нем, спрашивает, указывая на дубинку на икре у Кена:
— Сколько зарядов выпустил в ублюдка?
— Три.
— Ты... просто пропал. Он тебя всосал. Повезло еще, что не перекусил пополам.
— С таким типом кормления жевать некогда. Замедляется процесс всасывания. — Лабин оглядывается по сторонам. — Подожди здесь.
«Да куда я денусь без ноги?..»
Она уже чувствует, как икра немеет и от души надеется, что «кальмар» уцелел.
Лабин, не торопясь, подплывает к трупу. Его гидрокожа прорвана в десятке мест, из вспоротой груди торчат блестящие трубки и металл. Парочка миксин лениво отплывают от останков.
— Лопес, — жужжит Лабин, разглядев нашивку на плече. Ирен Лопес отуземилась полгода назад. У пункта питания ее не видели уже несколько недель. — Ну вот, на один вопрос ответ есть.
— Не обязательно.
Еще содрогающееся чудовище опустилось на поверхность озера рядом с Лопес и погрузилось немногим глубже: чтобы утонуть в растворе такой плотности, надо быть камнем.
Лабин оставляет труп и переходит к туше. Кларк следует за ним.
— Это не та тварь, что цапнула Джина, — жужжит Лабин. — Зубы другие. Гигантизм у минимум двух видов костистых рыб в двух километрах от гидротермального источника. — Запустив руку в разинутую пасть, он выламывает один зуб. — Остеопороз, возможно, и другие признаки дефицита питания.
— Не мог бы ты отложить лекцию и для начала помочь мне с этой эту штукой? — Кларк указывает на свой «кальмар», который пьяно кружит в темноте у них над головами. — С такой ногой мне вплавь до дома не добраться.
Лабин всплывает и приводит аппарат к повиновению.
— Придется везти обратно, — заявляет он, подводя «кальмара» к ней. — Вот это все.
«Все» относится к выпотрошенным останкам Лопес.
— Это может быть не то, что ты думаешь, — говорит Кларк.
Кен перегибается и ныряет в Невозможное озеро в поисках своего «кальмара». Кларк наблюдает, как он работает ногами, преодолевая подъемную силу.
— Это не Бетагемот, — тихо жужжит она. — Он бы не одолел такого расстояния.
Голос ее спокоен, как любая механическая карикатура на голос в этих местах. Слова звучат резонно. А вот с мыслями не то. Мысли замкнулись в петлю, в мантру, порожденную подсознательной надеждой, что бесконечное повторение сделает желаемое реальностью.
«Не может быть не может быть не может быть...»
Здесь, на бессолнечных склонах Срединно-Атлантического хребта, столкнувшись с последствиями своих поступков, догнавших ее на самом дне мира, она может встретить их лишь отрицанием.
ПОРТРЕТ САДИСТА В ДЕТСТВЕАхилл Дежарден не сразу стал самым могущественным человеком в Северной Америке. В свое время он был просто мальчонкой, подрастающим в тени горы Сент- Илер. Но и тогда оставался эмпириком, прирожденным экспериментатором. Первая его встреча с комитетом по научной этике состоялась в восьмилетнем возрасте.
Тот опыт был связан с аэродинамическим торможением. Родители в благонамеренном стремлении приобщить ребенка к классике познакомили его с «Местью Мэри Поплине» [4]. Сюжет книги оказался довольно глуп, зато Ахиллу понравилось, как блок Персингера [5] передавал напрямую в мозг волнующее ощущение полета. У Мэри Поппинс, видите ли, имелся нанотехнологический зонтик, позволявший спрыгнуть хоть с верхушки небоскреба и спланировать на землю плавно, как пушинка одуванчика.
Иллюзия выглядела настолько убедительно, что восьмилетний мозг Ахилла не видел, почему бы такому не быть и в реальности.
Семья его была богата — как и все семьи в Квебеке, благодаря Гудзонской ГЭС — так что Ахилл жил в настоящем доме, отдельном жилье со двором и всем прочим. Зонтик он позаимствовал в шкафу, раскрыл его и — крепко сжимая обеими руками — прыгнул с переднего крыльца. Лететь было всего полтора метра, но и этого хватило — он чувствовал, как зонтик рвется из рук, замедляя падение.
Вдохновленный успехом, Ахилл перешел ко второй стадии. Его сестренка Пенни, будучи моложе на два года, почитала брата за существо почти что сверхъестественное: не составило труда уговорить ее взобраться по карнизу на крышу. Немного сложнее оказалось уговорами загнать ее на самый гребень, откуда до земли было добрых семь метров, но когда обожаемый старший брат обзовет тебя трусихой, и не такое сделаешь.
