Ян Гельман - 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
Обзор книги Ян Гельман - 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
Ян Гельман
666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
И было утро, и был день, и вечер наступил тоже. И ветер, унылый и сырой, нес редкие струйки дождя над крышами разноведомственных домов, аварийных давно, аварийных уже и аварийных потенциально. И город мок под этим дождем невесело и вздувал бесконечные пузыри на бесцветно-радужных бензиновых лужах. И коты, вытесненные из теплых квартир прогрессом на мокрые крыши, мстительно раскачивали телевизионные антенны коллективного пользования, отчего достижения наши на цветных и черно-белых экранах умножались в количестве, но сильно теряли в яркости. А коты хриплыми голосами звали подруг в зыбкий уют чердаков и лестничных клеток и, не дождавшись, лениво дрались на скользком кровельном железе.
И пространство было трехмерно и материализм был крепок.
Не сверкнуло, не грохнуло, земля не дрогнула, а просто вышла на Улицу дворничиха Власьева, Елизавета Егорьевна, которую переменные управдомы называли «товарищ Савельева», а жильцы Дома №, что по Улице, – просто Федотовна. Вышла на Улицу женщина немолодая и во взглядах твердая, на имя Нюра тоже охотно отзывающаяся, и занесла метлу над кучей опавших осенних листьев. Всего только. А материализм треснул.
* * *
– Ох-ох-о! – тяжко вздохнула Елизавета Егорьевна, – листьев-то, листьев намело сколько. – Листья, творенья божьи, были для нее сущим наказанием, как, впрочем, и снег, – слякость на Улице, дождь – грязь в подъездах, сушь – пыль во дворе, и пионер Матюков III – разбитые стекла, клинопись на стенах.
Да, не баловали судьба и природа Елизавету Егорьевну, но вот уже четвертый десяток лет служила она по своей части при Доме №, что по Улице. Менялись управдомы и научно-обоснованные взгляды на сельское хозяйство, создавались домсоветы и независимые государства Азии и Африки, а дворник Власьева продолжала влачить нелегкий дворницкий крест свой с упорством человека, презревшего начальное образование.
Была она женщиной глубоко верующей. Верила в Бога, в облигации займов развития, держательницей которых, в количестве 37 рублей, являлась. Верила в то, что будет кара Божья пионеру Матюкову III-му, раз уж избежал ее пионер Матюков II, отец нынешнего пионера.
Иногда посещал Егорьевну светлый и радостный сон:… И наступил День Седьмой и воссияла на небе заря, и не дымят черным, густым газетным дымом почтовые ящики, подожженные еще пионером Матюковым I, и вот, под ангельское пение хора ветеранов «Дожители» райжилуправления, новый временно исполняющий управдом Гавриил Аркадьевич Архангелович вручает ей почти новую метлу и ключи от комфортабельной дворницкой. Сон повторялся регулярно, как санитарные проверки, но был быстротечен, как горячее водоснабжение. Большую часть бессонных старушечьих ночей проводила дворник Власьева в недрах бездонного подвала, скромно именуемого в реестрах ЖЭУ «нежилой фонд», и, ворочаясь на жестком топчанчике, до утра слушала гул и стрекот машин, доносившиеся с расположенной поблизости Фабрики имени Юбилея Славных Событий.
* * *
Когда-то давным-давно, еще в самом начале Хорошего времени, наступившего вслед за Мирным, возникла у страны большая потребность в шинелях. И родилась от этой потребности Фабрика. Снесли кустари-одиночки свои моторы силой в одну ручную силу, сели друг против друга и стали они уже не одиночки, а большой и дружный производственный коллектив. Мирное время уходило все дальше, шинелей требовалось все больше, и моторы ручные стрекотали все громче, и прибавлялось на Фабрике кустарей кооперированных.
А назвали свою Фабрику исполненные энтузиазмом кустари именем товарища Зачинавшего, о чем доску у входа прибили. И бюст товарища на хоздворе воздвигли и на баланс приняли. Но тут пришло Самое Хорошее Время, и не громко, а совсем даже наоборот, ночью, доску у входа известкой забелили, а бюст Товарища Зачинавшего, в четыре натуральные величины, досками забили. Потому как оказался он и не Зачинавший вовсе, а тормозивший и даже того хуже – большой враг и агент. Хотели бюст совсем сковырнуть, да потом подумали-подумали и, досками заколотив, под пьедестал для других бюстов приспособили.
А название Фабрики, разумеется, поменяли. Назвали ее как-то там вроде о кооперации и насчет цвета кооперации прибавили. Получилось и красиво, и выдержано, и как у всех прочих.
А потом пришли времена страшные, опять шинельные и в конце их кустари кооперированные рассеялись – кто в дальние края, а кто дымом из труб…
Все кончается, кроме времени, а время, оно меняется только. Вот и пришли времена Новые. И новые кооперированные, внуки первых кооперированных, решили сгоряча Фабрику опять назвать именем товарища Зачинавшего. Времена-то – Новые. Да только решив и доски с бюста совсем почти содрав да новый бюст, что на старом стоял, сбросив, призадумались.
Что Зачинавший зачинал, это вроде бы теперь опять ясно, что репрессирован безосновательно – разъяснили, что реабилитирован посмертно, с этим тоже порядок, а вот насчет агента неясно, нет точного указания.
И решили Фабрику так переименовать, чтоб уж больше не переименовывать. Шуточное ли дело: известки да гипсу, да досок фондированных – бюсты заколачивать – не напасешься.
И назвали Фабрику Имени Юбилея Событий. Каких таких событий? А славных! Юбилеев в стране вон сколько – больше, чем Фабрик. И все славные. Поди разберись, поди придерись. И стала Фабрика Имени Юбилея Славных Событий. И переименование ей теперь больше не угрожает. И ничего ей теперь не угрожает. Она ведь теперь совсем ничья, а что ничье – то не пропадет.
Не пропала и Фабрика. Время шинельное закончилось, сукно шинельное осталось. И начали из него потихоньку одежонку ладить. И пошла опять жизнь, застучали швейной машинкой. И начала Фабрика расти, Укрупняться. Ассортимент да номенклатуру улучшать. Времена-то Новые. Только укрупнилась до конца, самое время разукрупняться – филиалы создавать. Улучшать ассортимент да номенклатуру. Времена-то Новые. Ну, а уж как филиалы создали да разукрупнились, тут самое время объединяться. И улучшать, конечно, так как Новые они, времена. Так вот и жила Фабрика имени Юбилея Славных Событий и гигантела себе потихоньку, да занесла над ней свою метлу Власьева Елизавета Егорьевна. Старушка.
А борьбу с Фабрикой за чистоту родного квартала вела Егорьевна тяжкую и отчаянную. Постоянно улучшая ассортимент и номенклатуру, Фабрика завалила изделиями своего производства необъятные просторы страны, а отходами его же – прилегающую к стенам Фабрики территорию. В последнее время и вовсе невмоготу стало старушке. Все чаще наталкивалась ее метла-ровесница последнего улучшения жизни – на дивное Нечто, разбросанное тям и сям среди выбоин подотчетного квартала Улицы.
Вот и сейчас, дивным светом, чахлые струйки дождя разогнав, подмигнуло Оно Егорьевне и заискрилось, павлиньим боком нежно и упруго.
– Господи! – Егорьевна перекрестилась в уме (многолетняя привычка человека, состоящего при государственной службе), – Господи, прости ты их, запланированных, да сколько ж можно?
А Нечто светилось ярко и упорно, метлу озаряя, но не отвечало, так как являло собой предмет хоть и душевный, но не одушевленный – большой кусок Барахлона – дивной синтетической ткани, ввозимой, из далекой, но вполне развитой страны, для пошива в отечественных условиях и обстановке трудового энтузиазма предметов женского туалета. Для покрытия острейшего дефицита этих предметов, ввиду крайней недостаточности ввоза их из все той же далекой, но вполне развитой страны. Где производились эти изделия в достаточных количествах, но в обстановке недостаточного трудового энтузиазма.
Барахлон был визгом, воплем, стоном сезона, мечтой как отдельных граждан, так и организаций, из этих граждан состоящих. Потребность в нем была неиссякаема, и поэтому крали его с Фабрики все, кто мог (а могли все), в количествах неподъемных. И поскольку процесс этот очень близкий к производственному, был значительно легче последнего – Барахлон просто выбрасывался из окон на Улицу, чтобы потом подобрать. – часть Улицы, на которой месторасположена Фабрика, давно стала бы непроезжей, если бы не старания дворничихи несегодняшней формации. Дело в том, что далеко не все, выбрасывавшие продукт из окон, подбирали его потом, позабыв о нем: кто за бурной производственной, а кто и за еще более бурной общественной деятельностью. И тяжкая участь транспортировки невостребованного Барахлона выпадала на долю страдалицы за веру.
Обычно сгибаясь в три погибели под тяжестью дневного улова, старушка Власьева влекла его в расположенную по соседству церковь Святого Руконаложения, ревностной прихожанкой которого являлась издревле. И где пастырем всех страждущих вот уже много лет служил благочинный отец Агасфертий. По пятницам же драгоценный неотечественный товар отправлялся тем же способом в уютный двухкомнатный самостоятельный молельный дом секты джинсоистов-несогласников, под сильное влияние руководителя которой старца Роберта Никодимовича впечатлительная старушка попала года полтора назад по странному стечению ее жизненных обстоятельств.
