Симона Вилар - Ведьма и тьма
Вот об этом и толковали у костра: кто где плавал, сколько получал, кого из приятелей где потерял. Но в основном все сходились во мнении, что этот поход для мореходов вышел почти мирным. Ну, пожгли горючей смесью суда князя язычников в устье Дуная, а здесь, у Доростола, ладьи русов князь приказал укрыть на берегу, дабы их тоже не погубили огнем. Вот мардаиты императора и торчат на реке уже третий месяц, и только недавно их стали отпускать на побывку. Хвала Всевышнему, друнгарий флота Лев наконец-то сообразил, что на его большие корабли русы на своих суденышках напасть не осмелятся. Зато на берегу императорским войскам не сладко приходится – язычники обороняются отчаянно, да еще и вылазки устраивают. Утешает одно – Доростол взят в кольцо, а русов в нем, как сельдей в бочке, и сколько бы они ни отсиживались за мощными стенами, скоро начнут голодать и запросят пощады.
– А кто знает, что за шум был пару дней назад? – спросил Калокир, поворачивая вертел с осетром.
Надо было выяснить, что произошло за время его отсутствия. Тут все разом заговорили о бегстве русской ведьмы, которую удалось схватить людям императора. Цимисхий велел ее не казнить, а держать в клетке. Но, на взгляд моряков, надо было ее тут же обезглавить, тело спалить, а пепел сбросить в реку.
– Русы чуть не все колдуны и оборотни, – крестились мардаиты. – Чего с ними возиться, особенно с бабами. Говорят же, что среди трупов русов, павших в боях, немало женщин в доспехах. Дикари и безбожники!
Калокир снова спросил про ведьму. По общему мнению, она как-то просочилась сквозь брусья своего узилища, да еще и стражей погубила. Ее искали, но потом священники просто окропили все вокруг святой водой, ибо известно, что колдуны от этого силу теряют, а то и подохнуть могут. Недаром тело пленной ведьмы ранами покрылось, когда ее святой водой кропили.
– Только император сильно гневался, что ведьма скрылась, – поддевая ножом ломоть осетрины, заметил один из моряков. – Говорят, хотел базилевс, чтобы поворожила она ему. Вроде как однажды он уже имел с ней дело, и все предсказанное сбылось.
– Чтобы базилевс с такой нечистью путался, скажешь тоже! Наш Цимисхий – богохранимый правитель. И воин, каких поискать. Говорят, когда брали Преславу, он сам сражался, как простой гоплит. А тут даже посетил раненых, каждого осмотрел и приказал, чтобы за его пострадавшими людьми был отменный уход. И этого варвара Сфендослава он обязательно победит, тут и к ворожее обращаться не надо. Слава нашему императору Цимисхию! Выпьем же за него!
Калокир вместе со всеми сделал глоток кислого вина, потом молча жевал свой кусок рыбы и думал, что еще недавно ромейские воины верно служили его покровителю Никифору Фоке и восхищались тем, как он много сделал для армии, а теперь восславляют убийцу прежнего базилевса, готовы сражаться и умирать за него. Нет, у русов больше чести, несмотря на то что их считают варварами и разбойниками. Поэтому Калокир и не сомневался, к кому примкнуть. Пусть и придется сражаться против ромеев… Но кто для него теперь свои? Русы. Так уж сошлось.
Позже он спросил, какую из лодок можно взять, чтобы переправиться на свое судно. И ушел, не простившись. До большого дромона, стоявшего на рейде, добрался без происшествий, но с кормы корабля его осветили факелом, спросив, чего надо. Голос над рекой далеко разносится, и Калокир лишь сипло огрызнулся, что спьяну перепутал корабль. Стал огибать выгнутое брюхо дромона, а когда свет факела исчез, бесшумно вывалился за борт.
Выросший в Херсонесе, на море, плавал он превосходно. Но течение оказалось очень сильным. Калокир глубоко ушел под воду, а когда вынырнул, увидел, что его далеко снесло. Позади слышался какой-то шум – дозорные на кораблях заметили увлекаемую течением лодку без гребца. Калокир набрал в грудь побольше воздуха, прикинул направление и снова погрузился в глинистую муть реки. И так несколько раз подряд.
Дунай широк и могуч. И когда Калокир подплыл к каменному молу близ Доростола, он совсем выбился из сил. Стал выбираться… и его тут же схватили.
– Ты погляди, ядрена вошь, лазутчик!
Это было сказано по-славянски. И так же по-славянски с размаху дали в зубы, сшибли обратно в реку. А когда вынырнул, стали топить древками копий.
Калокир выкрикнул, задыхаясь:
– Во имя Перуна! Дайте слово сказать! У меня вести для князя. Он ждет меня!..
– Гляди-ка, по-нашему лопочет! – заметил кто-то.
– Да ромей это! Вишь, куртка на нем какая!
Новый удар древком едва не лишил Калокира сознания. Захлебываясь и цепляясь за камни мола, только и смог сказать:
– Маму вашу леший поимей! Вы что ж, мозгами шевелить неспособны?
– Да он вроде по-нашему лается! – пробормотал один из русов после некоторого замешательства.
И его выволокли из воды на берег. Стояли над жадно хватавшим воздух Калокиром и все сомневались – лазутчик или не лазутчик? Потом решили у десятника спросить.
И тут Калокиру наконец повезло. Десятником береговой стражи оказался не кто иной, как Варяжко. Калокир даже просиял, увидев беловолосого парня. Да и Варяжко не стал тянуть. Калокир – побратим Святослава, объявил он самым упорным, не желавшим отдавать добычу. И повел мокрого ромея через узкую калитку за стену крепости. А ведь мог и припомнить, как когда-то гневался на него патрикий за то, что Варяжко так и не разыскал сбежавшую Малфриду.
Но привел Варяжко херсонесца не к князю – тот отдыхал, – а к Свенельду.
– А тебя разве не убили? – ошеломленно спросил в первый миг воевода.
Выглядел Свенельд исхудавшим, но стать все та же, гордая, да и кольчуга начищена, словно не в осажденном граде обходил дозорных на стенах, а на смотр явился.
– А тебя? – в ответ спросил Калокир. – Слыхивал я, что ты под Преславой пал.
– Ну, мало ли что ромеи болтают.
– Вот и я о том же.
– Тогда рассказывай, каким ветром тебя к нам занесло?
– Я князю о том скажу.
Свенельд только смотрел, хмуря расходившиеся, как крылья чайки, брови. Не доверяет. А может, и впрямь у них со Святославом свои дела. Князь и правда почивал. Ныне он редко спит, все больше в думах, в делах. И Калокира за все это время ни разу не упоминал – может, и ни к чему ему побратим-патрикий?
А пока суд да дело, Свенельд привел Калокира в отдельный покой, но угощать не стал – в городе каждый кусок хлеба на счету, а этот изможденным не выглядит. Однако небрит, волосы отросли, грязен, взгляд настороженный и ссадина на щеке. Не сравнить с тем великолепным патрикием, который очаровывал любого, с кем заговорит, будь то простые вои или воеводы, пригожие девицы или сам князь Святослав, пожелавший побрататься с заморским щеголем. Видать, и впрямь в последнее время пришлось Калокиру несладко. А кому нынче сладко? Однако они тут все, как в капкане, а херсонесец сам в капкан полез. Может, и деваться теперь ему некуда? А еще Свенельд вдруг вспомнил, как сильно любила Калокира чародейка Малфрида… Где-то она теперь?
Следующий вопрос воеводы был именно о ней, о Малфриде. Не нашел ли Калокир свою беглянку, не ведает ли, где она?
– Отчего ж, ведаю. – Хмурое лицо ромея неожиданно посветлело.
Свенельд с интересом выслушал его рассказ. Надо же! К ромеям угодила, глупая. И еще неизвестно, что бы с ней случилось, если б не Калокир. За это спасибо ему – Свенельду стало легче от новости, что чародейка ныне в безопасности.
Воевода спросил:
– А почему ж ты с ней не остался? Мог бы подождать, пока поправится, и уехать куда пожелаешь.
– Это сейчас-то?
– А когда ж еще?
Калокир смолчал. Вспомнил темные глаза ведьмы на забинтованном лице – черные, но искрящиеся… похожие на ночное небо над степью… Как тогда, когда они ехали в войске Святослава в далекую Болгарию. Они с Малфридой по ночам уходили вдвоем в степь, подальше от стана, лежали на шкурах и смотрели в эту безбрежную высь. У Малфриды и теперь были глаза, как те ночи, когда еще ни о чем не думалось, когда были только свобода и ожидание чудесного… Это и обещал Калокиру ее взгляд при прощании. Уехать бы… Но как же князь?
И Калокир, прервав молчание, так и сказал: а как же князь? Он ведь не просто повидаться прибыл, ему есть о чем поведать. Да и тут Калокир может пригодиться, воин он не из последних. А русов под стенами Доростола немало полегло.
Суровое лицо воеводы смягчилось.
– Ладно, идем со мной, – произнес он, вынимая из кольца в стене факел. – Если вести есть, думаю, князю о том знать надобно.
Святослав спал не в дворцовых покоях, а на открытой верхней галерее, на брошенных на плиты овчинах. Лежал, раскинувшись, слегка похрапывал. Даже когда Свенельд потряс его за плечо, очнулся не сразу.
– Что? – рявкнул Святослав, вскакивая и отбрасывая упавшую на глаза длинную светлую прядь. Синие глаза глядели тревожно. В этом весь князь: спит как убитый, а спустя миг – сна ни в одном глазу.
