Мария Семёнова - Мир по дороге
– Какой?
– Вот у тебя, к примеру, стук сердца размерен, чист и силён. И у меня тоже, благодарение Кан. А у него сердце трепыхается, словно рыбка на крючке. То колотится, то замрёт.
И постепенно слабеет, докончил про себя Волкодав. Он видел такое в Самоцветных горах, да и позже, когда они шли с войском Тайлара Хума. Если жизнь спрашивает с человека больше, чем тот способен осилить, человек не выдерживает. Кто-то ломается сразу, кто-то догорает постепенно, как свечка, подожжённая с обоих концов.
– Будь он просто слаб, путешествие закалило бы его, но оно его вымотало, – сказала мать Кендарат. – Останься он дома… Впрочем… квашни с тестом, печной жар… Не знаю. По крайней мере, он следовал голосу Небес и был счастлив. – Помолчала и добавила: – А нынче ты принёс подтверждение, что странствовал и служил он не зря.
Волкодав опустил голову:
– Иригойену я не только блюдо бы отдал…
В голосе жрицы послышалась горечь:
– Я могу, сосредоточившись, превратить в шрам опасную рану и ускорить заживление сломанной кости. Моё умение далеко от совершенства, и я каждый день бьюсь над тем, чтобы хоть на кончик ногтя раздвинуть его пределы. Но заставить живые черева менять врождённую природу по произволу целителя… Я не знаю, справился бы с этим даже Наставник, которого я мысленно причисляю скорее к Богам, нежели к простым смертным…
Как же мне всю жизнь везло на хороших людей, вдруг подумалось Волкодаву. Даже в рудниках. Хотя считается, что караванщики вроде Таркима пригоняют туда распоследний сброд. Убийц, святотатцев и воров, которым в ином случае дорога была бы только на плаху. Ну а я почему-то встретил на каторге Тиргея, Мхабра, Каттая, Динарка, Кернгорма… Все они остались там, чтобы я мог идти дальше. Неужели я пройду ещё и мимо могилы Иригойена, прежде чем улягусь в свою?.. Зачем, Боги? Что я должен понять?..
Целую седмицу мать Кендарат отпаивала Иригойена свежими снадобьями. Запах у настоек, по мнению Волкодава, был жуткий, а вкус он представить себе и вовсе боялся. Жуть при этом состояла не в запредельной горечи или едкости; просто если лекарство такое, то какова же болезнь?.. Венн долго думал, чем бы помочь. Позаимствовал доску для игры в читимач и потребовал, чтобы сын пекаря его научил.
Вести распространяются быстро. И в особенности когда их разносят рабы. На третий день прибежал названый брат Иригойена. Дети каменотёсов лакомились булочками и печеньем, которые прежде хорошо если видели на хозяйском столе. Приёмыш чуть не со слезами уговаривал гимнопевца перебраться в родительский дом и не позорить семью.
– Люди скажут: вот Даари Мурэн, его больной брат лежал в доме рабов…
Иригойен отказался.
– Не сердись, – проговорил он с улыбкой. – Там только стены. Они не перестали быть для меня священными, но им я уже поклонился. А моя семья – здесь.
Быть может, впоследствии Мурэн с благодарностью вспоминал этот разговор, предназначенный уберечь его от немалого лиха, но будущего предвидеть он не умел – и ушёл опечаленный, низко опустив кудрявую голову.
Бублики и маковые крендельки быстро исчезали с дар-дзумского блюда.
– Так я и не испёк тебе правильных калачей, брат мой, – повернув голову к Волкодаву, вздохнул Иригойен.
Венн пожал плечами:
– Спечёшь ещё. И морской прилив увидишь, если захочешь.
– Если захочу…
– Да, если захочешь, – без усмешки повторил Волкодав. – Ты непобедим. Пока сам не объявишь, что побеждён.
Иригойен взял его за руку:
– Когда ты так говоришь, эти слова кажутся камнями, по которым можно идти…
Вечером того же дня он спустил с лежака ноги. Наутро – вышел во двор и пересёк его, ни разу не задохнувшись.
Ещё через три седмицы, когда землю почти уже не покидал лёгкий морозец, в ворота общинного дома постучались двое мужчин. Один из них катил тяжёлую тачку. Гаугар переговорила с ними, заглянула в тачку, взяла свёрток и, держа его, точно младенца, понесла опять-таки Иригойену.
– Смотрите! – торжественно провозгласила она.
В её руках свёрток выглядел невесомым, но топчан под его тяжестью жалобно заскрипел. Полетела в разные стороны мешковина… и маленький светильник озарил чудо.
Для начала Волкодаву бросилось в глаза, что на лоскутном одеяле красовался такой же лоскутный, красно-чёрно-белёсый кругляк бесценного гранита из заповедной выломки, где молились каменотёсы. Лишь потом он увидел образы, врезанные в камень.
Резчики создали не то чтобы изваяние – видимо, опасались расколоть хрупкий и относительно небольшой камень, – но, как всегда, когда труд встречает препятствие, готовая работа лишь выиграла.
Не всякий вельможа или богатый купец удостаивался такой красоты.
Тела и лики словно всплывали из глубины камня, из глубины памяти… Каттай – в точности такой, каким последний раз видел его Волкодав, – шёл по дороге, взбираясь на крутой уклон. Он улыбался и что-то рассказывал, оглядываясь через плечо. Он вёл за собой мужчину и женщину. Смешливого красавца-каменотёса и милую служанку с добрым и бесконечно мудрым лицом. Все трое держались за руки…
А ещё резчики совсем не случайным образом расположили плоскую глыбку. Каменные зёрна с разных сторон переливались немного неодинаково. От этого казалось, что трое в камне шли навстречу дивному свету, уже озарявшему лица…
– Теперь только заплатить жрецу и на украшение храма, – дождавшись, пока люди в клетушке вновь начали дышать, деловито проговорила Гаугар. – Ничего! К весне соберём.
Волкодав негромко заметил:
– Вроде бы в том месте заказано было камень ломать…
– А мы не ломали, – сказала мастер. – Мы всегда ходим туда попрощаться, когда едем в столицу. В этот раз мы пришли и увидели, что стена подарила отломок. Он лежал как раз там, – и Гаугар кивнула на Иригойена, – где молился этот парнишка.
– Я этого не делала, – улыбнулась мать Кендарат.
Мастер тоже улыбнулась:
– Мы решили уважить волю Освободителя…
– Не надо тратиться на жреца, – просипел Иригойен. – А храм… Храм и так в золоте… Срамно… Перед Богами срамно ещё и с вас брать…
На обратной стороне камня было устроено вместилище праха. Умелые резчики, не первое поколение высекавшие Посмертные Тела, снабдили тайник замечательной крышечкой. Захлопнешь – и не вскроет никакая сила на свете. Только весь камень расколотить.
Пошарив под одеждой, Волкодав расстегнул и вытащил нательный пояс. Он так долго носил его, что без потайного ремня сразу стало непривычно и неуютно. Достав крохотные коробочки, сберегавшие землю с могил Арзуни и Хетара, венн бережно опустил их внутрь камня. Третий кармашек был зашит намертво. Когда Волкодав его распорол, пламя светильника заиграло в небольшом, с полкулака, дивной воды куске кремнёвого дикаря[46]. В прозрачной глубине виднелись сосны, убранные густым зимним снегом. Крохотные, но самые что ни есть настоящие.
Самородок отправился по рукам.
– Что это? – спросил Иригойен.
Спасибо тебе, Аргила. Спасибо, брат мой…
– Самоцветные горы стали Каттаю могилой, – сказал Волкодав. – Этот камень оттуда.
Персты Исполина плыли в сияющей темноте. Ветра не было. Обильные звёзды отражались в глади Гарнаты, тревожимой только редкими взмахами вёсел. Ватажники Гаугар решили не ждать священного полнолуния. В главные ночи месяца в Сады Лан наедет жречество, во множестве явятся богомольцы, торговцы и стража, будут чередой идти службы… Вряд ли полутора десяткам рабов удастся незамеченными пройти через запретные для них Сады да ещё и посетить одно из самых благих и почитаемых Тел!..
Волкодав загодя расплёл и тщательно расчесал волосы: предстояло важное дело. Последнее и главнейшее дело из тех, что он себе положил, пускаясь в дорогу. Вот только почему я мечтал, дурак, совершить его в одиночку?..
Обрывистый останец, над которым высились изваяния, располагался в полутора верстах от реки. Волкодав старался держаться рядом с Иригойеном, но тот, к некоторому удивлению венна, шёл едва ли не веселее, чем когда-то по дороге в саккаремских горах. Похоже, лекарства матери Кендарат в самом деле придали ему сил. Волкодав даже почувствовал, как слегка отпустила тревога. Жрица ошиблась. Она сама говорила, что иногда ошибается. За зиму Иригойен отдохнёт и окрепнет, гуляя по городу, а весной купит место на корабле. Он будет греться под щедрым солнцем Мономатаны и петь чёрным родичам о морозной Луне над Гарнатой…
Сады Лан расходились от середины кольцами, как круги на воде. По внешнему краю хоронили уважаемых мастеровых. Где-то здесь стояло и родовое Тело пекарей Даари, вместившее прах деда и прадеда Иригойена. Это был простой куб из самого обычного кирпича, украшенный изображением печи и хлебной лопаты. Дальше помещались Тела знатных харраев. Кости потомственных воинов вверялись изваяниям смелых зверей: барсов, медведей, орлов.
