Мария Семёнова - Мир по дороге
Чуть склонив голову в уважительном поклоне, чужеземец выпрямился и зарокотал дальше:
«Мы пришли с острова Закатных Вершин. Моих отцов называли там кунсами. Мы измерили холодное море, раскинувшееся на седмицы пути. Наши кости заболели от качки, а животы больше не могут принимать рыбу. Будет ли позволено людям кунса Винитария обогреться и обсохнуть у порога веннских земель?»
Сегван замолчал.
Серые Псы не торопились с ответом… К ним не вчера докатилась молва о великой беде, постигшей народ Островов.
О том, как сегваны, не желая ждать, когда начнут умирать от голода дети, род за родом садились на корабли и оставляли родину за кормой. Переселялись на матёрую землю, которую называли попросту – Берег.
И Серые Псы позволили мореходам устроить привал. А когда, немного оглядевшись, те в самом деле заговорили о землях для нового поселения, – венны указали кунсу Винитарию ничейные места на левом берегу Светыни. Кунс сердечно поблагодарил за ласку и тут же отправился ставить за рекой лагерь. Не далее как следующей весной там должна была вырасти сегванская деревня с детьми, жёнками, козами и коровами, перевезёнными с острова Закатных Вершин…
Когда повозки прибыли в Гарната-кат, каменотёсы ни под каким видом не отпустили новых друзей на какой-то там постоялый двор. Рубщики жили общиной, в одном большом доме на окраине города, и в нём, конечно, нашлось место ещё для троих человек.
Общинный дом понравился Волкодаву. Он даже напоминал тот, где поколениями росли дети Серого Пса. Только в веннской деревне главная изба строилась в виде прямой череды сопряжённых срубов, а здешний оказался замкнут в кольцо. На взгляд Волкодава, получилось правильно и удобно. В просторном внутреннем дворе играли дети, паслись куры, сушилось бельё, рассуждали о чём-то важном хозяюшки… А не хотел бы я остаться здесь жить? по давней привычке спросил себя венн. А что! Мог бы, во всяком случае, задержаться надолго. Рубить камень с ватагой Гаугар. А потом возвращаться под кров, где тебя ждут, где тебе рады… Да. Если бы…
Если бы далеко на севере, на таком же сером, как граниты Канары, каменистом холме не стоял замок вождя по прозвищу Людоед.
Если бы там, на Светыни, не дожидались последнего родича пятьдесят восемь неотомщённых и неупокоенных душ…
Все десять дней поездки Иригойен очень мёрз. Даже меховые плащи не грели его. Он пытался идти рядом с телегой, но сразу начинал отставать. Он чувствовал себя лучше, только сидя на спине добродушного тяжеловоза, правда, тогда его неудержимо клонило в сон.
– Теперь я понимаю, насколько верно поступил мой отец, вернувшийся в страну пращуров, – сказал он Волкодаву. – Холодная зима леденит нашу кровь. Ты проводишь меня в приморский Шофар, когда улягутся зимние бури и я куплю место на корабле?
Последние слова сын пекаря еле выговорил, кое-как справляясь с одышкой.
– Провожу, – пообещал Волкодав.
– А может, вместе поедем? – с надеждой спросил Ири гойен.
– Ты окрепни немножко, – проворчал венн. – Там поглядим.
На другой день после праздничной пирушки, устроенной жёнами каменотёсов, мать Кендарат с Волкодавом отправились на рынок. У старухи-травницы была крохотная лавчонка, полная запечатанных горшочков, таинственных склянок и не менее таинственных корешков, развешанных под потолком. Травница была слепорождённой, но любое снадобье доставала сразу и безошибочно. А ещё по лавчонке разгуливал, валялся вверх пузом, вспрыгивал на колени хозяйке крупный рыжий кот самого добродушного вида. Если верить слухам, вид был обманчив. Кот мгновенно бросался на всякого, протянувшего корыстную руку к хозяйкиному товару. Кто знал – утверждал: когти у него были, что гвозди.
Старуха поздоровалась с матерью Кендарат по имени, едва та перешагнула порог. Волкодав оставил женщин обсуждать свойства трав и вышел наружу.
Рынок в халисунской столице был самый обычный. Ничего такого, чего не встретишь в любом большом городе. В соседнем ряду торговали кислой капустой. Халисунцы заквашивали её со свёклой, перцем и мёдом. Вкусно, но не так, как делали дома. Немного подальше на все голоса расхваливали посуду. Здесь Волкодав задержался. На прилавках стояли стеклянные и глиняные бутыли, кружки всех размеров и форм, а горшки для готовки – не только гончарные, но и белые, удивительно чистой работы. Продавец клялся, будто их везли через Вечную Степь, доставляя из страны с названием, непроизносимым на человеческом языке. Страшно дорогая посуда путешествовала в прочных корзинах, заботливо переложенная соломой, а дорогу на её удивительную родину частоколом сопровождали шесты с головами подсылов, пытавшихся выведать секреты тамошних мастеров.
– Блюда! Блюда для подношений! Вы поставите их на домашний алтарь и удивитесь тому, как скоро будут услышаны ваши молитвы! Блюда, украшенные вдохновенными письменами! Кто грамотный, прочтёте славословие Матери Луне, кто неграмотный, тому другие прочтут! Подходите, почтенные, всего девять осталось, налетай, торопись!
Волкодав подошёл и убедился, что дела у дар-дзумских гончаров по-прежнему шли неплохо. Во всяком случае, простая и благородная форма блюда показалась ему очень знакомой.
– А вот чашки, на каждой всего одна строка чудотворного гимна! Если вы раздадите их домочадцам и каждый произнесёт часть молитвы, Лунное Небо услышит каждого в отдельности и всех сразу…
– Здравствуй, почтенный, – сказал Волкодав. Теперь он мог сыскать в себе достаточно разговорчивости, чтобы первым обратиться к незнакомому человеку и завести с ним беседу. – Ты, верно, сам грамотный… О чём эта молитва?
– Грамотный? – засмеялся торговец. – Нет, друг мой чужеземец, такой премудрости я не удостоился. Но конечно, прежде, чем предлагать правоверным такую особенную посуду, я посоветовался с боговдохновенными сэднику. Учителя заверили меня, что эти письмена суть порождения благой и искренней веры, и даже пожелали украсить храм одним из моих блюд.
– Если я правильно понимаю, – сказал Волкодав, – эта посуда сделана… на востоке?
– О, сэднику тоже захотели знать, каким образом в утраченных землях сподобились истинного поклонения, и на это я смог им ответить. Надо тебе знать, друг мой, что лучшие мастеровые и учёные страны за рекой в большинстве своём хранят в жилах нашу халисунскую кровь, хотя зачастую сами не подозревают об этом. Таков, говорят, и мастер Шерешен из городка гончаров у подножия диких гор. Родив семерых дочерей, он молился о сыне. Ты же знаешь, друг, этот их беззаконный обычай…
Волкодав кивнул. По его глубокому убеждению, саккаремское наследование было действительно беззаконным.
– Так вот, – продолжал торговец, – взывал он, как ты понимаешь, к своей лукавой Богине, но кровь не обманешь! – и гончару отозвалось Лунное Небо. Проснувшись среди ночи, мастер тотчас побежал наносить на глину праведные письмена, увиденные во сне. И когда его бабе пришло время рожать, она принесла ему долгожданного сына.
Волкодав снова кивнул. Значит, мастер Шерешен. И кровь, которую не обманешь. Радостно, что Бизар, Шишини, Мицулав и их друзья снова разожгли гончарные печи. Похоже, эти печи горят достаточно жарко, раз теперь у них хватает денег на краски…
Он купил, не торгуясь, большое блюдо, показавшееся ему самым красивым. Блюдо было не разрисовано, а, как то первое, вытиснено маленьким писалом, сделанным из косточки желтослива. И покрыто лишь очень тонкой, почти не блестящей поливой.
Кто теперь в Дар-Дзуме вейгилом, уж не Бизар ли? Никогда я этого не узнаю. И про соплеменника своего, ставшего мавутичем. Мало ли чего я никогда уже не узнаю.
– Ты, почтенный, не кажешься мне похожим на верного Матери Луны, – заворачивая ему покупку в мягкую ветошь, сказал довольный торговец. – Или наш Свет уже достиг и твоей далёкой страны?
– Мы чтим своих Богов и не восстаём на чужих, – ответил Волкодав. – Я хочу порадовать друга.
Когда они с матерью Кендарат вернулись в общинный дом, Иригойен лежал в отведённой для них клетушке, дыша часто и тяжело.
– Упал во дворе, – хмуро пояснила Гаугар. – Из задка шёл и свалился.
– Я не свалился, – кое-как выговорил сын пекаря. – Я отдохнуть сел.
Может, он даже не слишком кривил душой. Плохо было то, что домой его принесли на руках.
Волкодав развернул свой подарок. Иригойен взял блюдо, и его глаза подозрительно заблестели.
– Спасибо, брат мой…
Жрица без промедления отправилась на общую кухню – готовить купленные зелья. Венн вышел с ней вместе.
– Он поправится, госпожа? Ты сможешь его вылечить?
Мать Кендарат грустно вздохнула:
– Иригойен с рождения несёт в себе неприметный с виду изъян…
– Какой?
– Вот у тебя, к примеру, стук сердца размерен, чист и силён. И у меня тоже, благодарение Кан. А у него сердце трепыхается, словно рыбка на крючке. То колотится, то замрёт.
