Макс Фрай - Ветры, ангелы и люди
– Да уж… Ух ты, смотри, свет погас! Неужели все-таки собралась в бассейн?
– Я на это очень рассчитывала. Потому что бассейн – это святое. Для Вити и ее спины. Вряд ли она упустит возможность спокойно поплавать, хоть сто тысяч печальных дней рождения на нее с цепи спусти.
* * *– Мне снилось, что я иду по берегу, – сказал Дитрих. – Вот как мы сейчас. Но один. И все примерно так и выглядит – слева озеро, справа окруженные садами дома. Замок вдалеке – я, собственно, только потому и знаю, что сны были именно про Тракай. Случайно узнал его однажды на картинке. Очень тогда удивился, не думал, что такое место действительно есть где-нибудь на земле. В моих снах о Тракае всегда был вечер. Такой, как сейчас – вроде бы темно, а все видно. И туман так же поднимался от воды. И лодки на берегу. Много лодок. Некоторые перевернуты, некоторые так и стоят, словно плывут по траве. Но я иду дальше, я знаю, что ищу. И наконец прихожу туда, где стоит золотая лодка. Она не привязана. Я в нее залезаю, сижу там или ложусь. Жду – сам не знаю, чего. Наверное, просто счастья. И оно в какой-то момент обязательно наступает. Мне хорошо и легко. Я свободен и ничего не боюсь. Смотрю по сторонам, и вижу, что лодка уже плывет. Почему-то не по озеру, а по морю. И острова с замком уже нет, и земли не видно, но мне и не надо никакой земли. И так хорошо. И в какой-то момент всегда оказывается, что на веслах сидит женщина. Наверное, самая прекрасная в мире. На самом деле, не знаю, никогда не видел ее лица. Я в нее не влюблен, как можно подумать, потому что она – это история о чем-то другом. Мы с ней оба о чем-то другом в этих снах. Женщина сидит спиной ко мне и гребет, я хочу ей помочь, но не могу пошевелиться, и тогда она говорит: «Ничего, ничего, я пока сама». И еще говорит разные вещи, никогда не мог толком запомнить. «Озеро впадает в море» – вот эта фраза точно была. Во сне мне казалось, она все объясняет. Хотя с точки зрения здравого смысла… Но откуда во сне здравый смысл.
– По крайней мере во сне, который про счастье, здравому смыслу определенно не место, – согласился его спутник. И вздохнул: – Надо же, как вам повезло!
– Но это были просто сны.
– Одна и та же книга[10] – помните? Шопенгауэр большой молодец.
– Кто?.. А. Ну да. Вы правы. Очень давно его читал. И все забыл.
– Да и черт с ним. Главное, что сны помните. И что приехали все-таки сюда. Вот это действительно важно.
– Думаете?
– Не думаю. Знаю. И, похоже, здорово вам завидую. Хоть и не понимаю пока, чему именно. Но я вообще с причудами.
Это еще мягко сказано.
* * *– Слушай, а когда хозяева хватятся…
– Не хватятся, – отмахивается Ида. – Эта лодка никому не нужна. Я узнавала. Вернее совершенно случайно узнала. Встретила бабушку Руту в магазине, она пожаловалась, что на ее участок чью-то чужую лодку затащили – то ли мальчишки, то ли еще какие-то шутники. Непонятно, зачем. Спрашивала, чья, никто не признается. Что и понятно – кому такая нужна. Гнилая насквозь. И что теперь с ней делать, непонятно, Рута же одна живет, ни вынести, ни порубить не сможет. А жечь в саду не хочет. Говорит, деревья огня боятся, рассердятся и, чего доброго, не зацветут потом по весне. Я ей еще сказала, что, если ты как-нибудь в Тракай выберешься, мы поможем. Ну вот мы и помогаем – прямо сейчас. Давай, толкай. И умоляю тебя, не заводи песню о своей скорой погибели. Совсем немножко протащить надо. Совсем чуть-чуть. Чтобы у Вити прямо на дороге стояла. Чтобы она мимо не прошла.
– Ладно, – вздыхает Игорь. – Договорились. Буду погибать без песни… Да не суйся ты сюда. Лучше с того конца. Плохо без инженерного ума живется, да, сестренка? Ага, вот так отлично. Какая ты сильная! Давай, давай.
* * *– Знаете, что удивительно? – сказал Дитрих. – До сегодняшнего дня я казался себе совершенно счастливым человеком. У меня было прекрасное детство, а потом отличная развеселая юность, множество захватывающих приключений и экспериментов, причем ни одного фатального – повезло! Даже выучиться как-то успел в перерывах между попытками перепробовать, чем еще может удивить меня жизнь. Когда я остановился, вот в чем вопрос? И почему так поступил? Надоело? Устал? Просто заработался? Скорее всего так. Работа у меня, кстати, отличная, я же синхронный переводчик, в нашем деле особо не заскучаешь. Честно говоря, мне до сих пор так и не надоело. Наоборот, чем дальше, тем больше смысла в ней нахожу. И дело, конечно, уже давно не в карьере. И даже не в деньгах, на приличную пенсию я уже заработал. И еще у меня хорошая – по-настоящему, а не потому что так принято говорить – семья. Два сына, оба молодцы, каждый по-своему, со старшим мне просто, а младшего я, наверное, никогда не пойму, но горжусь им, как кладом, случайно найденным на своем садовом участке. У жены самый легкий в мире характер, родители все еще живы и даже бодры, внучка скоро родится, мы ее сейчас очень ждем. Ну ведь правда, хорошая, очень хорошая жизнь.
– Правда, – кивнул его спутник. – Мало кому так везет.
– Ну вот. И вдруг сегодня вечером, вот прямо сейчас я понял, что все эти годы был довольно несчастным дураком, который не то по ошибке, не то шутки ради связал себя по рукам и ногам. И уже давно ищет, с кем бы об этом поговорить. И не находит – ни собеседника, ни нужных слов. Даже наедине с собой приходится помалкивать, потому что этот гладкий тип в зеркале явно меня никогда не поймет. Чего тогда ждать от других? Вот до такой степени я, оказывается, одинок. Ничего себе новость.
– Понимаю, о чем вы. Эта разновидность одиночества знакома многим. Когда человек окружен семьей и друзьями, но поговорить о том, что иногда видит, как ткань бытия выворачивается наизнанку, швами наружу, как летит мимо густое чужое прошедшее время, как реальность трескается подобно разбитому стеклу, и из трещин льется невидимый глазу, но физически ощущаемый свет – не с кем. А все остальное не имеет никакого смысла, сколь бы старательно ни притворялись мы, будто только оно и есть.
– Похоже на то, – вздохнул Дитрих. – Господи, как жаль.
– Вы не замерзли?
– Нет. Совсем нет. Мне кажется, стало даже теплее, чем было днем.
– Похоже, вы правы. Осенью иногда так бывает. Но все равно пора поворачивать назад. Мы с вами очень уж увлеклись прогулкой. Так далеко я здесь еще не заходил. Но это как раз поправимо. И не только это, все остальное тоже. Вообще все. По крайней мере сегодня – такой уж выдался вечер, такая погода, такой туман, такой легкий, почти неощутимый ветер, причем он не с озера дует, а откуда-то с востока, ост-норд-ост, если быть совсем уж точным, похоже он прилетел за вами прямо из Вильнюса, любопытствует, куда вы подевались? Совершенно от вас не ожидал. Сегодня вы ухитрились удивить ветер, а это, поверьте, мало кому удается, я сам сколько раз пытался, но нет, его не проведешь. А у вас получилось, примите мои поздравления. И ни о чем не волнуйтесь, на автобусную станцию я вас провожу. Последний, если не ошибаюсь, что-то около десяти, а значит, мы с вами прекрасно успеем, еще и кофе на дорожку… Ах черт, нет, по воскресеньям они работают до восьми.
– Все к лучшему, – вздохнул Дитрих. – Кофе на ночь – не самая удачная идея. Хотя как последняя, триумфальная, глупость этого дня – вполне ничего. Но нет, так нет. И так отлично получилось.
* * *– У тебя нос теперь золотой! – смеется Ида.
– А у тебя челка. И правое ухо.
– Мне идет?
– Еще бы! Нет слов, как прекрасна. В связи с этим приглашаю тебя на парадный ужин. Если немедленно не похвастаюсь в общественном месте такой красивой спутницей и своим позолоченным носом, буду потом локти кусать, причитая, что жизнь прошла зря.
– Где, интересно, ты собираешься парадно ужинать? В воскресенье все закрывается в какую-то нечеловеческую рань. Как будто к девяти весь город идет на горшок и баиньки.
– Подозреваю, так оно и есть. Но «Чили-пицца» на Диджои нас спасет. Они даже по воскресеньям до часу ночи кормят.
– Слушай, точно! Ты гений. А я – глупая коза.
– Этого признания, – говорит Игорь, – я ждал от тебя всю жизнь. Даже немного обидно, что оно уже прозвучало. Придется теперь придумывать новый смысл бытия.
– Например, красить все вокруг золотой краской. Чем не смысл? У тебя такое лицо было, когда ты по лодке кистью фигачил! Как будто ты занимаешься любовью. Или просто сейчас взлетишь.
– В каком-то смысле, я и взлетел, – серьезно соглашается брат. – И ты, получается, тоже. Именно это и предлагаю отпраздновать – наш с тобой удачный совместный полет. И чтобы подольше не приземляться.
– Prosit! – восклицает Ида. Почему-то по-немецки. И поднимает в воздух крышку от термоса с символическими остатками кофе. Там и глотка не наберется. Но даже такую малость можно поделить на два. Все что угодно на свете делится на два, было бы желание. Эту аксиому знают все близнецы.
* * *Дитрих остановился как вкопанный. Потому что у него снова закружилась голова, второй раз за этот долгий вечер. Сперва на пороге «Шоколадной столицы». И вот теперь, у невысокого зеленого забора, окружающего чей-то роскошный запущенный фруктовый сад.
