Николай Романецкий - Узники утлого челна
А Свет, облегченно прикрыв веки, уже творил формулу заклинания, настойчиво пристраивал к созданному ранее пунктиру штришок за штришком, связывал их в единое целое, безотказное и спасительное, шажок за шажком, шажок за шажком, шажок за шажком…
И ощущал, как быстро уходит от него Семарглова Сила.
Ничего, справимся!
Не можем не справиться!
Где наша не пропадала?
Вот сейчас, еще чуть-чуть. Самая малость осталась…
Еще штрих. Еще! Еще!!! Вот-вот…
Но Силы на последний шажок не хватало.
Это был конец всему – питающим душу надеждам, не рожденным еще планам, будущим решительным поступкам.
Это была катастрофа.
И тут внутри, в сердце, в самой его глубине, вспыхнула ослепительная звезда.
Понеслись во все стороны лучики, твердея на лету, превращаясь в тоненькие ниточки.
Вот одна пронзила стены обители, стремительно пожрала городское пространство, миновала еще одни стены… – знакомые… Малов приют?.. почему?.. – коснулась девичьего сердца, горячего, ждущего, тающего от страха…
Вторая умчалась далеко-далеко, в никуда… – зима… Руки Двух Богинь… прости, мама, я не смог… – коснулась сердца, познавшего материнскую любовь, горячего, простившего, ждущего…
Третья коснулась сердца стоящей рядом с кроватью юной лекарицы.
* * *Сидящая в темнице Забава вздрогнула. Страха за свою жизнь у нее больше не было.
Ведь Светушке нужна помощь…
Люба мой ненаглядный, я с вами!
* * *Дубрава Смородина нигде не сидела, и страха в ней не было.
Но сыну нужна помощь…
Стрижик мой ясный, я с вами!
* * *Ива стояла возле койки больного. За дверью уже звучали громкие голоса и бухали по полу ногавицы, но страха не стало.
Ведь пациенту… нет, не пациенту – любимому с некоторых пор человеку – нужна ее помощь…
Я с вами, мой!..
* * *По пронзившим мир ниточкам хлынули силы в центр Светова сердца.
Ментальность наполнил знакомый бездонный океан, в котором невозможно было утонуть. А из океана – как Афродита из пены – родилась Сила для завершения спасительного заклинания…
И на собственный арест Свет смотрел уже со стороны.
Часть вторая. Возвращение чародея
26. Ныне: Век 76, лето 4, червень
Утро дня помолвки выдалось весьма и весьма нелегким.
К обычным заботам, присущим домашней челяди и для Света привычным – они почти не отличались от повседневных хлопот в устюженском приюте, – добавилась помощь княжне Снежане: будущей невесте необходимо было одеться к торжественной церемонии.
Это задание привело Света в оторопь.
И дело вовсе не в том, что он понятия не имел, каким образом великородных дам облачают в праздничные платья.
В конце концов, главной служанкой к младшей хозяйке назначена Радомира, а на Иву ложится лишь «принеси-подай-подержи». Детали одежды знать вовсе не обязательно…
Но мысль о том, что он окажется в непосредственной близости от обнаженного Снежаниного тела, вызвала в душе едва ли не панику.
Даже княгиня Цветана, отдававшая прислуге приказы на утреннем сборе, заметила состояние юной служанки:
– Что-то не так, Ива?
Свет опомнился и обнаружил, что персты его судорожно теребят лямки фартука.
– Нет-нет, ваша светлость. Извините, пожалуйста! – Свет повинно понурил голову.
Тем не менее княгиня прочитала ему короткую нотацию.
Прислуге надлежит с тщанием выслушивать хозяйку, не отвлекаясь на посторонние мысли. Вы не в зеленце, голуба моя!..
И тому подобное…
Выговорившись, старшая Нарышкина уплыла прочь.
Радомира показала ей в спину язык, а потом, когда домашние уже разбежались выполнять полученные указания, спросила Света:
– Вы, чай, не влюбились, душа моя? – И не удержавшись, прыснула. – Не в князя ли Сувора?
Свету тут же пришло в голову, что мнимое состояние влюбленности в молодого хозяина, с которым новая служанка и виделась-то однажды, за вчерашним ужином, будет оправдывать кое-какие странности в собственном поведении.
– Нет-нет! Разве можно?
Однако девичий голос его прозвучал таким тоном, что Радомира и на грош не поверила.
Что и требовалось…
– Быстро вы! Хотя младший хозяин – мужчина, вестимо, обаятельный. Он и мне по первости весьма нравился. – Лицо Радомиры расцвело улыбкой, в которой не было и капли ехидства.
«Это у меня удачно получилось, – обрадовался Свет. – Возможно, придумка окажется полезной. Радомира наверняка разнесет этот мусор по дому. А мы посмотрим, что из этого получится».
Потом ему подумалось, что для своего нынешнего положения он ведет себя слишком смело.
Без Силы – да еще в обличье младой девушки – он совершенно беззащитен. Ни заклинание не применить, ни за шпагу не схватиться!.. А впрочем, что ему сейчас грозит? Разве лишь Сувор, буде до него слухи дойдут, начнет приставать к молоденькой служаночке… Но вот когда начнет, тогда и будем выкручиваться! Или не будем…»
И новая идея посетила далеко не юный уже мозг, прячущийся в юной головке с волосами пшеничного цвета.
– Айда к княжне Снежане? – спросил он Радомиру. – Помогать наряжаться?
Та тряхнула иссиня-черной гривой:
– Нет, душа моя! Прежде чем княжне надевать на себя парадное платье, ей надо вымыться. Так что айда в баню!
На сей раз Свету удалось быстро справиться с оторопью.
Во всяком случае, Радомира ничего не заметила.
Да и в чем, собственно, проблема-то? Разве он не видел намыленные женские перси и все остальное в бане устюженского приюта? Разве сии части плоти порождали в нем то, что он испытал когда-то, давным-давно, оказавшись один на один с матерью Ясной?
Вот только в приютской бане не было рядом с ним Снежаны. А тут она окажется!
Ну и что? Давно уже понятно, что девичье тело, в котором он волей Мокоши теперь живет, вызвало в душе вполне определенные изменения, изрядно приглушив Перуновы желания.
«Вот и проверим себя», – подумал он. И сказал:
– Айда!
* * *Проверка оказалась куда как справной.
Свет словно со стороны изучал и сравнивал три обнаженных тела.
На него произвели немалое впечатление тяжело колышущиеся перси Радомиры, но это была отнюдь не оценка, присущая мужчине.
Он время от времени опускал голову, поглядывая на свои хилые оттопырки с острыми розовыми сосками, и они вызывали у него странное расстройство – ибо выглядели блекло не только рядом с Радомириными прелестями.
Снежанины тоже давали им сто очков вперед.
Расстройство, как понимал Свет, было чисто женским и рождалось самой обычной завистью. Очередное влияние девичьего тела на мозг сорокатрехлетнего мужика…
Интересно было другое.
Неужели занятия волшебством влияют на размер женской груди? Так же примерно, как они сказываются на перуновом корне мужа-волшебника. И именно по этой причине Ивина грудь оказалась столь неразвитой…
Впрочем, он тут же вспомнил мать Ясну.
Ох уж эта мать Ясна! В который уже раз она представляет собой нарушение существующего порядка вещей! В который раз бросает вызов известной любому волшебнику фундаментальной теории, объясняющей магическое устройство мира!
Впрочем, это сейчас не самое главное. Буде Мокошь пособит, рано или поздно в этом вызове мы разберемся. Тут вопрос встает поважнее – необратимы ли последствия нахождения мужской личности в девичьем теле? Или все перемены, произошедшие с ним в прошлом лете, после знакомства со Снежаной, когда-нибудь вернутся?..
Мокошь ответила на этот вопрос уже через пару минут.
Когда Свет, взяв в десницу намыленное мочалье, шуйцей коснулся Снежаниного плеча, он тут же ощутил внутри испытанное когда-то томление.
* * *После бани закутанная в коричневый махровый халат княжна Снежана, сопровождаемая служанками, перебралась в свою светлицу, и начался новый этап подготовки к выезду.
Сначала горячими щипцами завивали волосы, потом на телеса надели нижнюю юбку, а на ноги – чулки с подвязками.
Тут Свет продолжал испытывать томление, и ему требовались некоторые усилия, чтобы не уронить полотенце или гребень.
Парадная одежда княжны висела на вешалке в углу.
Свет вспомнил ее летошнее платье – лазоревое, чрезмерно откровенное сверху, с длинным – чуть ли не до полу – кринолином.
Нынешнее, тоже лазоревое, было построже, не столь открытое, как бы намекающее на то, что извечная охота невесты на жениха уже близка к завершению, и все идет нужным чередом, не требуя излишних завлекаловок. К платью прилагались изящной формы, на высоких каблуках, синие туфельки.
Может, летошние? Те, помнится, были такие же. Впрочем, вряд ли княжна присно носит одни и те же туфли…
Когда дело дошло до украшений, томление, испытываемое Светом, исчезло и сменилось новым чувством.
