Виктория Угрюмова - Пылающий мост
И еще понял Рогмо, что морлоки немы.
Почему-то именно это потрясло его до глубины души.
Он приказал своим воинам отступить, чтобы не рисковать попусту, а сам с занесенным мечом вышел вперед. И морлоки, слепо вытягивая перед собой полупрозрачные руки, по очереди подходили к нему за смертью-прощением. Кровь их широким потоком лилась по лезвию меча Аэдоны, насквозь промочив белые одежды короля эльфов.
Убивая своих сородичей, выполняя свое предназначение, Рогмо не слишком задумывался о той цене, которую ему предстояло заплатить за это деяние.
Равнина была усеяна телами, закутанными в черные плащи. В траве натекли лужицы черной крови. Несколько десятков морлоков лежали запрокинув к ночному небу бледные лица и уставившись в него пустыми глазами. Нет, не пустыми! Мертвыми, это правда, но вовсе не пустыми. Светло-серые глаза упрямо смотрели в небо, пытаясь отыскать там ответ на горький вопрос – как могло произойти такое? Как ты, Гаронман, смог уничтожить плоть от плоти своей и кровь от крови? И у Рогмо не было ответа. И та часть полуэльфа, которая принадлежала Древнему народу, та часть, в которой гном Раурал признал легендарного короля, знала, что сегодня, в эту ночь, последний король эльфов Рогмо Гаронман не только избавит людей от страшного врага, не только очистит землю от зла, не только отпустит на волю проклятых некогда братьев, но и заплатит за это положенную цену.
А еще вернее – расплатится за то зло, которое причинил некогда своим проклятием. Ибо если бы не это проклятие, многое в мире могло сложиться иначе.
Но полуэльф Рогмо об этом не думал.
Ему было легко и светло.
Он успел попрощаться с теми друзьями, которых удалось повидать, и передать прощальные приветы остальным. Его руки не были обагрены невинной кровью, его совесть была чиста. И только об одном жалел Рогмо – о том, что не успел проститься с маленьким Хозяином Лесного Огня. Но он надеялся, что когда душа его попадет в Ада Хорэ, Тиермес будет к ней милостив.
Он не чувствовал усталости даже тогда, когда в живых оставалось всего два или три морлока. Только успел подумать, что незачем было вести за собой целое эльфийское воинство и губить поданных – он бы и сам управился с этим, потому что в конце концов оказалось – не война это вовсе, а что-то гораздо более страшное.
Последняя фигура – выше и стройнее прочих – не двинулась ему навстречу, а осталась стоять на прежнем месте, шагах в трех или четырех.
– Что же ты? – мягко спросил Рогмо. – Иди сюда, я закончу свою работу.
– Я подойду, – внезапно ответил морлок. – Но перед тем подумай, Гаронман, готов ли ты расплатиться за все зло и все несчастья, которые ты обрушил на нас? Мало тебе было той боли и того горя, что обрушились на эльфийский народ во время войны с Мелькартом?
– Я готов, – спокойно ответил полуэльф. Странным образом чувствовал он, что несет ответственность за случившееся много тысяч лет тому назад бесконечно далеко от этих мест. Но судьба настигает своих должников, куда бы они ни отправились.
Полуэльф немного удивленно отметил, что его разум как бы раздваивается и он присутствует в собственном теле только частью, причем часть эта весьма и весьма незначительна, а основное место занимает кто-то величественный, могущественный и древний, как само время. Рогмо скорее догадался, нежели понял, что это и есть знаменитый Гаронман.
– Я готов, – повторил уже истинный король эльфов. – Я давно понял, что та расплата, на которую я вас обрек, страшнее, чем преступление. И значит, я также виновен в том, что вы веками были обречены созидать вокруг себя только мрак и тьму, лишенные всякой надежды. Сегодня такой день, когда я отвечу за содеянное мной.
– И ты не представляешь как! – вдруг прошипел проклятый эльф. – Вглядись в меня, ты узнаешь это лицо?
Рогмо, повинуясь движению прочно обосновавшегося внутри него Гаронмана, вытянул шею, всмотрелся. Да, он знал этого морлока. Вернее, не он, но вторая и главная его часть.
– Ты! – воскликнул Гаронман, отшатываясь.
И Рогмо вместе с ним ощутил дикую, ни с чем не сравнимую боль.
– Сын, – прошептал Гаронман, пораженный этим явлением.
– Да, отец. И неважно, в чье тело ты спрятался от меня и от своей совести, чью беспамятную душу ты заставил расплачиваться вместе с тобой, – все это неважно. К тому же я знаю этого полуэльфа – сын Аэдоны, как же я ненавижу его! Как же я ненавижу тебя, отец, и все твое потомство! Ведь меня ты изгнал и проклял. У тебя не нашлось для меня ни любви, ни прощения! Помнишь, какими мы потерянными были тогда – ваши дети, ваша кровь? И вы, бессмертные, древние, как сам Арнемвенд, благородные, не придумали ничего лучше, кроме как проклясть нас. Так получи же назад свое тогдашнее благословение, отец!
Морлок отступил на шаг, распахивая плащ, и Рогмо с ужасом увидел у него на груди золотое украшение, тускло блестевшее в лунных лучах. Отвратительные монстры сплетались в страстном объятии, и лицо морлока, нечеловечески прекрасное, почему-то напоминало ему морды этих чудовищ. Хотя на самом деле сходства никакого не было.
Вместе с этим порывистым движением проклятого эльфа из темноты словно выступила истинная Тьма – без единого проблеска света, без единой надежды – Тьма и пустота. Ледяная ярость пространства Мелькарта.
– Ты должен заплатить не так, как предполагал, – кричал морлок. – Просто умереть – было бы слишком просто и незатейливо. И я не успел бы почувствовать удовлетворения от твоей гибели. Просто умереть – это легко. Если бы ты убил меня тогда, отец... – тоскливо сказал он вдруг. – Знаешь, бесконечные века мрака и холода – это все-таки слишком. Нужно, чтобы ты сам это попробовал теперь.
Рогмо стоял помертвевший. Ему было плевать сейчас на то, что сотворил когда-то легендарный его предок со своими детьми; ему было абсолютно безразлично, расплатился ли он сполна за все зло, которое причинил. Он помнил только об одном: если сейчас король эльфов Рогмо Гаронман, вооруженный лунным клинком Аэдоны, ступит в этот тоннель вечного Мрака и пустоты и очутится там, в запредельности, в пространстве Мелькарта, то какой же безмерной злобы враг появится тогда у бесконечно дорогой ему Каэтаны! Какого же могущества противник станет противостоять миру и покою его любимой планеты!
Пустота затягивала, словно гигантский водоворот. Выкручивала мышцы, вытягивала жилы. Эльфы пятились прочь, не имея сил подойти к своему повелителю.
Где-то на краю крохотной, словно лепесток цветка, Вселенной, беззвучно кричал Манакор, пытаясь всем телом пробить стену льда, отделявшую его от короля. Но у него ничего не выходило.
Эльфийские белоснежные скакуны ржали и вставали на дыбы, но Рогмо этого уже не видел и не слышал. Он стоял, уперевшись ногами в землю, набычившись, словно все небо внезапно свалилось на его плечи, и не уступал. Ему было вдвойне тяжело и оттого, что король Гаронман как-то сник и ослабел. И человеку Рогмо приходилось вытягивать из этой мертвой бездны сразу двоих – себя и его. Он стоял, вонзив меч Аэдоны глубоко в землю, и твердил сквозь зубы:
– Каэтана, Каэ, услышь, пожалуйста! Придумай что-нибудь. Я ведь сейчас не выдержу!
И громко смеялся морлок, но глаза его при этом оставались черными, мертвыми. Потому что ему было совсем не смешно.
Между королем Гаронманом и его платой за совершенное зло не мог встать никто – ни боги, ни эльфы, ни прочие Древние существа, – но только полуэльф Рогмо. И Рогмо понимал, что его слабые силы угасают.
Внезапно помутневший взгляд его налитых кровью, полуслепых от боли и сверхъестественного напряжения глаз упал на клинок Аэдоны, который служил ему своеобразным посохом в эти минуты.
Когда-то в невероятно далеком теперь Сонандане, в той самой роще, где обитали тени погибших друзей Каэтаны, она учила его:
– Родители дают человеку, приходящему в этот мир, тело, боги – искру таланта, а судьбу и смерть человек выбирает сам.
И в этот момент внезапного просветления, когда все в мире стало ясным и четким, будто он сам создавал его, Рогмо Гаронман выбрал свою судьбу и свою смерть.
Никто из эльфов не успел вскрикнуть, морлок в отчаянии протянул к нему руки, но было уже поздно. Там, на самом пороге бездны, манящей его к себе, король эльфов крепко обхватил рукоять лунного клинка, размахнулся и вонзил его себе в грудь.
Лунный меч очень длинный, и потому Рогмо долго давил на рукоять, хотя конец лезвия уже вышел из спины, обагренный его светлой и чистой кровью. Он упал на траву лицом вперед, одной рукой все еще сжимая рукоять, а другой – цепляясь за шелковистые травинки, словно у них ища поддержки и спасения.
Он лежал как бы на границе между двумя мирами – ни морлок, ни эльфы не могли к нему подойти. И в эти секунды все должно было решиться. Умирающий Рогмо чувствовал, как бездна медленно, но неуклонно втягивает его в себя, и только несколько травинок все еще удерживали его на краю.