Элеонора Раткевич - Меч без рукояти
– Благодарствуем за совет, – негромко ответил Хэсситай и глубоко, неспешно поклонился.
– Надеюсь, вы за свой товар не слишком дорого берете? – с внезапной озабоченностью спросил стражник.
– С меня скорей продешевить станется, – ответил Хэсситай, блеснув зубами в мгновенной улыбке.
Они-то с командиром явно поняли друг друга. Зато Байхин хотя старался уразуметь, что произошло между этими двоими, с таким тщанием, что мир вокруг него вскоре приобрел неприятную предобморочную отчетливость, – но так ничего и не понял. Возможно, он бы еще долго стоял и таращился на загадочного стражника, но тут Хэсситай решительно повлек его за собой, и Байхину волей-неволей пришлось оставить свои размышления.
– Почему ты назвался купцом? – полюбопытствовал он, следуя за Хэсситаем вдоль стены мимо зарослей пыльного ободранного жасмина.
– Потому что киэн в этой стране под запретом, – понизив голос, объяснил Хэсситай. – А купец – ремесло не хуже всякого другого.
– Похоже, тот стражник твоим словам не особо и поверил, – ухмыльнулся Байхин.
– Совсем не поверил, – кивнул Хэсситай. – Раз уж он отправил нас в больницу…
– А при чем тут больница? – удивился Байхин.
– При том, что он сразу сообразил, кто мы такие, – неохотно ответил Хэсситай. – Крепко я оплошал, ничего не скажешь.
– При чем тут ты? Он ведь на меня смотрел…
– Именно что на тебя, – вздохнул Хэсситай. – Вот, полюбуйся. – Он вынул из привесного кошеля маленькое зеркальце и протянул его Байхину.
Байхин с любопытством заглянул в зеркальце, но ничего особенного там не узрел. Физиономия как физиономия. Худощавая, загорелая… на лбу широкая полоса чуть посветлей остальной кожи – след от головной повязки… на правой щеке небольшая царапина… нет, решительно непонятно.
Завидев, с каким недоумением Байхин смотрится в зеркало, Хэсситай снова вздохнул и согнутым пальцем ткнул ученика в лоб.
– Те купцы, что побогаче, головных повязок не носят, – пояснил он, – а те, что победней, – не снимают. Да и вообще снимать повязку со знаком ремесла и сословия ни одному человеку нужды нет. Разве только такому, чье ремесло следует скрывать. Мой загар куда постарше моего нынешнего ремесла… и незаметно, надел я повязку или снял. А ты по площадям загорел даже и под слоем краски. Повязку снял, а след у тебя на лбу остался. У тебя в самом прямом смысле на лице написано, кто ты есть такой. Ну да оно и к лучшему вышло.
– А этот стражник… как думаешь – он нас не выдаст?
– Никогда, – уверенно возразил Хэсситай. – Раз уж он нас в воротах не взял… нет.
– Но если здесь киэн запрещены… выходит, он и сам многим рискует? – сообразил Байхин.
– Больше, чем ты полагаешь. Он нашей храбрости отдал должное… но он и сам очень храбрый человек. Не всякий бы на его месте осмелился.
И снова Хэсситай вроде бы и ответил на заданный вопрос – а все равно ничего не понятно.
– Но почему? – взмолился Байхин. – Разве такое уж преступление – пустить в город двоих комедиантов? И почему наше ремесло здесь запрещено?
– После, – покачал головой Хэсситай. – После расскажу. Вон смотри – до базарной площади уже рукой подать. Не на рынке же такие разговоры вести. Вот погоди, отработаем свое в больнице, я тебе все и расскажу. На этот раз действительно все. Без недомолвок и отговорок.
Отец Байхина, как и подобает знатному вельможе, содержал за свой счет несколько благотворительных приютов и больниц. В дни торжеств по случаю дня рождения щедрого и милосердного покровителя там устраивались невыносимо тягучие молитвословия во здравие господина. Долг повелевал ему присутствовать на всех приютских молебствиях – или хотя бы препоручить их посещение кому-либо из членов семьи. С тех пор, как Байхин мог выговорить слова официального приветствия не запинаясь, он ежегодно проводил не менее недели, посещая благотворительные заведения для убогих. Запах приютской кормежки и выражение лиц больничных служителей не были ему внове. И все же, едва переступив порог больницы, Байхин остолбенел. Он почувствовал, что самообладание ему изменяет. Ужас, пережитый им в день первого выступления, показался ему ничтожным, смешным и постыдным. Все, пережитое им доселе – все, что он наивно полагал мучительным, страшным или хотя бы неприятным, – все скукожилось и померкло. Все забылось в тот миг, когда Байхина обступила стайка детей со старческой шаркающей походкой и лицами изжелта-бледными, как жеваная бумага.
Когда Хэсситай поманил Байхина к себе, тот не мог сдержать вздоха облегчения. Чего бы ни потребовал сейчас Хэсситай – все лучше, чем стоять посреди безмолвных детей и гадать, кого из них желание жить покинуло настолько, что он не дотянет до вечера.
– Все уже уговорено, – прошептал Хэсситай, увлекая Байхина за собой. – Работать будем в больничной часовне. Места там предостаточно, на всех хватит… а в случае чего можно прикинуться, что молебствие идет.
В пустой часовне каждый шаг отдавался гулко и торжественно. У Байхина малость полегчало на душе: пожалуй, больше всего его угнетали не лица обреченных – такое лицо он и сам видел когда-то в собственном зеркале, – а тишина… тишина в набитой детьми больнице.
– Пожалуйте в алтарную, – окликнул Байхина маленький тощий священник с морщинистым, как пустой кошелек, личиком. Голос у худосочного старичка оказался неожиданно звучным.
Байхин замешкался, заоглядывался в поисках алтарной в незнакомом храме. Огромный детина с угрюмой рожей бесцеремонно снял сумку с его плеча и понес куда-то за раздвижные панели с изображением Бога Исцелений и творимых им чудес.
– Если кто нагрянет, отсиживайтесь здесь, – хмуро произнес детина. – В алтарную никто сунуться не посмеет.
– А нам, выходит, можно? – не удержался от вопроса Байхин.
– Вам – можно, – с прежней мрачностью ответил детина. Байхин почел за благо сменить тему.
– Тут канат где-нибудь закрепить получится? – поинтересовался он. Детина призадумался.
– Если только вон там… видишь? Ну вон же крюки торчат… на них еще в праздничные дни светильники цепляют.
Байхин высунул из алтарной задранную голову, вгляделся озабоченно – и ахнул. Крюки торчали чуть не под самым куполом часовни. Светильники на них вешал не иначе как сам Андо – крылатая ипостась Бога Исцелений.
– Я туда не долезу! – ужаснулся Байхин.
– К левому крюку лесенка ведет… а на правый можно петлю закинуть, – посоветовал детина.
Байхин закрыл глаза, помолился Богу Исцелений в самых непристойных выражениях, какие только пришли ему на ум, открыл глаза и полез по узенькой шаткой лесенке. Он всегда сам закреплял канат, как и полагается настоящему киэн… но с какой бы охотой он передоверил на сей раз это дело кому угодно! А ведь ему еще раз придется карабкаться наверх по ветхим ступенькам – уже для того, чтобы ступить на натянутый канат… и лучше уж подавить неожиданный приступ малодушия и освоиться с ненадежной лестницей сейчас, чтобы не сверзиться с нее в приступе дурноты прямо перед публикой. Полно, Байхин, да что за ребячество – страшиться такой ерунды! По канату ходить не боишься, а лестницы вдруг испугался… не себя, так хоть мастера своего постыдись… а кстати, куда он запропастился?
– Тебе помочь? – крикнул Хэсситай, показываясь из алтарной.
– Нет, спасибо, я сам, – прокричал в ответ Байхин, старательно выцеливаясь.
Петля легла точно на противоположный крюк. Байхин удовлетворенно хмыкнул, закрепил канат на своей стороне часовни, вытер потные ладони прямо о штаны и принялся спускаться вниз.
В алтарной было тесновато. Кроме Хэсситая и тощего священника, в уголке примостился с пестрым тряпичным мячом в руках тот самый врач, с которым Хэсситай сговаривался о выступлении, – существо на первый взгляд робкое и слабосильное донельзя. Торопливо накладывая на лицо грим, Байхин нет-нет да косился то на врача, то на священника. Этих двоих тоска смертная обошла стороной… интересно, откуда в них столько мужества и свежести духа, чтобы противостоять губительному поветрию? Байхину было страх как любопытно… однако времени для расспросов уже не оставалось: у дверей часовни послышались тихие шаги. Священник одернул свое одеяние с аккуратной заплатой на спине, приотодвинул панель и выскользнул из алтарной. Врач томительно вздохнул и нервно почесал переносицу.
– Начинаем вместе? – шепотом спросил Байхин. Хэсситай покачал головой.
– Не стоит. Кто его знает, сколько нам придется выступать – может, даже и сутки. Верно я говорю?
Врач уныло кивнул.
– Работать будем поочередно. Иначе только умаемся впустую.
Байхин потянулся было за шариками, но Хэсситай снова качнул головой.
– Начинать буду я. И не делай такие глаза! У тебя в жизни худшей публики не попадалось – молись, чтоб и не попалось впредь. Ты их разогреть не сумеешь… а от правильного начала слишком многое зависит. Особенно на этот раз.
