Гельмут Пеш - Повелители времени
Их путь пролегал мимо старых складов и через рыночную площадь Альдсвика. Было еще раннее утро, и горожане только начинали пробуждаться. Дома были отмечены следами войны: черные обгорелые стены и разбитые окна. Однако среди обугленных бревен виднелись уже новые отесанные балки и свежеочищенная каменная кладка. Откуда-то доносился детский смех. В первые дни после войны Ким однажды увидел группу детей, игравшую черепом больга. Тогда он отругал их, но они лишь посмотрели на него темными печальными глазами. Тогда он отвернулся и заплакал. Теперь у них были уже настоящие игрушки.
– Жизнь идет своим чередом, – сказал он больше самому себе, чем Альдо, державшему поводья; тот искоса взглянул на него с таким глубокомысленным видом, будто знал нечто, приличествующее более старшему возрасту, хотя, как представлялось Киму, парень в любом случае был моложе его лет на шесть-семь.
Они перешли через Андер по каменному мосту, выше того места, где река соединяется с Эльдером, и пошли по улице, которая поворачивала длинной дугой к югу, вдоль Эльдера в направлении побережья.
Ким вспомнил, как он впервые путешествовал на юг в сопровождении магистра Адриона. Тогда он сам был не старше Альдо. Они направлялись в Аллатурион, большой университет в стране Большого народа. Он удивленными глазами смотрел на мир, в котором все было ему чуждо и непривычно. Однако теперь его юный спутник, казалось, не испытывал подобных чувств.
– Как насчет песни? – спросил Альдо жизнерадостно.
– Почему бы и нет?
Солнце сияло, сиюминутные заботы остались позади, путь был свободен, и будущее начиналось прямо сейчас.
– Ты знаешь «Кто любит странствовать в любое время года»?
– Песню путешественников? Нет, но я знаю одну подходящую.
Он запел мужественным, ясным голосом:
Тропа торопится вперед
Сегодня, как и встарь.
И с мест насиженных зовет
В неведомую даль.
Ковер лугов, ручьев свирель
И сень тенистых рощ.
Тропа спешит, доверься ей —
И будет день хорош.
А вечером – не сбиты тьмой
С пути, товарищ мой,
Но прежней, утренней, тропой
Вернемся мы домой!
[Здесь и далее стихи в переводе Веры Мещей.]
Он ухмыльнулся:
– Это, конечно, не такая уж высокая поэзия, но для дороги годится.
– Мне нравится, – сообщил Ким. – Особенно конец, где тропа приводит домой.
Открытая низменность под высоким небом привела их к морскому побережью.
– Вот там пристали вражеские корабли, – показал Ким.
– Вы ведь были при этом с самого начала, правда? – спросил Альдо.
– Нет, это Гилфалас, сын короля эльфов, увидел их из старых руин на холмистой гряде. За ним гнались до самого Альдсвика; но он успел нас предупредить. Так все это началось. А как закончилось, ты и сам знаешь.
– Я бы хотел увидеть когда-нибудь эльфа, – проговорил Альдо мечтательно. – Я еще ни одного не встречал. Вы знаете, где он теперь, ваш друг?
– Последнее, что мне известно, – сказал Кимберон, – это то, что он вернулся к себе на родину, так же как и Бурин, вернее, Бурорин, как он теперь зовется, став князем гномов. Но, может быть, если посчастливится, ты увидишь его на коронации в Великом Ауреолисе.
В полдень ветер переменил направление; он дул теперь с запада и приносил соленый запах моря.
– Может подняться туман, – сказал Ким, бросив испытующий взгляд на солнце. – Если земля прогрелась, ветер с моря часто приносит туман. Это было бы неприятно.
Но его предыдущие замечания только раздразнили любопытство Альдо.
– Как все было, когда вы здесь проходили? – спросил он. – С эльфийским принцем, князем гномов и господином Фабианом – императором?
В его взгляде было столько нескрываемого почтения к героям, что Ким почувствовал себя обязанным чуть сбавить пафос.
– Ну, тогда он еще не был императором. И это было больше бегством, чем путешествием, а, кроме того, было ужасно сыро. Все время лил дождь, и я до сих пор удивляюсь, что не подхватил тогда насморк. Марш под дождем и ветром, с больгами и темными эльфами за спиной, – если ты это считаешь великим приключением, то оно таким и было.
Однако юноша не давал себя сбить с толку.
– Несмотря ни на что, я хотел бы там оказаться. Я видел больгов,– продолжал он яростно,– тогда, в Альдсвике. Хотя быть преследуемым больгами – это мне представляется ужасным. Что вы стали бы делать, появись здесь внезапно больги? Вы стали бы сражаться своим мечом?
Его взгляд упал на оружие Кима в потертых ножнах.
– Сражаться? Таким коротышкой? – Ким вытащил клинок из ножен. – Для фолька это, может быть, и меч, но для больга – всего лишь столовый нож. Не думаю, что многого бы с ним добился. Скорее я бы отдал им на съедение нашего серого друга, а сам пустился наутек.
Осел бросил на него угрюмый взгляд через плечо, как будто все понял. Ким спрятал кинжал.
– Интересно, а что стало с больгами, – продолжал Альдо. – Они не могли быть все убиты. Я не удивился бы, узнав, что некоторые все еще шатаются где-то здесь.
– Легионы императора должны охранять побережье. Хотя мы до сих пор еще не встретили ни одного патруля. Ну, может быть, еще и встретим.
Однако после полудня они вообще никого больше не видели. Солнце спряталось в туманной дымке, и земля лежала в приглушенном свете. Конечно, большие поместья находились восточнее, в отдалении от дороги, но оттого, что вокруг ни одной живой души, Киму стало слегка неуютно. Он сделал усилие, чтобы скрыть это от своего юного сопровождающего, и больше не говорил о больгах и подобных «приятных» предметах.
Вечером они разбили лагерь в небольшой рощице, южнее того места, где дорога ответвлялась в направлении Виндера.
Альдо показал себя весьма проворным, когда принялся устанавливать палатку, чего Ким без посторонней помощи не сумел бы сделать. Затем он развел небольшой костер, и вскоре в котле уже кипела вода.
– Ты очень ловок, – заметил Ким, когда они утолили голод из припасов госпожи Меты и согрелись большими чашками чая.
– Всему этому меня научил Карло, мой брат, – пояснил Альдо.
– Карло? – Ким помнил старшего сына Марта Кройхауфа как ни на что не годного чурбана.
– О, он очень способный во всем, что нужно делать руками. Он только не мастак говорить и обращаться с цифрами. Но отец непременно хотел сделать из него коммерсанта.
Ким резюмировал:
– Жаль, когда отцы не видят, что их дети не могут быть такими же, как они.
– Ну, потом-то увидел. Карло теперь на службе у одного богатого крестьянина в Цвикеле. Старый Ом потерял ногу на войне, поэтому больше не может работать. Кроме того, он почти оглох. Так что ему не мешает, что Карло мало говорит. А работать – это Карло умеет. Может быть, Ом Хиннер когда-нибудь даже завещает ему усадьбу, кто знает?
Ким тихонько рассмеялся:
– Старый Ом Хиннер?
– Вы его знаете?
– Конечно. Лучший стрелок из арбалета в армии фольков. Герой, как и твой отец. А какая у тебя цель в жизни, мой мальчик?
Альдо пожал плечами:
– Я умею всего понемногу. Вероятно, буду купцом, как отец. Но я бы охотнее занялся чем-то другим: делал бы открытия, завоевывал новые страны, отправился бы туда, где еще ни один фольк не был...
Ким допил свой чай:
– Пусть Святой Отец поддержит твои мечты. А теперь спать!
Однако, несмотря на усталость, Ким долго не мог заснуть. В то время как его спутник уже крепко и мирно спал, он прислушивался к ветру, который хлопал брезентом палатки. Где-то, подобно потерянной душе, выла собака, и Ким с дрожью вспомнил псов-призраков, высасывающих души, как гласит легенда. Однако что было здесь легендой, а что реальностью?
Наконец он погрузился в беспокойный сон. И снова увидел те же самые картины, что и накануне. Но на этот раз он видел все ясно.
Он поднимается по крутому горному склону. Там ничего не растет – ни трава, ни цветы, только голый камень. Над его головой изгибается, словно ножом отрезанный, склон, а выше повисло бесформенное, укрытое тучами небо. Он карабкается и карабкается. Руки начинают кровоточить, но цель ничуть не становится ближе.
Затем другая картина.
Некое существо, голое, скорченное, пребывает в темноте. Оно ничего не видит, не слышит и безгласно. Оно не ведает, как долго здесь находится, ибо тут нет ничего, чем можно было бы измерить время: ни солнца, ни приливов и отливов.
Он опять под открытым небом, на этот раз в темном грязном переулке. Отворяется дверь, на балконе появляется мужчина. Покачнувшись, он падает через балконные перила в лужу. С трудом он поднимает голову, единственным, залитым, кровью глазом пьяно уставляется во мрак, а затем снова падает лицом в грязь. А он должен стать героем, думает Ким, пока картина опять не меняется.
Он летит над землей, которая кажется ему странно знакомой. Внизу тянутся бесконечные крепостные стены, за одной возникает другая, еще выше. Страх охватывает его, страх перед существом, стоящим на башне подле огненного колеса. Затем он видит уже не одну, а две борющиеся фигуры. Свет вспыхивает и гаснет.
