Александр Зорич - Боевая машина любви
А так, немилосердно навьюченный поклажей, он тихо тащился в арьергарде у баронов Маш-Магарт и мечтал об одном – о том, чтобы завалиться наконец спать. «Откуда у них столько шмоток? Что в этом тяжеленном бочонке? Гортело? Румяна для Зверды? Что в этом бауле? Кирпичи?» – в отчаянии рассуждал Лараф.
Зверда и Шоша и не подумали взять у Ларафа хотя бы часть вещей. «С нас на сегодня хватит», – отрезала Зверда. Лараф не посмел перечить. Не посмел он и спросить, куда именно они идут.
«Не иначе, как ко дворцу», – решил для себя Лараф.
Фасады становились все богаче, дома – выше, улицы – шире. Больше становилось и мужчин в незнакомой форме. О том, что это солдаты Внутренней Службы, провинциал Лараф, конечно же, не догадывался.
«Не вздумай шарахнуться в сторону», – процедила Зверда, когда Лараф едва не упал без чувств при виде трех вооруженных мужиков с внушительными мечами, которые двигались им на встречу в узеньком переулке.
Когда Баронам Маш-Магарт наскучила грызня, Зверда снова принялась пичкать насквозь пропитавшегося потом Ларафа руководствами по поводу его грядущего эрхагноррата. Приходилось слушать внимательно.
Наконец они остановились у крыльца высокого здания с белыми статуями крылатых девушек у входа. Груди у девушек были совершенно голыми.
Правда, ниже пупка у них были оперенные птичьи штанишки, оканчивающиеся значительными птичьими когтями, втиснутыми в греовердовую тумбу. Это несколько разочаровало Ларафа.
«Обитель блаженства», – было написано над входом.
«Бордель что ли?» – оживился Лараф.
Но здание было всего лишь гостиницей. Причем, дорогой гостиницей.
Лараф видел, как Зверда расплатилась за день вперед и даже сосчитал монеты.
На эту сумму семейство Гашалла, включая прислугу, могло пропитаться по меньшей мере месяц.
«Ну и обдергаи!» – возмутился Лараф. Столица оказалась такой огромной, такой чужой и вдобавок такой дорогой, что вдруг Ларафу мучительно, нестерпимо захотелось домой. В свою убогую комнату. Назад в прошлое.
Он машинально посмотрел на Зверду, ища в ней жалости к себе. Или хотя бы презрения.
Но Зверда глянула на него так, что Лараф понял: в прошлое дороги нет. А презирать баронесса не в настроении.
– Сейчас ты должен раздеться догола и лечь.
Зверда занималась довольно странным делом. Она рассыпала по полированному полу снятой комнаты муку. Или нечто, похожее на муку.
Эта «мука» находилось в одном из мешочков, которые лежали в тяжеленной переметной суме, которую Лараф мужественно волок от самого пустыря. Пол становился белым.
– Раздеваться догола?
– Да. И побыстрее.
Лараф стал послушно раздеваться. Когда все, кроме штанов было снято, он решил подождать.
Зверда рисовала на «муке» семиконечные звезды. А в это время Шоша, усевшись на огромное ложе, на котором, вероятно, и четыре пары не пихались бы локтями, сливал в золоченый ночной горшок, извлеченный из под ложа, вонючие жидкости из тонких конусообразных флаконов. Горлышки флаконов были запечатаны сургучом. Жидкости были вязкими и имели резкий запах.
Зверда была увлечена работой. Сначала она засечками наметила стороны света.
Затем, воспользовавшись прутиком бересклета, который выломала еще во время последнего «привала», стала рисовать на «мучном» полу знаки.
«Небо» – узнал один из знаков Лараф, этот знак был в книге.
«Тело» – этот знак Лараф тоже узнал.
Но знаки «жизнь», «изменение», «основа», «возвращение» и «последнее возвращение» Лараф не узнал и узнать не мог. Его магическая грамотность не простиралась столь далеко.
Зверда справилась очень быстро. Лараф даже не успел замерзнуть – в апартаментах было довольно-таки прохладно.
Чувствовалось, что для Зверды Большая Работа – это нечто привычное и даже скучное. «Вроде как Анагеле вышивать», – подыскал подходящую аналогию Лараф.
– Ну, ты готов, мать твою? – вдруг гневно вскинулась Зверда в сторону Ларафа. – Или ты стесняешься своим хозяйством просветить? Так я могу отвернуться.
Лараф стал стягивать штаны. Как назло, лопнула шнуровка и пришлось разорвать пояс. Наконец, он справился. От прохлады и смущения «хозяйство» Ларафа словно бы скукожилось и стало еще менее внушительным (так казалось мнительному Ларафу) и скрылось в густых кущах лобка. Оглядев себя, Лараф едва не заплакал от стыда и отчаяния. Зверда, естественно, и не подумала отворачиваться.
– Не нервничай. Видала я и не такое, – деловито бросила она. – Теперь эликсир. Что там у нас, барон?
Шоша нехотя встал с кровати и вразвалку подошел к Зверде, неся в руках золоченый ночной горшок. На дне горшка виднелась весьма густая субстанция темно-бордового цвета. Субстанция пахла черной редькой.
– Пить? – предположил Лараф, содрогаясь от отвращения.
– Дурак, натираться! Ты должен втереть это все в ноги, в руки, в голову. Без остатка. Постарайся, чтобы в глаза не попало. Не то будешь слепым гнорром.
Пока Лараф втирал в свое тело бордовую гадость, которая оказалась жирной и теплой на ощупь, Шоша и Зверда стояли у окна. Из окна, между тем, был виден зубчатый край ограды дворца Сиятельной.
Шоша и Зверда держали совет, поминутно указывая в сторону стены. Их лица были нервными и сосредоточенными. Беседа шла, насколько разбирал Лараф, о расстоянии до дворца.
Он догадался, что «Обитель блаженства» бароны Маш-Магарт предпочли только из соображений близости ко дворцу. Насколько он мог заметить, рачительность, если не скаредность, в ряду остального человеческого, тоже не были чужды гэвенгам.
– Я тебе говорю, восемьсот шагов – это нормально. Работа терпит, – убежденно шептала Зверда.
– А вдруг Лагха сейчас не в своем флигеле? А у Сиятельной, например?
– Да там от любого флигеля до нас не больше восьмисот шагов. Я сама все промерила! Вот этими самыми ногами!
– А вдруг он еще не спит? Рановато для гнорра-то?
– Спит. Я его распорядок изучила. Насколько у него он есть, конечно.
– Ну тогда легкого нам! – сказал после многозначительной паузы Шоша.
– Легкого! – отвечала Зверда.
Бароны обернусь к Ларафу. Их взоры горели таким странным голубоватым огнем, что Лараф едва не выронил горшок из рук. И вроде бы навидался он за тот день всякого, а привыкнуть к гэвенгам так и не смог. «К такому не привыкнешь», – догадался Лараф.
– Ложись, – потребовала Зверда и указала в то место на полу, где не было никаких знаков.
Перед тем, как последовать требованию Зверды, Лараф не удержался и бросил прощальный взгляд на книгу, которая лежала рядом с пустыми флаконами на необъятной кровати.
Сам факт близости своевольной подруги добавил Ларафу уверенности.
Вместе с тем, начала действовать бурая гадость. Искристое тепло разлилось по телу, мышцы стали более податливыми и силы в них стало вроде как больше.
Стоя возле черты, отделяющей расписную скатерть Большую Работы от остального пространства комнаты, Лараф, наслаждаясь новыми ощущениями в теле.
– Да не стой же как истукан, Лоло! Это опасно! Ты можешь умереть! – в голосе Зверды Ларафу послышалась настоящая тревога и даже страх. То есть чувства столь несвойственные баронессе.
Это убедило Ларафа получше любых аргументов. Он зайцем впрыгнул за черту и улегся, как инструктировала его Зверда, на нужном месте. Широко раздвинув ноги и раскинув руки наподобие гарды меча.
– Умница, молодчина! Разожми кулачки, мой сладкий, – снова услышал Лараф голос Зверды. Но на этот раз он доносился не от окна, где стояла баронесса. А откуда-то сверху. Из черноты потолка.
А эта чернота тем временем становилась все более неровной, комковатой. В ней, казалось, стали появляться трещинки и островки синего и фиолетового. В какой-то момент на потолке словно бы зажглись темно-бурые звезды. Правда, очень скоро они погасли – как и не было их никогда.
Теперь Лараф не видел ни Зверды, ни Шоши. Он не видел, как они вынули из ножен свои мечи и, переглянувшись, стали рядом. Плечом к плечу возле черты.
Он знал, что все происходит правильно, хотя и не слышал шелеста заклинаний и уханья знаков, которые срывались со своих посыпанных мукою мест и падали куда-то далеко-далеко вниз. На первый этаж гостиницы, что ли?
Вдруг Лараф почувствовал, что его тело словно бы повисло на крюке, который зацеплен чуть ли не за нижний край его ребер.
Сначала было довольно-таки больно, но затем боль куда-то ушла и осталось что-то вроде легкой щекотки. Тело становилось все легче и переносить висение уже не составляло труда.
Вдруг Ларафу показалось, что у него оторвалась нога. Может быть просто онемела? Он хотел посмотреть на свою ногу и окончательно убедиться во всем самостоятельно, но не смог оторвать голову от пола. Да и не от пола уже, а от какого-то твердого воздуха – Лараф чувствовал, что пола под ним уже нет.
Он попробовал скосить глаза вниз. Но его глаза не скашивались. Точнее, скашивались только тогда, когда сами хотели. Его воля более ничего не значила. Или значила только когда сама хотела?
