Михаил Ахманов - Кононов Варвар
Он вздрогнул и разжал сведенные судорогой пальцы. Даша спала. Щеки ее порозовели, и дыхание было ровным.
“Хочешь, чтобы она забыла? – спросил Трикси. – Мой инклин избавит ее от тягостных воспоминаний. Несложная операция”.
– Нет.
“Но ты же сказал: пусть забудет!”
– Я погорячился. Все, что было с ней, плохое и хорошее – ее и не подлежит изъятию. Достаточно, если инклин ее успокоит.
Хлопнула дверь. Ким поднялся, вышел в прихожую, взял у Марины поднос с тарелками.
– Спасибо, поилица-кормилица.
– А Дарья Романовна где?
– Дремлет.
Марина не без лукавства подмигнула Киму:
– Это вы ее так утомили? Ну, пусть отдохнет. Через пару часов открываем.
Бар работал с десяти до четырех, и в это время публика в нем пробавлялась пивом с солеными орешками, шампанским, кофе и мороженым. Затем, после часового перерыва, приходил шеф-повар Гриша, и начинали собираться клиенты посолиднев, из Дома журналистов и городской библиотеки, Британского совета по культурным связям и прочих лежавших окрест заведений. Эти ели шашлыки, бифштексы, котлеты по-киевски, пили виски и коньяк и наделяли официантов чаевыми. Поэтому считалось, что “Конан” по-настоящему открывается с пяти.
Прикрыв за Мариной дверь и переправив поднос на кухню, Ким вернулся к Даше и сел на диванчик. Через минуту веки ее дрогнули, и он догадался, что Даша смотрит на него – так, как умеют смотреть лишь женщины, через ресницы, почти не открывая глаз. Лицо ее было спокойным.
– Я уснула?
– Да. А я стерегу твой сон и размышляю.
– О чем?
– О твоей сопернице. – Глаза Даши распахнулись, и Ким торопливо пояснил: – Сопернице из Хайбории. Там ты фея и колдунья, но есть еще другая девушка с видами на Конана. Так, понимаешь, издатель распорядился.
Даша села, протянула руки и ухватила Кима за уши.
– Издатель не издатель, а я не потерплю соперниц!
– Придется ее убить, – со вздохом промолвил Ким. – А жаль! Совсем неплохая девушка, хоть и блондинка.
– Придется, – подтвердила Дарья. Потом призадумалась и сказала: – Ты уж ее не мучай, милый, не терзай. Мы, девушки, любим умирать красиво.
* * *
К семи бар начал заполняться. У столиков при входе расселась компания журналистов и телевизионщиков; там шумно отмечали выход в свет какой-то новой передачи, “Все до лампочки” или “От фонаря”. Ближе к стойке лакомились эклерами дамы из Британского совета, по временам оглашая воздух птичьими вскриками – “Вандефул!.. Магнифишн!.. Найс айдиа!” Столик под самым окном заняли две упакованные в джинсу девицы, по виду – лесбиянки; шептались, хихикали, пили коньяк и гладили друг друга ниже пояса. За ними деловито трудились над бифштексами шестеро молодых людей, напоминавших команду борцов с Кавказа: все с большими сумками, черноволосые, плечистые и как бы на одно лицо – глазки маленькие, челюсти квадратные. При них был мужчина постарше, видимо, тренер, непохожий на кавказца; выглядел он начальственно и озирался по сторонам с высокомерной миной. Иногда Кононов ловил его холодный взгляд; глаза у мужчины были серые, мрачные, непроницаемые. Может, и не тренер вовсе, а из породы сероглазиков? Искусствовед-астрофизик, только в штатском?
Впрочем, взгляды эти Кима не смущали – он наливал, поднимал и чокался. Даша, сидевшая рядом, раскраснелась и была чудо как хороша; Миша Леонсон шептал ей на ушко комплименты, Жека обхаживал Альгамбру (та заявилась в белом и в ожерелье из хрусталя – ни дать ни взять снежная дева), а Дрю-Доренко налегал на шашлык, потчевал компанию анекдотами и с ироничной усмешкой разглядывал жестяные секиры и мечи – какая, мол, профанация! Разговоры за столом велись легкие, шутливые: вот надо бы полки подвесить и выставить в них сто томов “конины”, а к ним пейзажи заказать, поинтереснее, чем у Халявина в издательстве, – скажем, Конан в туранском гареме или в шадизарском кабаке. Тряпочного демона убрать; болтается под потолком, похож на Бада Кингсли, а значит, страха никакого, только смех. “Правильно, убрать!” – хихикал Жека. Раз место есть посередине, лучше приспособить столб, колонну такую деревянную, и приковать к ней Памора Дрю, раскрасив предварительно под пикта. Доренко кивал, соглашался и спрашивал, нельзя ли столб воздвигнуть поближе к тем английским курочкам, что лопают эклеры. Он им такой эклер преподнесет! Натуральный, из Пиктских Пустошей! Альгамбра ахала, морщилась: самец ты, Дрю, неандерталец и сексуальный маньяк! Не маньяк, ухмылялся Доренко, а целеустремленная личность с правильной сексуальной ориентацией. Как у Мэнсона! Тут он косился на круглые Дашины коленки и подмигивал Киму.
Дверь внезапно распахнулась, и в зал вошел мужчина огромного роста, в безрукавке и вельветовых штанах. Штаны были потертыми, а безрукавка оранжевой кожи, усеянная заклепками, надета на голое тело; волосы светлые, курчавые, с шеи свешивается цепь, но не из драгметаллов, как это принято у “новых русских”, а самая натуральная железная – хоть медведя води, хоть бадью из колодца вытягивай. Наряд дополняли кирзачи с подвернутыми голенищами и широкий ремень, тоже весь в заклепках, с внушительной латунной бляхой. В общем, не для бара “Конан” посетитель. Ким удивился, как его не бортанули от дверей, но такой маневр был, очевидно, нелегким: Селиверстов – шесть на девять, а этот, с заклепками, еще покруче. Как минимум двенадцать на восемнадцать.
Гигант встал посередине зала, под чучелом демона, и осмотрелся, медленно ворочая головой на бычьей шее. Появился Селиверстов и замер у порога; физиономия бдительная, руки скрещены, и правая – за отворотом куртки, в наплечной кобуре. Клиенты оживились, тренер-сероглазик хмыкнул, и даже девочки-лесбияночки перестали тискаться – видно, решили, что ожидается какой-то забавный аттракцион.
Наклонившись, Ким ощупал под стулом сумку с дисками и, припомнив, что в голове у него не раз уже тренькало и звякало, мысленно спросил:
“Разосланы инклины? Сколько?”
“Девять, – отозвался Трикси. – Твоим друзьям, официантам, повару и менеджеру”.
“Тогда принимайся за трансформацию. Предчувствие у меня. Не нравится мне этот тип!”
“Думаю, мне тоже”, – заметил пришелец, и теплая волна тут же захлестнула Кима, переполняя мышцы энергией и силой. Стул под ним жалобно скрипнул, столик под локтями задрожал, и он поспешно отодвинулся.
Гигант стукнул себя кулаком по груди.
– Ну, сейчас заведет шелупонь: мы люди-беженцы, не местные, ночуем по вокзалам… – пробурчал Доренко.
Но в этот раз сценарий был другим.
– Я – Семитха Кулрикс из Офирии! Непобедимый воин и боец! Камни жру, песком отплевываюсь! Кто тут Конан, выходи!
Глаза у Даши округлились, Альгамбра Тэсс захихикала, а дотошный Леонсон сказал:
– Заврался ты, парень! Семитха и Кулрикс – пиктские имена, а не офирские.
– А мне по барабану! – рявкнул великан и топнул сапогом – так, что зазвенела посуда и британские дамы испуганно пискнули. – Где ты, Конан, сучья пасть! Конана хочу! Чтоб вырвать ему яйца… то есть печень!
– Развлекаем публику? – Дрю-Доренко повернулся к Даше. – А здоровый хряк! Почем наняли? За кружку пива? Так я бы лучше сыграл и даром.
Даша улыбнулась, недоуменно пожала плечами, а за ее спиной, под лампой-факелом, возник Канада.
– Прикажете выкинуть, Дарья Романовна? – Менеджер поднял руку, собираясь махнуть Селиверстову, но Ким его остановил:
– Не торопись, Славик. Это, кажется, меня.
Он почувствовал, как Дашины пальцы вцепились в рубашку, ласково отстранил ее и поднялся.
– Тебя, тебя, – подтвердил Доренко, – только не твоя весовая категория. Вы его, Дашенька, не пускайте, а я сейчас этого хряка вилкой уложу.
– Сиди, – негромко сказал Ким и повернулся к Даше. – Ты, женщина, тоже сиди, смотри и не пытайся меня остановить. Киммерийцы не прощают оскорблений.
Он вышел на середину зала. Британские дамы притихли, замерли с раскрытыми ртами и впитывали славянскую экзотику; от столов, где сидели журналисты, доносился сдержанный гул, а на лицах молодых кавказцев было написано жадное любопытство. Один скользнул к дверям, другой – к стойке бара, а остальные развернули стулья и посматривали то на Кима и Семитху, то на тренера-сероглазика. Казалось, мигни он либо пальцем шевельни, и парни вынесут из зала всех, вместе со столами и закусками.
“Подозрительно”, – решил Ким, обратив внимание, что сумки у них под руками. Еще он заметил, как бледнеет Даша, как спорят о чем-то Киселев и Леонсон, а Дрю-Доренко хмурится и крутит пальцем у виска. Вдруг Альгамбра взвизгнула: “Потешный бой! Потешный бой!” и застучала кулачком по столу.
– Заводной бабец, – пробасил Семитха. – Потом я ее отымею. И ту, рыжую, тоже. Или сперва рыжую, а после…
Ким коротко и страшно ударил великана в пах. Коленом, с разворота. Его восприятие, как это уже бывало, изменилось; Конан, возобладав над ним, вырвался на свободу и глядел сейчас с холодным торжеством на стонущего человека. В том, что должно свершиться, Конан не видел ни потешного, ни театрального; бой есть бой, и все в бою дозволено, чтоб подобраться к врагу, сломать ему хребет или проткнуть глазные яблоки.
