Дмитрий Скирюк - ОСЕННИЙ ЛИС
– День добрый, – поздоровался тот.
– И тебе того же, – Жуга пошарил в кошельке, вынул монетку. – Сбитню налей.
Андрлик сгреб менку, кивнул, снял с полки кружку и наполнил ее из самовара густым горячим сбитнем. Жуга огляделся, облюбовал стол, который показался почище, и уселся. Пригубил из кружки. Напиток оказался хоть куда – с травами, на меду, согревал приятно руки и теплой волной отзывался в животе. Жуга выпил уже больше половины, когда паренек у окошка вдруг поднял голову, обвел корчму мутным взглядом и, заприметив Жугу, подхватил свою кружку и направился к нему. Уселся на скамью напротив и некоторое время молча рассматривал незнакомца. Поскреб в затылке.
– Ты, что ли, Жуга будешь? – хмуро спросил он.
– Ну, я, – Жуга отпил из кружки. – А что?
Паренек покосился на свою кружку, словно видел ее впервые, вздохнул и отодвинул в сторону. Сплел пальцы, согнул их до хруста. Потупился.
– А вот скажи-ка, травник, – глядя в сторону, начал он, – может твоя наука помочь, когда человек человека не понимает?
Жуга нахмурился.
– Это как?
– Ну, вот ежели, взять к примеру, такой случай: парень девку любит, а она его – нет… Можно тут помочь?
– Ничем тут не поможешь. Тут или парень – дурак, или девка – дура… или нету здесь любви никакой… так – баловство.
Парнишка некоторое время молчал, кусая губы. Поднял взгляд.
– Ну… есть же там зелье, какое ни то, приворотное… Ведь есть же!
Жуга пожал плечами.
– Есть, конечно… да только дурь все это. Силой человека еще никто счастливым сделать не мог.
– Ну, так то – силой! А это…
– Травы – тоже сила, – хмуро сказал Жуга, заглянул в кружку, одним глотком допил сбитень и встал. – Не дело ты затеял, парень. Колдовством тут не поможешь.
– Так значит, не дашь ничего?
– Не дам.
Паренек глянул исподлобья, помотал головой.
– Видно, правду люди говорят, – процедил он сквозь зубы, – с рыжим да красным не связывайся… все вы, ведуны, одним миром мазаны, что ты, что бабка Ниса… Нос все любите задирать, а как до дела дойдет – хрен тебе. Эх… – он махнул рукой отвернулся, да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Жуга хотел было еще что-то сказать, передумал, надел шляпу и, подхватив лопату, направился до Збыха.
Кузнеца дома не оказалось, зато вернулась Ружена. Жуга замялся нерешительно на пороге, не зная, что сказать – к такому повороту событий он не был готов, но девушка сама начала разговор.
– Проходи, садись, – тяжело вздохнув, сказала она, кивая на лавку. – Поговорить с тобой хочу, пока брата нет.
Жуга опустился на скамью.
– Где он?
– Я его на улицу вытолкала – пусть хоть до кузницы прогуляется… – Она помолчала, дрожащими пальцами теребя косу, и вдруг повернулась к Жуге.
– Жуга, скажи, ведь ты… не со зла? – В глазах ее были слезы. – Все это – не со зла?
Жуга ответил не сразу.
– Что он тебе рассказал?
– Все… Наверное, все… – Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило ее успокаивать, и он снова промолчал. – Говорила же я ему: уедем из этой деревни… – глухо слышалось сквозь рыдания. – Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы… так ведь нет же…
– Деревня-то при чем? – с недоумением спросил Жуга. – Хорошая деревня, и люди, вроде, как люди… Добрые. Вон, помогли мне даже бесплатно…
Ружена подняла к нему заплаканное лицо.
– Они всегда готовы помочь… если надо похоронить, – сдавленно сказала она. – Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!
Жуга побледнел.
– А… разве… нет?
* * *
Расчистив заметенную снегом дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подернулась льдом.
Збых подошел к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул недвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.
Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону – на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.
Близилась ночь. Небо подернулось темной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звезды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег.
Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
…Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика – в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…
…Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом – милое лицо, и карие глаза…
…На снежной поляне вдруг – голос зовущий,
В просторах снегов умирающий день.
Полночные звезды и – ветер метущий,
Погасший костер и – скользящая тень…
Збых помотал головой.
– Не мое… – прошептал он еле слышно. – Все – не мое…
Он осмотрел на свои руки – широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда пришло это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чем, и не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…
– Збых!
Кузнец оглянулся – вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
– Красиво, – совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.
– Что? – встрепенулся Жуга.
– Красиво, говорю, – задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. – Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?
– Все может быть… Сам ты что об этом думаешь?
Збых наклонил голову, посмотрел искоса.
– Я не думаю, я – знаю, – ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:
Призрак давних эпох, навевающий сон,
Эхо стихших шагов, уходя в небосклон,
Бороздящее тьму на рассвете.
Легкий шелест листвы, рокот теплой волны,
Тишина подземелий и грозы весны -
В колыбель приходящие к детям.
Оберег и броня теплых маминых рук,
Вереница событий, друзей и подруг,
Первый враг, что понять так непросто.
Поле, лес и Луна – в облаках и в реке,
Лето, осень, весна, льдинка на языке -
Это в памяти держит подросток.
Уходящая юность, груз новых забот,
Сны, печали, усталость, кровь, слезы и пот,
Смех и горе, ответы, вопросы…
Дуновение смерти за чьей-то спиной
И любовь, что поможет остаться собой -
Так внезапно становишься взрослым.
Новый груз новостей, треволнений и бед,
Череда поражений, ничьих и побед.
Первый волос седой на макушке.
Все, что в жизни узнал уже можно забыть,
Все равно эти знания не применить -
И грустят старики и старушки.
Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,
В воду бросили камень, погасли круги,
Только души в единое слиты.
Вновь ушел в дальний путь призрак давних эпох,
И в молчаньи холодных застывших веков
Пыль заносит могильные плиты…
Жуга слушал, почти не дыша, эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и какой-то иной, нездешний холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой, неясный вопрос: почему? зачем? за что?
– Силен рифмач… – одними губами прошептал Жуга.
Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.
– Жуга, – тихо позвал он.
– Что?
– Что же дальше-то будет?
– С Тобой или с Ним?
– С нами… с обоими…
Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.
– Смотри, – он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. – Вода – это, как бы, твоя душа. А снежок – его. Не плавает, не тонет… – Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.
– Вода растопит снег, – говорил Жуга, не глядя на кузнеца. – Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом… Три дня уже прошло.
Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.
– И… ничего нельзя сделать?
Жуга помолчал.
– Девять дней – огромный срок, если знать, что делать, – наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. – Лед видишь?
