Кэрол Берг - Возрождение
К воротам я подъехал в расстроенных чувствах, уверенный, что мог бы сделать больше для того человека, и прекрасно понимая, что все мои знания, умения и сила не изменили бы ничего. Мы только оба погибли бы.
– Стой! Да, ты. Снимите с лошади этот мешок с костями. Ведите его сюда, я посмотрю на него поближе. – Конный дерзиец, чьей обязанностью было осматривать входящих в город путешественников, попрошаек и стада, указывал на меня копьем.
Глупец! Идиот! Продолжая вспоминать раба, я забыл замаскировать свои эззарианские черты, приближаясь к воротам. Александр отменил закон, по которому каждого эззарийца можно было обратить в рабство, но эззарийцы по-прежнему привлекали внимание солдат, а на моем лице к тому же горело клеймо. Стражник подошел ближе, народ шарахнулся в стороны, освобождая нам место.
Я нащупал под рубахой кожаный футляр, надеясь, что бумага Александра выручит меня снова, соскочил на землю и подошел к стражнику.
Как и все дерзийские солдаты в Загаде, он стоял без рубахи, демонстрируя мускулистые, бронзовые от солнца плечи, на одном из которых виднелся страшный шрам.
– Закор! Иди сюда, – позвал он своего товарища. – Похоже, я поймал беглого.
Наконечник его копья коснулся моей шеи, заставляя меня поднять голову и продемонстрировать сокола и льва, запечатленных на моей щеке в тот день, когда меня купил Александр. Дерзиец усмехнулся и причмокнул губами, несомненно, предвкушая удовольствие отсечь ногу беглого раба и получить награду и повышение.
Подавив злость, поднявшуюся при виде его кровожадной радости, и переворачивающий внутренности животный страх, сохранившийся и после освобождения из рабства, я поднял правую руку и схватил за древко копье, отодвигая его от себя. Другой рукой я протянул ему пергамент, держа его так, чтобы он увидел императорскую печать. Мой голос ничем не выдал моих чувств.
– Должен разочаровать вас. Я освобожден приказом наследного принца. Посмотрите на подпись, прочтите бумагу. Вы узнаете, что вас ждет, если вы причините мне вред.
Стражник уставился на освещенную ярким солнцем бумагу.
– Наследного принца… – Он передернул обнаженными плечами, потом вырвал у меня копье и заводил его концом по строкам, отыскивая подпись. – Надеюсь, что он все еще является им. Сейчас эта печать тебя спасет, но завтра я бы на нее уже не надеялся. У Двадцатки есть особое мнение. – Он плюнул на пыльную дорогу и тронул поводья своего жеребца.
В тот же миг замершее было движение восстановилось: застучали копыта, заскрипели колеса, все вокруг заговорили. Из-за городской стены доносились непрерывные завывания, противные, словно скрежет железа по стеклу. На городских башнях, где в жарком воздухе неподвижно висели красные знамена с дерзийским львом, чего-то недоставало.
Не было золотых флагов с изображением сокола, которые всегда соседствовали с красными, флагов Дома Денискаров, флагов семьи Александра. Вместо них висели темно-красные знамена без всяких изображений. Темно-красные знамена повсюду… траурные флаги… Вердон милосердный!
Расталкивая толпу нищих, я поспешил за уезжающим стражником.
– Благородный воин, прошу вас, скажите мне, что произошло. Я надолго уезжал в пустыни и ничего не знаю.
Он посмотрел на меня, обернувшись через обезображенное шрамом плечо, и фыркнул.
– Тогда ты единственный человек в Империи, который не знает этого. Император погиб от клинка убийцы. Двадцатка собирается, чтобы назвать преемника. – Он поддел копьем мой пергамент, упавший на камни мостовой, и подал его мне. – Поговаривают, что убийца сам принц Александр.
ГЛАВА 14
…Александр был жив. Разговоры на улицах о том, что убийца Императора, точнее, то, что от него осталось, повешен на рыночной площади, едва не свели меня с ума. Но повешенным оказался раб-фритянин. Его нашли у постели Императора, он был весь в крови. Теперь он болтался посреди Загада, и на его трупе пировали вороны.
Фрития уже пылала. Скоро от маленького горного королевства не останется ничего: ни построек, ни предметов быта, ни животных, ни, разумеется, людей, в чьих жилах будет течь фритская кровь. Но для жителей Загада все это не имело никакого значения. Все без исключения были уверены, что раб выполнял приказ Александра. И те, кто стоял за этим убийством, нисколько не сомневались, что будет именно так… не мог дождаться, когда боги коронуют его… я слышал, как они ссорились… он угрожал… ему недостаточно того, что отец позволил ему править… Император был готов признать помазание недействительным… а я-то думал, что он стал человечнее… И ни слова о канаваре, ни малейшего подозрения, что Александр был жертвой, а не палачом. Лучшие заплечных дел мастера сумели добиться от раба только одного слова «Александр». После семи дней им пришлось прекратить пытки, иначе их жертва уже не смогла бы достаточно громко вопить, когда ее потрошили и кромсали на площади.
Во дворец мне придется лететь. Чтобы войти хотя бы во внутреннее кольцо стен, не говоря уже о самом дворце, нужен покровитель, а я сомневался, что имя Александра поможет мне. Подавив неуверенность, я сказал себе, что мне необходимо тело птицы. Поэтому я нашел укромный угол в темном переулке, где обитали только убогие нищие, и приступил к превращению. «Давай, – говорил я себе. – Найди его, предупреди и уберись из дворца до того, как ты его убьешь».
Как и прежде, я представил себе желаемый образ, выпустил мелидду из глубины своей души и попытался преодолеть телесные границы. Превращение должно происходить легко, без усилий, мои конечности и тело просто должны принять те очертания, которые я представляю себе. Озноб – естественное явление, когда ты принимаешь форму небольшого существа, твои чувства, зрение, слух, сразу же обостряются, ты ощущаешь ни с чем не сравнимый восторг, когда делаешь то, что заложено в твоей природе. Так совершали превращение Фаррол и Блез, и все остальные, рожденные с демоном в душе. Я испытал подобное чувство, когда летел через бурю в Кир-Вагоноте вскоре после соединения с Денасом. Но теперь, в грязном переулке посреди Загада, я ощущал, как трещат все мои кости, как глаза вываливаются из орбит, как с меня сдирает кожу нож дерзийского палача. Три крысы поспешно метнулись за кучу отбросов, когда я со стоном упал на колени и заставил себя принять очертания птицы.
Мой демон затаился внутри меня, словно червяк в сердцевине яблока.
Императорский дворец хранил гробовое молчание. Обычно в его изящных галереях и просторных залах было полно одетых в золотые ливреи камердинеров, затянутых в кожу охотников, слуг и рабов, воинов в белых одеждах, только что прибывших из пустыни, распорядителей, ведущих за собой оружейников и портных, нагруженных своими изделиями, музыкантов и жрецов, красавиц в пестрых шелках. Но в то утро, когда я пролетел над двором и уселся на перила балкона, прислушиваясь и вглядываясь через Двери и окна, я заметил только нескольких перепуганных рабов, отмывающих цветные плитки пола. У всех у них на лицах и спинах были синяки и кровоподтеки. Когда надсмотрщики нервничали, они не разбирали правых и виноватых.
По углам жались кучками придворные, шепчущие те же слова, что я уже слышал на улицах. Раб не смог бы совершить такое сам. Кто-то сумел убрать телохранителей Императора и выбрать момент, когда рядом с ним никого не было. Кто-то нарушил правила и оставил в спальне Императора кинжал, сказав рабу, где его искать. Кому-то выгодна его смерть, тому, кто вынужден был отвечать на вопросы о заговоре за два дня до убийства, тому, кто привел Императора в гнев незадолго до ужина, тому, кто отказался сесть за стол рядом с отцом всего за три часа до несчастья.
Хлопанье моих крыльев быстро успокоило сплетников. Сокол был символом правящего Дома Денискаров. Те, кто заметил меня, нервно вглядывались в небо, словно ожидая появления самого Атоса, который явится и призовет к ответу совершившего подлое убийство.
Я обнаружил Александра в зале Атоса, огромном храме с множеством колонн, посвященном богу солнца и возведенном в центре сада. Широкий купол был покрыт золотом изнутри и снаружи, высокие узкие окна шли по всему периметру постройки, и солнце заглядывало в них весь день, заставляя колонны отбрасывать на пол и стены ажурные тени. Толстые стены постройки сохраняли ночную прохладу даже в полдень, а в широкие двери залетали даже самые легкие ветерки, появлявшиеся в городе. Я нашел себе местечко под золоченым куполом и уселся там. Далеко внизу блестел белый мраморный пол с выложенными в нем малахитовыми узорами. На полу лежали два тела, одно, завернутое в золотые одежды, другое – в красные. Оба были абсолютно неподвижны. Этих двоих, словно дневного сияния лика самого Атоса было мало, освещали тысячи золотых и серебряных ламп, поставленных на пол, подвешенных к колоннам, подпирающим купол, водруженных на витые металлические колонки. Кроме ламп здесь были жаровни, в которых дымились ароматические травы, густой серо-зеленый дым иногда заслонял от меня солнце и огни ламп. В широких дверях, открывающихся в дворцовый сад, стояли два воина с перекрещенными копьями. Стояла гробовая тишина.
