Святослав Логинов - Чёрный смерч
На этот раз мэнки и не думали скрываться и мутить головы, пришли в собственном обличье. То ли колдунами поскудались после первого разгрома, то ли не решились колдовать, познакомившись с Ромаровой силой. Передовой отряд – сплошь лучники – приблизился к стенам и дал пробный залп горящими смоляными стрелами.
Росчисть у Большого селения была немалой, желающий достать стрелой до городьбы должен был далеко выйти на открытое место под взгляды детей зубра, ждущих по-над частоколом. В этой короткой стычке люди доказали чужинцам, что луки у них ничуть не хуже, а простая стрела с волнистым каменным наконечником хоть и гудит не так громко, но зато летит дальше горящей. Бесцельно потеряв двоих стрелков, мэнки убрались в колючие терновые заросли.
Ромар приковылял к воротам, одобрительно осмотрел втащенное на вышку бревно, прислушался к тишине, царящей в зарослях, потом поднялся на пристенок и с четверть часа простоял на самом виду, глядя в сторону крутояров Великой. Потом спустился и, невесело усмехнувшись, сказал Калюте:
– Вот и ещё один наскок отбили. Знать бы, долго ли такое с рук сходить будет?
Шаман кивнул согласно, даже не улыбнувшись шутке. Он единственный понял, что произошло только что. Начали было мэнки какую-то ворожбу, а увидав безрукого колдуна, отступились. Памятна им тоенедельная битва – вроде и невелики потери, но погибли сплошь волхвы, зачаровавшие чужеплеменную толпу и погнавшие её на штурм селения. Не раз и не два проделывали такое гривастые чужинцы и никогда не случалось оплошки, а тут вот сорвалось, и теперь уцелевшие маги не рискуют произносить заклинания под зорким прищуром Ромаровых глаз.
Знали бы поганые ведьмаки, что безрукий волшебник стал беспомощней ребёнка, то-то возликовали бы. Но покуда они этого не проведали, бой будет равным: сила против силы, оружие против оружия, одна воля против другой.
Вроде бы наступила пора шаману камлать, полдень подходит, время, когда солнце смотрит в самую глубь омута. Именно на полуденный час договаривался Калюта с йогой, обещая помощь, да вот беда – мэнки в дальних кустах снова завозились, выступили на поле, и Калюта, стараясь не думать, как там Уника одна справляется, ударил в бубен, не в верхний мир отправляясь, а призывая воинов к битве.
На этот раз сражение начали не торопливые мальчишки, первыми поспевшие к стенам и поплатившиеся за свою торопливость, а основные силы пришельцев. Оказывается, был мэнкам знаком и правильный строй, и искусство малой кровью уничтожать противника, засевшего позади стен. Во всяком случае, люди прежде такого не видывали. Из зарослей вышли с полсотни воинов, каждый из которых держал в руках огромнейший, сплетённый из лозняка щит, обтянутый грубой кожей. Теперь стало ясно, что делало вражье войско все эти дни на луговом берегу. Уж чего-чего, а лозняка произрастало там изобильно. За каждым таким щитом, а фактически – куском плетня, кроме самого щитоносца, скрывалось по два лучника. Первые же выстрелы показали защитникам, что даже самая тяжёлая стрела навылет такой щит не прошибает, каменный оголовок надёжно застревает в сыромятной коже и свежесрезанных прутьях. В несколько минут огромные щиты обратились в подобие небывалых ежей, сбежавшихся к городьбе.
– Зря стрелы не трать! – командовал вождь. – Они потом в нас же полетят! Как лучники приоткроются, тут их и сшибайте!
Это люди понимали и сами. Жаль, что стреляющий из-за городьбы тоже должен приоткрыться в момент выстрела. Хорошо хоть раненый мэнк оказывался весь на виду и его можно было добить, а раненого человека немедля оттаскивали и перевязывали. Плохо, что раненый лучник – уже не боец.
Небольшая группа мэнков, прикрываясь щитами, выбежала к самым воротам. У этих врагов не было луков, те воины, что прятались за переносными укрытиями, тащили охапки хвороста и горящие факелы. Оборотни понимали, что просто городьбу поджигать смысла не имеет, морёный дуб считай что и не горит, а позади заточенных столбов насыпан вал, которому огонь и вовсе не страшен. Поэтому огненные стрелы летели поверх голов защитников, в дома. Впрочем, дома, надёжно обмазанные глиной, тоже не слишком боялись пламени. Будь иначе, что ни год, горело бы селение, подожжённое собственной неосторожностью. А вот ворота огня боялись, – на прясла морёную древесину не поставишь, а то сам же замаешься открывать да запирать проход. Вероятно, и мэнки знали это не хуже людей, потому что поджигатели направились прямиком к воротам. Однако весь их геройский порыв пропал зря, сделать они не успели ничего, – Тейко скомандовал, дружный рывок выдернул запорные клинья, и втащенное на вершину охватное бревно сыграло на хрупкие лозняковые щиты. Трое мэнков были убиты на месте, остальные, волей-неволей открывшиеся, немедля расстреляны в упор. На одного из мэнков Данок умудрился накинуть аркан. Извивающуюся фигуру потащили наверх, но переволочь через заплот не успели, разом три стрелы пробили тело чужинца.
– Ты гляди, что делают?! – воскликнул Ляха, жилистый мужик, пахарь по призванию, лишь в годину бедствий взявшийся за оружие. – Ведь своих бьют, тварюги!
– А ты бы согласился живым к ним в плен попасть? – спросил Мугон, распоряжавшийся на воротах. – Вот и они тоже лучше умереть согласны, чем в наших руках очутиться.
– Так у них колдовство поганое! – не сдавался Ляха.
– У нас тоже колдовство, да ещё и посильнее ихнего. Видел, как они Ромара боятся? Вот то-то и оно! Ромар из пленного, поди, всю душу вынул бы. А может, и с мёртвого чего вытрясет… Ступай, скажи Ромару, что у нас тут мертвяк чужинский, пусть распорядится, как с ним поступить. А вы трое бегите за водой и следите, чтобы огонь на ворота не перекинулся!
Последнее было сказано как нельзя кстати, поскольку оброненные факелы подожгли сухой хворост и теперь в двух шагах от заложенных ворот полыхал огромный костёр. Трое парней побежали к дому молодых вождей, возле которого уже несколько лет как был выкопан колодец. Обычно за водой ходили к роднику и колодцем никто не пользовался, но содержали его родичи в порядке, за что и хвалили теперь самих себя. Так или иначе, без воды люди не останутся.
Остальной воротной страже Мугон также нашёл дело. Защитники с ликующими криками подняли на верёвках второе бревно, чуть поменьше, но тоже весомое, и демонстративно установили его, показывая, что ждёт любителей сунуться к воротам.
Желающих попасть под бревно больше не нашлось. Расстреляв запас стрел, мэнки отошли к дальним кустам. После этого дети зубра приоткрыли проход, разбросали костёр и втащили в селение слегка обугленное, но так и не занявшееся бревно.
На том бой и кончился. Дети Лара потеряли троих человек убитыми да пятерых ранеными – тех, кто попал под вражеские стрелы. У мэнков серьёзно раненых не было, зато убито было десятка полтора. Так всегда и бывает – кто лезет вперёд, тот и в лоб получает. Применить магию мэнки так и не осмелились, верно, боялись, что безрукий повернёт их же силу против них самих. Калюта ушёл в свою землянку с чувством облегчения и одновременно тревоги. Селение отстояли, а вот Унику он подвёл.
Таши долго не мог понять, что случилось с Роником. Вроде бы вот он, мальчуган, сидит, как ни в чём не бывало, ни на какую хворь не жалуется, дышит ровно, ни ран, ни болячек на теле не видать, а сам – хуже чем мёртвый. И Турбо тоже – сначала скулил и пытался лизать Ронику лицо, а потом завыл переливчато, словно покойника увидел, убежал в степь и больше уже не вернулся. А уж собаку в таком деле не обманешь, она носом видит, что с человеком деется.
Мать, как чуток в чувства пришла, сказала, что не послушал её мальчишка, сунулся в верхний мир и теперь его душа заблудилась в неведомых просторах и никогда не найдёт дорогу к собственному телу. Этого Таши никак не удавалось постигнуть. Ну хорошо, во сне у человека тоже душа отлетает и бродит неведомо где, но поутру всегда возвращается в родное тело. А тут Таши и звал, и за плечо тряс, и уши тёр, словно обмороженному, – ничто не помогает. Сидит Рон как неживой, смотрит и не видит. И что ему понадобилось в верхнем мире? Сидел бы, где посадили, тряс погремушками да ждал бы, пока взрослые дело сделают. Нет, сунулся… Правильно мать не хотела брать его с собой, не детское это дело. Теперь вся радость оттого, что удалось-таки добыть священный нож, погублена. Поход, в котором гибнут люди, не бывает удачным. А Рон – лучше бы погиб; мёртвого хотя бы похоронить можно по-человечески, а потом поминать вместе со всеми ушедшими родовичами.
Мать, хотя и убивалась по мальчишке, нож, однако, осмотрела и, признав, вернула сыну – ты его достал со дна, ты и родичам принесёшь. Выслушала, как Таши с омутинником схлестнулся и как нож объявился и сам собой в руку прыгнул. Кивнула – значит, успел-таки Калюта, пособил в самый последний миг. Омутинника уже не прогнать было, так Калюта нож подал. Так ли, этак – всё ладно, что добром кончилось. Жаль, мальчишка на месте не усидел – теперь плетись домой с победой, а хуже, чем побитый.
