Росс Кинг - Экслибрис
У расписного фасада дома они попали в водоворот мельтешащих факелов и суетящихся фигур. Сэр Амброз повел ее к сводчатой нише в стене, мимо растянувшегося архипелага навозных куч и нагромождений багажа, которые мощным приливом прибило к этим колоннам. Вокруг ревели ослы, а в воздухе пестрели языки пламени. Куда он тащит ее? Она чувствовала себя пернатой дичью, пойманной охотничьей собакой. Эмилия попробовала вырвать руку – это была первая попытка сопротивления. Затем, когда они проходили мимо закрепленного на стене факела, она заметила, что он держит в другой руке какой-то предмет. Он снял перчатки, и стало видно, что его пальцы испачканы чернилами. Почти сразу она узнала в этом предмете книгу, один из библиотечных манускриптов: ту единственную рукопись в кожаном переплете, что лежала на столе Вилема. И вновь она попыталась высвободиться, но тут дверь распахнулась и ее втолкнули внутрь дома.
Часть 2
ТОЛКОВАТЕЛЬ ТАЙН
Глава 1
Вернувшись домой после изматывающего путешествия в Крэмптон-Магна, я не обнаружил в «Редкой Книге» ожидаемого беспорядка. Когда Финеас оставил меня на Лондонском мосту, я заметил за одним из поблескивающих окон Монка. Он склонился над прилавком, а книги за его опущенной головой выстроились ровными шеренгами на своих полках, и послеобеденные солнечные лучи согревали их корешки. Все было на должных местах – включая, наконец, и меня. Мое изгнание закончилось.
Выйдя из кареты, я потопал башмаками по маленьким булыжникам мостовой, словно хотел стряхнуть с них пыль и тлен Понтифик-Холла. Помедлив немного, я вытер пот со лба и пару раз полной грудью вдохнул едкого воздуха, увлажненного речным ветерком. Было около шести часов вечера. Толпы горожан, прикупив еду для будущего ужина, возвращались с рынков по мосту, держа путь в Саутворк. Хозяйки и слуги, проходя мимо меня по пешеходной части дороги, тащили корзины, из которых торчали говяжьи рульки, прикрытые оберточной бумагой, и рыбы с серебристыми плавниками и широкими сардоническими ухмылками. Сделав несколько шагов вперед и испустив благодарный вздох, я дал себе слово – вскоре нарушенное – никогда не покидать больше Лондон и открыл мою зеленую дверь.
– Сэр! Добрый день! – Монк вскочил со своего места, точно ошпаренный кот, и помог мне перетащить через порог дорожный сундук. – Как прошло ваше путешествие, господин Инчболд? Понравилось ли вам в тех краях? – Он бросил на мой саквояж удивленный взгляд, поскольку, очевидно, ожидал, что тот будет до отказа набит книгами, которые, как он справедливо считал, были единственным возможным основанием для моего отъезда. – Какие там погоды, тепло ли, сухо ли?
Я терпеливо ответил на уже заданные и еще полдюжины новых оживленных вопросов. К тому времени, когда я закончил, колокола Святого Магнуса-Мученика пробили шесть часов, поэтому я убрал навесной тент, закрыл ставни и запер дверь. Действия эти я совершал с явной неохотой, поскольку мне не терпелось окунуться в водоворот прекрасных повседневных дел, увидеть, как мои постоянные покупатели входят в двери магазинчика; разбавить тревожные воспоминания прошедшей недели привычными разговорами и общением со знакомыми лицами. Монк заметил, что я заинтересовался почтой, аккуратной стопкой сложенной на прилавке. Наконец пришло из Парижа письмо от месье Гримо, пояснил он.
– Ладно, Монк. – Я уже читал письмо, поднимаясь к себе в комнату по винтовой лестнице. Виньоновское издание Гомера все-таки ускользнуло от нас, но даже это досадное известие не могло испортить моего бодрого настроения, поскольку я уже чувствовал обнадеживающие ароматы пищи и слышал знакомый стук посуды из кухни. – Ступай разузнай, что Маргарет приготовила нам на ужин.
Конечно, я и сам это знал, ведь сегодня у нас вторник, а значит, купленного на рынке Чипсайда кролика, как обычно, зажарят на вертеле, а к нему подадут отварной сладкий картофель, приобретенный в Ковент-гардене. И – тоже как обычно – Маргарет откупорит бутыль наваррского вина, а я позволю себе отпить из нее три пурпурных дюйма, устроившись в любимом мягком кресле и выкурив, как всегда, ровно две трубочки табака.
В первую очередь, по моим представлениям, мне следовало разрешить загадку шифра. Исчезнувшая рукопись может и подождать, по крайней мере денек-другой. Даже не знаю, почему я чувствовал, что нужна именно такая последовательность действий. Возможно, мне казалось, что между этими двумя таинственными текстами – одним я уже завладел, а другой искал – существовала какая-то связь и что расшифровка одного поможет обнаружению другого. Поскольку сам сэр Амброз был совершенно загадочной личностью – для меня, по крайней мере, – я рассудил, что, расшифровав вырванный из атласа листок, смогу добавить кое-что к тем отрывочным и скудным сведениям, которыми удостоила меня Алетия. Конечно, результат оказался противоположным, поскольку эта тайнопись не являлась, как я полагал, моей золотой нитью, а, напротив, увела меня далеко от центра лабиринта. Но в то время я еще об этом знать не знал и, покончив с ужином, естественно, сразу вознамерился приступить к расшифровке, используя в качестве подспорья имевшиеся на моих полках книги по криптографии или «тайнописи». Кроме того, я решил написать письмо моему кузену Эразмусу Инчболду, математику из Уэдхэмского колледжа Оксфорда.
Вскарабкавшись по лестнице к себе в кабинет, я зажег сальную свечу. К тому времени Монк успел удалиться на свой чердак, а Маргарет – в свою лачугу в Саутворке. На мосту уже все затихло, и снаружи доносились лишь журчание да плеск волн отлива между мостовыми быками. А внутрь проникал последний луч дневного света, озарявший окно, на котором уже давно высились стопки книг, загораживая вид на реку. Кабинет мой был совсем крохотным и находился сразу за винтовой лестницей, то есть мне приходилось терпеть любые вторжения с первого этажа. На всех горизонтальных поверхностях кабинета сейчас громоздились книги, стопку которых я вынужден был для начала снять с письменного стола, чтобы освободить место для подсвечника.
Прежде чем приступить к расшифровке, я мельком бросил взгляд на другой листок бумаги из Понтифик-Холла, тот, что дала мне сама Алетия: «Лабиринт мира». Отыскать пропавший герметический текст? Именно такое задание озадачивало меня больше всего. Кому в наш век просвещения и научных открытий могли понадобиться эти якобы тайные знания, заключенные в «герметическом своде»? Сегодня мы читаем Галилея и Декарта, а не магов наподобие Гермеса Трисмегиста и Корнелия Агриппы. Мы делаем переливание крови и пишем трактаты о структуре колец Сатурна. Восхищаемся прекрасными формами древних мраморных статуй, привезенных из Греции лордом Арунделем, и стремимся воссоздать их. Мы вступаем в войны не из-за религиозных убеждений, а ради торговой и коммерческой выгоды. В Новой Англии уже основан университет, а в Лондоне – Королевское научное общество по повышению естественных знаний. Ведьм больше не жгут, и никого не подвергают экзорцизму. Мы уже не верим, что такое заболевание, как зоб, можно исцелить прикосновением руки повешенного человека, а оспу – молитвами Святому Иову. Но главное, мы стали цивилизованными людьми. Так какой же интерес для любого из нас может представлять невразумительное учение, ложная мудрость, заключенная в «герметическом своде»?
Минуту спустя я отложил в сторону записку Алетии и взялся за шифрованный текст. Он казался еще более загадочным. Поднеся бумагу к свечке, я попытался разглядеть водяные знаки. На страницах Theatrum orbis terrarum Ортелия просвечивали шутовские колпаки – такой знак использовали богемские бумажники в 1600 году. Но шифровка отпечатана была на бумаге, отмеченной другим знаком – рогом изобилия с двумя стоящими рядом заглавными буквами: слева – J , а справа – T .
Сердце мое отчаянно забилось. Разумеется, я узнал этот рисунок и узнал также инициалы. Они принадлежали Джону Тимбльби, производителю бумаги, чья мануфактура располагалась на восточном берегу Темзы. Значит, этот лист вставили в атлас гораздо позднее 1600 года. Но эта единственная зацепка могла оказаться совершенно бесполезной: Тимбльби был одним из крупнейших поставщиков бумаги в Англии и дело свое держал уже более четверти века. И все же стоило нанести ему визит, чтобы выяснить, каким печатникам он поставлял бумагу, роялистам или пуританам, и не выполнял ли какие-то заказы для Дорсетшира.
Я перевернул листок, понюхал его, затем лизнул кончиком языка, пытаясь выяснить, нет ли здесь еще чего-то, кроме типографской краски. Известно, что даже шифровальщики-любители имели в своем распоряжении полдюжины хитроумных способов написания тайных посланий с помощью так называемых «симпатических чернил». Лук, вино, азотная кислота, жучиный сок, пропущенный через перегонный куб, – в общем, чего только не использовали. Я удивился, что Алетия, с ее странной заботой о секретности, не прибегла к такому способу. Хотя, решил я, это и к лучшему. У меня не было желания уподобляться алхимику или фармацевту, возясь с плошками воды и угольной пылью из каминного ящика. Поскольку именно таким образом дешифруют подобные невидимые послания. Сообщения, написанные особыми чернилами, сделанными, к примеру, из растворенных квасцов – вещество, которое чаще используют, чтобы останавливать кровотечение, или для приготовления клея, или при выделке кожи, – можно прочитать, лишь намочив их: только тогда кристаллы этого вещества проявятся на бумаге. А если чернила сделаны из козьего молока или гусиного жира, то листок надо сначала посыпать отрубями, и тогда буквы, словно по волшебству, возникнут из небытия. При другом изощренном методе используют чернила, сделанные из гнилой древесины ивняка, – этот тип чернил виден только в совершенно темной комнате, точно так же как сделанный по другому рецепту, который включает в себя, сколько я помню, выделения жуков-светляков. Я даже читал где-то, что из смеси хлористого аммония и прокисшего вина тоже делают чернила. Послания, написанные этой дурно пахнущей бурдой, вроде бы оставались невидимыми, если только получатель не оказывался достаточно сообразительным, чтобы подержать бумагу над пламенем свечи.
