Элеонора Раткевич - Рукоять меча
– Одежда, – подумав, ответил пленник. – Крестьянская куртка или кафтан ремесленника устроили бы меня куда больше. Я к ним привык.
– Да пожалуйста. – Гобэй повел рукой, и роскошные одеяния Кенета мигом сменил коричневато-серый наряд небогатого ремесленника. – Это вам больше нравится?
– Да, благодарю вас, – кивнул пленник.
Во время этого короткого обмена фразами Кэссин страдал безмерно. Он понимал, что здесь происходит нечто куда более важное, чем пустопорожний обмен угрозами и любезностями. Когда в подобной беседе сходятся два мага, она представляет собой поединок, и обмениваются в ней не фразами, а скрытыми ударами и выпадами. Вот только на сей раз очень уж хорошо скрытыми. Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре нападает, а кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного – кто же победил в этом первом пробном поединке?
– Что ж, – усмехнулся Гобэй, – у каждого свои причуды. Если вам так больше нравится… не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с вами – меня призывают неотложные дела, – но мы с вами, несомненно, продолжим эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика. Он о вас позаботится.
Кэссин незаметно перевел дух. Нет, если в этом поединке и есть проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он откланяться с таким достоинством?
А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери. И тут пленник сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.
– Прости меня, – тихо сказал Кенет вслед Гобэю, – виноват я перед тобой.
Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный маг, то теперь понял твердо и бесповоротно – у него и вовсе нет ума. Такое ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо молчать, унижаться и подлизываться… да что угодно! Но если тебя кто-то в плен взял, а ты у этого человека прощения просишь, тебе самая пора читать надпись на ребре монетки. Кэссин даже осторожно посунулся в сторону – кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет буйствовать? Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он и так все время говорит до странности не те слова, которых можно от него ожидать, но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал. Он бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача – кэйри уже закрыл за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.
– Это ты у кэйри прощения просил? – на всякий случай поинтересовался Кэссин у пленника.
– У него, – со вздохом ответил Кенет.
– Так ведь это он взял тебя в плен, а не ты его, – напомнил ему Кэссин. – За что же тут прощения просить?
– А это он моим попущением такой мразью сделался, – хмуро произнес Кенет. – По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная – крыса помоечная, не больше. Укусить может, но не загрызет. А я за ним недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и зубами ядовитыми обзавелась. Возьмись я за него сразу, и остался бы он мелким пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы. Паскудного ты себе хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.
Кэссин на мгновение закрыл глаза. Им владело сейчас только одно желание – раздавить пленника между пальцами, как ком глины. Еще один взгляд на рожу пленного полудурка – и Кэссин не удержался бы. Он заставил себя закрыть глаза, чтоб не видеть этого наглого недоумка, заставил себя если и не забыть о чудовищном оскорблении, то хотя бы не думать о нем. Этот скудоумный зачем-то понадобился его кэйри живым, а значит, убивать его нельзя… нельзя… нельзя его убивать. Во всяком случае, сейчас. Ничего, как-нибудь потом мы с тобой поквитаемся.
Уняв гнев неимоверным усилием воли, Кэссин открыл глаза, готовый встретить наглую усмешку пленника. Но пленник не усмехался. Он смотрел на Кэссина с таким сочувствием, с такой жалостью во взгляде, что ярость вновь захлестнула ученика мага. Он развернулся, бешено хлопнул дверью и вышел.
Лицо у него было такое, что видавший виды стражник испуганно шарахнулся: когда кто-нибудь из старших учеников впадает в подобное неистовство, ничего хорошего ждать не приходится.
Его движение несколько отрезвило Кэссина. Как бы он ни гневался на пленника, но ведь кэйри поручил этого наглеца его заботам и спросит с Кэссина по всей строгости. Тут уж никаким гневом не отговоришься.
– Принеси этому поганцу пожрать, – с трудом переводя дыхание, велел Кэссин перепуганному стражнику. – Да смотри, чтоб накормлен был вкусно и досыта. Не то шею сверну.
Пожилой стражник быстро согнулся в поклоне; перед глазами Кэссина мгновенно промелькнула и исчезла его лысина. Не дожидаясь, пока лысина явит себя его взору вторично, Кэссин зашагал по коридору прочь от камеры с ненавистным придурком.
Гобэй удовлетворенно улыбнулся и спрятал подвеску с шерлом. Что ж, это интересно. Правильно он сделал, что подослал к пленному магу Кэссина. Наблюдать за узником, когда он наедине с самим собой, – удовольствие, конечно, превеликое, но пользы от него не так уж и много. Перед собой человек всегда позирует, всегда старается выглядеть получше в собственных глазах – и если ему никто не мешает, он всегда сумеет принять самую выигрышную позу. А собеседник этому мешает, не дает сосредоточиться на собственной непогрешимости, заставляет сболтнуть нечто сокровенное – или по крайней мере нежелательное. Никогда человек так не раскрывается, как во время разговора с тем, кого считает ниже себя. А ведь Кэссин всего лишь ученик и настоящему магу не ровня. Не может великий маг считать его равным себе – и не будет. И осторожность в разговоре с ним соблюдать не будет. Конечно, никаких тайн он мальчишке раскрывать не станет – должен ведь понимать, что Кэссин опрометью помчится к хозяину и тут же доложит все, что успел выведать. Нет, ничего существенного пленник ему не выдаст. Зато себя покажет во всей красе. Говорить он будет только о том, что Гобэю и так не может не быть известно: что он великий маг, что побывал в учениках у опытного воина, что сам наследник престола именует его не иначе как названым братом, а князь-король Юкайгин к нему весьма и весьма благоволит, что он сражался с драконом – словом, все, что уже успело войти в легенды и обрасти такой уймой подробностей, что не сразу и отделишь правду от вымысла. Да ведь важно не что он будет говорить, а как. Если внимательно слушать и еще внимательнее смотреть, Гобэй поймет без труда, в чем слабости этого хваленого мага, чего он страшится, чего не любит… словом, на чем его можно сломать. И тогда он сам, по доброй воле, передаст свою силу в руки Гобэя. Не он первый, не он и последний. Правда, такая немереная сила во власть Гобэя еще не попадала. Интересно, какова ее сущность? Ничего, это Гобэй еще узнает. В свое время.
Скоро явится Кэссин. Докладывать о том, что Гобэй уже и без него знает. Полчаса докуки. Не забыть бы попенять ему за то, что позволил одержать над собой верх. Надо же, с какой легкостью Кенет сумел вывести его из себя. А в гневе человек тоже раскрывается. Несдержанный недоучка! Его задача – заставить пленного мага выдать себя, а не собственную натуру выказывать. В любом другом случае Гобэй наказал бы его незамедлительно и жестоко… в любом другом, но не в этом. Ибо незадачливый ученик в ответ проникнется ненавистью к пленнику, из-за которого ему так досталось, и всякий раз при виде его будет вспыхивать новым гневом. И придется приставить к Кенету для бесед кого-нибудь другого. А делать этого не стоит. Ибо Гобэй, глядя в шерл, заметил то, чего не заметил Кэссин. То, о чем он не сможет доложить своему кэйри. Гобэй видел, как Кенет смотрел мальчишке вслед. Взгляд Кенета был полон такой неизбывной муки, словно видеть Кэссина ему наихудшая из пыток. Вот и первая слабость. Кто его знает, отчего Кенет проникся к мальчишке такой неприязнью, но Гобэю она только на руку. И тем более на руку то, что от Кэссина он эту неприязнь тщательно скрывает: чувства, которым не дают вырваться наружу, терзают куда сильнее. А если узника постоянно что-то терзает, сломить его куда легче. Кэссин должен как можно чаще посещать узника. Пусть помучается. И наказывать ученика Гобэй покуда не станет. Он подождет той минуты, когда сломленный Кенет отдастся в его волю. Но уж тогда Гобэй накажет Кэссина без всякого милосердия. Чтобы впредь неповадно было. Может, он хоть после этого отучится давать волю естественным чувствам.
Когда Кэссин покинул камеру, Гобэй прекратил наблюдение. А напрасно. Он мог бы увидеть кое-что интересное. Этот пленник наедине с собой вел себя не то чтобы необычно, но… Да, Гобэй определенно мог извлечь для себя кое-что интересное из наблюдения за великим магом, прозванным Кенет Деревянный Меч.
Едва лишь за Кэссином захлопнулась дверь, Кенет со стоном закрыл лицо ладонями. Он понимал, что за ним могут наблюдать… да что там могут – почти наверняка наблюдают! Но он уже не мог сдержаться. Хорошо, что Кэссин уже ушел, – иначе Кенет застонал бы прямо при нем. И ведь было от чего стонать: такого дурака, как Кенет Деревянный Меч, поискать еще! В пору не стонать, а выть от сознания собственной глупости.
