Кэрол Берг - Возрождение
А что же стало с моей человеческой природой? Я вернулся в комнату, взял кинжал, который вместе с другим оружием каждое утро лежал у моей постели, и провел лезвием по левой руке. Я почти ничего не почувствовал. Кровь потекла из пореза, но скоро замедлила свой бег. К тому времени, когда я нашел полотенце, чтобы зажать рану, она почти затянулась. Значит, если я останусь таким, какой я теперь, то буду жить очень долго с громадными желаниями и невозможностью их осуществить. Опасное сочетание.
Где, по мнению Каспариана, я могу получить совет? Точно не у Ниеля, который только смутит меня. Не от самого полного горечи Каспариана, не от молчаливых слуг. Если я не могу преодолеть стену, значит, не могу посоветоваться с живущими за ней рей-киррахами, которые и сами стали жертвой силы, не могу отправиться в гамарандовый лес, о котором твердили мне видения и умирающий Криддон. Не из истории ли? Есть ли какие-нибудь записи, способные подсказать мне, кем я стал и как исправить то, что я успел натворить? Ноги несли меня к библиотеке, анфиладе комнат, где хранились тысячи книг и свитков, карты и рисунки. Но несколько часов поиска в книгах и хрупких свитках принесли мне только новую порцию заклинаний, которые я не мог использовать, и описания приключений, в которых я не мог участвовать. Чтение вызвало во мне такую жажду мелидды, что я не мог дышать. Я был пуст. Истощен. Угольки пульсировали во мне, обещая дать тепло и свет. С момента моего пленения прошло всего несколько часов, а я уже готов сдаться.
– Безвольный убийца! – Я смахнул перевязанные лентами свитки на пол и прежде чем успели осесть хлопья пыли и клочки пергаментов, уже спускался по широким ступеням к дверям, стараясь решить, по каким дорожкам удобнее бегать. Может быть, физические упражнения пробудят во мне голод. Интересно, это затянется на тысячу лет или больше?
Я побежал к стене, выбрав самый долгий маршрут вокруг сада и наверх, в гору. По мере приближения к стене все во мне переворачивалось. Теперь я понимал, откуда взялась тошнота в ночь после битвы в Ган-Хиффире и почему Ниель никогда не гулял под стеной. «Заклинания, охраняющие тюрьму», как назвал их Каспариан, созданы, чтобы не подпускать мадонеев к стене. Но я продолжал бежать вдоль стены и сделал три круга, прежде чем упал на сырую траву рядом с ней.
– Давай. – Я прислонился спиной к камню. – Действуй!
Готовясь ощутить всю тяжесть заклятий, я коснулся спиной и головой камня стены. И действительно, ноющая боль пронзила все мои мышцы, в глазах запрыгали красные огни, заслоняя от меня дневной свет. Когда я закрыл глаза, чтобы прогнать неприятные ощущения, то вновь увидел Двенадцать Друзей, которые каким-то образом продолжали жить в заклятиях. Их образы в который раз заставили меня задуматься, как и зачем они возвели эту тюрьму. Я обязан узнать. Когда-то давно все они были моими друзьями. Не исключено, что я помогал создавать эти заклинания, которые теперь угрожали разорвать меня на клочки. По горькой иронии я уничтожил ту часть себя, которая была способна вспомнить, как прорваться через них.
Подобные размышления напомнили мне о Фионе и ее открытии, башне в гамарандовом лесу, где Двенадцать чертили планы крепости. Как описывала Фиона башню без дверей? «Гладкая и теплая… камень, кажущийся живым…» Эту стену можно описать такими же словами. «Я мягко толкнула ее, – рассказывала Фиона. – Вошла внутрь, используя открывающие и пропускающие заклинания».
Я вскочил на ноги и уставился на стену. Положив ладони на камень я мягко толкнул, и мне показалось, что камень обволакивает мои руки. Но когда я попытался произнести слова, открывающие проход, тошнота переросла в нестерпимую боль. Я держался, пока мог, убеждая себя, будто ощущаю что-то мягкое под пальцами, какое-то движение, что-то поддается, но скоро я уже упал на колени, корчась от боли. Опустошенный и совсем больной, я схватился за край трещины, чтобы оттолкнуться от стены, бормоча:
– Простите меня, Госпожа. Все вы, простите… – И камень окутал мои руки и потащил меня внутрь…
Абсолютная серость… дневной свет пробивается сквозь поры камня. Прохлада, безвоздушная прочность, словно находишься в могиле. Тепло стены шло от тех, кто здесь обитал, сами же они испытывали постоянный холод. Я зашарил руками, словно слепой, и ощутил их мягкие прикосновения, словно крылышки мотыльков коснулись меня в темноте. «Скажите, кто вы, – спрашивал я, пробиваясь сквозь них. – Я не помню. Вы можете показаться? Скажите, что мне делать». Я попробовал ощутить их сознания, но вокруг меня был только живой камень. Как много лет прошло. Какая ужасная обязанность. Давно умолкшие голоса. Но в холодной и серой темноте я не чувствовал ненависти. Ни ко мне, ни к другим обитателям крепости, ни к миру, забывшему об их жертве. Последнее прикосновение к спине, я мог бы поклясться, что до меня донеслось эхо смеха Викса, последнего из пришедших сюда…
…и я открыл глаза в небольшой, аккуратно прибранной комнатке. Простые стены, окна, сквозь которые видны деревья с желтыми стволами, по ним прыгают маленькие птички. Гамарандовый лес, а за ним громада Тиррад-Нора. Это башня Фионы.
– Есть кто живой? – спросил я, чтобы соблюсти приличия. Было ясно, что здесь никого нет.
Стол из светлого дерева возвышался в центре комнаты, вокруг него стояли пятнадцать табуреток. На столе перья и чернила, кувшин, до половины налитый красным вином, пятнадцать бокалов, свитки, которые описывала Фиона, с чертежами крепости и манускрипт. Язык больше не был загадкой. Беглый взгляд на лист не рассказал мне ничего нового: размеры Тиррад-Нора, схематический план крепости, охранные заклинания. Черный камень был более загадочным. Я открыл деревянную коробочку и прочитал надпись на камне: Керован. В отличие от Фионы, когда я закрывал глаза или отводил их от камня, надпись не забывалась. В раздумье я провел по камню пальцем, потом положил его в карман. Если найду кого-нибудь, кто сможет ответить на мои вопросы, задам ему и этот.
Я спустился по винтовой лестнице. Что, если в лесу никого нет? Всю ночь промучившись под стеной замка, мечтая уйти, теперь, на свободе, я не знал, куда направиться. Наверное, надо искать дорогу к воротам. Или выяснить, остался ли тут кто-нибудь из рей-киррахов. А вдруг, мое новое тело не позволит мне жить в мире людей?
Открыв дверь башни, я положил руки на ее стену и закрыл глаза. Мягкий камень прогнулся от прикосновения. «Одинокий пост, – подумалось мне, когда я увидел перед собой лицо пожилой женщины. – Ты не получила даже того утешения, которое осталось другим. Но птицы все еще здесь». Кто бы она ни была, птиц она любила больше людей. Я поклонился ей, поблагодарил и вышел в золотистый лес.
Чудо. Я коснулся пары сплетенных стволов, один шершавый и один гладкий, единое дерево от корня до кроны, но разделенное надвое. На гладком стволе росли ветви с молодыми зелеными листочками, некоторые начали по-осеннему желтеть, рядом с ними свисали гроздья весенних цветов. Шершавый ствол обвивался вокруг гладкого, оберегая его, доставляя первому воду, солнечный свет, отдавая ему всего себя, чтобы напитать корни и крону. Ветви этого ствола стояли голые, золотистые листья и цветы ковром лежали у меня под ногами. За стволами виднелся кусок серого камня, высоко надо мной нависала громада замка. Разглядеть его из-за слишком густого леса и низко висящих облаков было невозможно. Вот и прекрасно. Я не хочу его видеть, никогда.
Когда я вышел из башни, в лесу стояла тишина. Ни птичьего щебета, ни стрекотания кузнечиков. Воздух холодил лицо, пахло опавшими листьями и сырой землей. Но было что-то еще… чье-то присутствие наполняло лес, я ясно ощущал его. В воздухе висела угроза, но исходила она не от людей и не от мадонеев, и я точно знал, от кого.
– Он любил тебя, да? – Мой голос нарушил тишину. – Это же ты. – Смертная, избранная богом.
Никто не отозвался, я пошел дальше по тропе, вьющейся между деревьями. Хотя мои инстинкты приказывали мне свернуть, я шел по оставленному для меня пути, другие тропинки перегораживали упавшие ветви или поваленные стволы. Я перелезал через них только для того, чтобы снова оказаться на знакомой дорожке, ведущей вверх, к крепости.
– Отпусти меня, Госпожа, – обратился я к лесу. – Или же ответь на мои вопросы. – Ветер растрепал мне волосы и мягко коснулся щеки. – Я не могу горевать. Я больше не знаю как. – Почему-то я верил, что она слышит. – Это оттого, что я не тот и не другой? Ниель мадоней, а все еще чувствует. Он любит меня и тоскует по мне, как солнце тоскует по земле, которой не может коснуться. Почему? Я позволил ему ослепить себя, изуродовать себя, сделать меня тем, что я ненавижу, но я не могу ненавидеть его. Если я не пойму, как же я узнаю, как мне поступить?
Молчание. Я развернулся и пошел обратно, ругаясь вполголоса. Натолкнувшись на очередное препятствие, я поднял руки, собрал мелидду и тут же ощутил такой мощный толчок в спину, что покатился кубарем. Выброс силы, источника которой я не заметил, был невероятен. Я снова выругался, убеждаясь, что мои руки еще при мне.
