Энн Фортье - Джульетта
Когда команданте привез свой скорбный груз к Сиенскому собору, монахи ордена Мизерикордии рыли на площади огромную яму. Он подкупил их, чтобы положить свою семью в освященную землю, объяснил, что это его мать и его жена, назвал имена и возраст всех своих детей и добавил, что все одеты в лучшее платье, в котором при жизни ходили в церковь. Но монахам было все равно. Они взяли золото команданте Марескотти и опрокинули его телегу над ямой. Команданте увидел, как его любимые и близкие люди были свалены в общую могилу без молитв, без последнего напутствия, без всякой надежды.
Домой он шел как слепой, ничего вокруг не видя. Для него наступил конец света, и команданте начал громко роптать, спрашивая Бога, зачем он дожил до этого дня. Он упал на колени, и зачерпывал ладонями из канавы грязную воду, пахнувшую разложением, и обливался ею, и пил ее, надеясь, наконец, заразиться и умереть как все.
Вдруг он услышал мальчишеский голос:
- Это не поможет, я пробовал.
Команданте поднял глаза, и ему показалось, что он видит призрак.
- Ромео! - сказал он. - Ромео, мальчик мой, это ты?
Но это был не Ромео, а незнакомый мальчишка лет восьми, очень грязный и одетый в лохмотья.
- Меня зовут Романино, - сказал мальчик. - Я могу отвезти вашу телегу.
- Почему ты хочешь тащить мою телегу? - спросил команданте.
- Потому что я голоден, - сказал Романино.
- Вот, - команданте вынул оставшиеся деньги, - иди купи себе еды.
Но мальчик отвел его руку и сказал:
- Я не попрошайка.
Поэтому команданте позволил мальчишке тащить тяжелую телегу всю дорогу до палаццо Марескотти (иногда он помогал, незаметно подталкивая сзади). Когда они подошли к воротам, мальчик посмотрел на орлов, которыми были расписаны стены, и сказал:
- Здесь родился мой отец.
Можно представить, как был потрясен команданте при этих словах. Он спросил мальчика:
- Откуда ты знаешь?
- Мама рассказывала, - ответил мальчишка. - Она говорила, папа был храбрый. Он был великий рыцарь с вот таким мечом. Но ему пришлось уехать воевать за императора в Святую землю, и он не вернулся. Она говорила, однажды он вернется и найдет меня, и тогда я должен ему кое-что сказать, чтобы он узнал, кто я.
- И что ты должен ему сказать?
Мальчишка улыбнулся. При виде этой улыбки команданте понял правду еще до того, как прозвучали слова:
- Что я орленок, аквилино.
Вечером команданте Марескотти сидел в кухне за опустевшим столом для слуг и ел впервые за несколько дней. Напротив Романино обгладывал косточки цыпленка, слишком поглощенный этим занятием, чтобы задавать вопросы.
- Скажи, - начал команданте, - когда умерла Розалина, твоя мать?
- Давно, - ответил мальчик. - Еще до чумы. Мясник ведь бил ее. И однажды утром она не проснулась. Он орал на нее, таскал за волосы, но она не шевелилась, лежала неподвижно. Тогда он заплакал. Я подошел к ней и заговорил, но она лежала, не открывая глаз. Она была холодная - я клал руку на ее лицо. Тогда я понял, что в последний раз он побил ее слишком сильно, и сказал ему об этом, а он пнул меня и попытался поймать, но я убежал. Я бежал по улице, а он с воплями гнался за мной, а я все бежал, бежал, пока не прибежал к тетке, она меня впустила, и я у нее остался. Но вы не подумайте, я работал. Я делал что требовали. Я укачивал малышку, которая родилась, и помогал ставить еду на стол. Они хорошо ко мне относились. Я думаю, они радовались, что в доме есть кому присмотреть за младенцем. А потом все стали умирать. Булочник умер, и мясник, и крестьянин, продававший нам фрукты, и в доме стало не хватать еды. Но тетка по-прежнему давала мне еды как всем, хотя они сами сидели голодные, поэтому я убежал.
Мальчик смотрел всепонимающими зелеными глазами, и команданте подивился про себя, что в этом тощем восьмилетнем мальчугане больше крепости духа, чем у иных взрослых мужчин.
- Как же ты выжил? - спросил он.
- Не знаю… - пожал плечами Романино. - Мама всегда говорила, что я не такой, как все, что я сильнее и мне не суждено вырасти больным и глупым, как другие. Она говорила, у меня на плечах другая голова. Поэтому меня не любили - видели, что я лучше. Я выжил, потому что думал о том, что она говорила обо мне и о них. Мама повторяла, что я все вынесу и все переживу. Так я и сделал.
- Ты знаешь, кто я? - спросил, наконец, команданте.
Мальчик посмотрел на него.
- Я думаю, великий человек.
- Об этом мне трудно судить.
- Ну, уж я-то знаю, - уверенно сказал Романино. - Вы великий человек, раз у вас такая просторная кухня и цыпленок на обед, и выдали мне тянуть тележку всю дорогу, а сей час разделили со мной еду.
- Это еще не делает человека великим.
- Когда я вас увидел, вы пили помои из сточной канавы, - напомнил мальчик. - Теперь вы пьете вино. По мне, так вы самый великий человек, которого я знаю.
На следующее утро команданте Марескотти отвел Романино к его тетке и дяде. Когда они вместе спускались к Фонтебранда, огибая кучи мусора и отбросов, впервые за много дней выглянуло солнце. Впрочем, может быть, оно светило каждый день, просто команданте провел неделю в полумраке дома, поднося воду к губам тех, кто уже не мог пить.
- Как зовут твоего дядю? - спросил команданте, сообразив, что забыл об этом самом очевидном вопросе.
- Бенинкаса, - отозвался мальчик. - Он делает краски. Мне нравится синяя, но она дорогая. - Он посмотрел снизу наверх на команданте. - Мой отец всегда носил красивые цвета. Когда ты богат, это можно себе позволить.
- Я думаю, да, - согласился команданте. Романино остановился у ворот из длинных железных прутьев и хмуро заглянул во двор.
- Пришли. Вон монна Лаппа, моя тетка. Ну, то есть она не совсем моя тетка, но хочет, чтобы я ее так называл.
Команданте Марескотти удивился размерам дома: он представлял себе нечто куда более жалкое. Во дворе трое детей помогали матери расстилать выстиранное белье, а крошечная девочка ползала на четвереньках, подбирая зерна, насыпанные для гусей.
- Романино! - Женщина вскочила на ноги, увидев мальчика у ворот. Железный засов был сброшен со скоб, дверь распахнулась, и она втащила его во двор и обняла, плача и целуя: - Мы думали, ты умер, дурашка!
В суете никто не обращал внимание на малышку, и команданте, который скромно стоял в стороне, не мешая счастливому воссоединению, оказался единственным, кто не потерял головы и вовремя заметил, как девочка поползла к открытым воротам. Он нагнулся и неловко подхватил ее на руки.
Какая красивая малышка, подумал команданте, куда очаровательнее, чем можно ожидать от ребенка ее возраста. Несмотря на отсутствие опыта общения с таким крошечным народцем, он медлил отдавать ее монне Лаппе, любуясь маленьким личиком и чувствуя, как что-то шевельнулось в груди, словно маленький весенний цветок пробивается к солнцу сквозь корку мерзлой земли.
Симпатия оказалась взаимной. Вскоре малышка начала шлепать ладошками по лицу команданте и тянуть его за щеки с явным удовольствием.
- Катерина! - ахнула мать и поспешила выручить знатного гостя, выхватив девочку у него из рук. - О, простите, мессир!
- Ничего, ничего, - сказал команданте. - Десница Божия простерта над вами и вашими чадами, монна Лаппа. Видно, что ваш дом благословен.
Женщина пристально посмотрела ему в лицо и, все поняв, склонила голову:
- Спасибо, мессир.
Команданте повернулся уходить, но остановился. Обернувшись, он посмотрел на Романино. Мальчик стоял прямо, как молодое деревце, не желающее гнуться под ветром, но выражение глаз изменилось: они словно потухли.
- Монна Лаппа, - сказал команданте Марескотти. - Я хочу… Я бы хотел… Как вы посмотрите, чтобы отдать мне этого мальчика?
На лице женщины появилось изумление, смешанное с недоверием.
- Понимаете, - поспешил добавить команданте, - я думаю, что он мой внук.
Слова прозвучали неожиданно даже для самого Марескотти. Монна Лаппа испуганно ахнула, зато у Романино сделался такой ликующий, такой хвастливо-задорный вид, что команданте невольно расхохотался.
- Так вы команданте Марескотти? - воскликнула женщина, покраснев от волнения. - Тогда это правда! О, бедная женщина! Я никогда… - Слишком потрясенная, чтобы соблюдать приличия, монна Лаппа схватила Романино за плечо и толкнула его к команданте: - Ступай! Ступай, глупыш! И не забудь поблагодарить Господа!
Ей не пришлось повторять в третий раз. Не успел команданте и глазом моргнуть, как руки Романино уже обнимали его за пояс, а дерзко задранный сопливый, нос уткнулся в вышитый бархат.
- Ну, пойдем, - сказал он, потрепав мальчишку по грязной голове. - Надо найти тебе туфли. И много всего другого. Перестань плакать.
- Я знаю, - шмыгнул носом мальчишка, вытирая слезы. - Рыцари не плачут.
- Еще как плачут, - сказал команданте, взяв внука за руку. - Но только когда они чистые, одетые и в туфлях. Сможешь подождать столько времени?
- Постараюсь изо всех сил.
Когда они уходили от дома монны Лаппы, держась за руки, команданте Марескотти боролся с угрызениями совести. Как может человек, убитый горем, потерявший все, кроме собственной жизни, находить такое утешение в ощущении маленькой липкой ручонки, крепко держащей его большую руку?
