Мария Галина - Прощай, мой ангел
Сука, подумал я. А вслух сказал:
– Бросьте, Гарик. В этом возрасте они все такие.
– Мы хотим организовать школу здесь, – рассеянно заметил Шеф, – при Институте. Здесь ему было бы легче.
Над головой у шефа виднелся циферблат часов, издевательски смахивающий на нимб. Я украдкой взглянул – без пяти десять.
Он вздохнул.
– Неспокойно сейчас, Лесь. Сам знаешь... Нижний Город – чисто тебе Америка; наркота эта, детишки с кастетами... Поговорил бы ты с ним, с Себастианом, мозги бы вправил... Меня-то он не послушает – еще сильней упрется. Тебя-то где так отделали? На Подоле?
Я машинально потрогал скулу.
– Сам ударился.
Гарик пожал плечами. Сейчас он больше всего напоминал нахохлившегося ворона.
– Так поможешь?
У меня опять заболела скула.
– И не проси, Гарик. Хватит с меня.
– К Валентине твоей я сегодня съездил, – Гарик поднял голову и поглядел мне в глаза. – С утра пораньше и поехал. Изложил ей ситуацию. Недоразумение у вас вышло, я так понимаю...
Я кисло сказал:
– Иди ты к черту.
– Ты же сам его видел, Лесь... Мне с ним не сладить: упертый малый. А так – способный парень, добрый... Таким больше всех достается... сам знаешь. Если бы Вовка твой...
– Ты орла своего с Вовкой не равняй. Вовка последний раз уписался всего два года назад.
– Ну, вырастет же он, дай Бог... Лично я тебя прошу, Лесь, понимаешь? Лично.
– Если ты ждешь, что я буду тебе докладывать...
– Незачем мне это. Без тебя, знаешь, найдутся... Ты только за Себастианом присмотри.
Он вздохнул и извлек из ящика стола пухлый том.
– Американские «Анналы» пришли. Хочешь посмотреть?
Я насторожился.
– А что?
– Да там Смитсоны... доктор Шапиро, знаешь такого? Так он примерно те же разработки ведет, что ты с этим своим... как там его? Только они свою модель на ископаемом материале строят – они в Австралии копали. Первая монолитная экспедиция, между прочим... И еще в Африке – комплексная. Я так подумал, что тебе интересно будет.
Сукин сын, мерзкий паршивый сукин сын... Обложили они меня, со всех сторон обложили. Я молча взял журнал, развернулся и пошел к выходу.
– И пора тебе о докторской подумать, – сказал Гарик у меня за спиной.
* * *
Вернувшись в лабораторию, я занялся журналом – сначала неохотно, потому что ощущал себя опоганенным. Дозволенная храбрость – уже не храбрость. Мерзко, когда каждый твой шаг отслеживается, но еще омерзительней, когда все, что ты делаешь, просто равнодушно принимают к сведению. Но, в конце концов, я увлекся – Шапиро начал с того же, что и я... умные идеи приходят в умные головы одновременно... стоило появиться достаточно сложным машинам... Обидно – Ким все на ощупь осваивал, железо сам собирал, из тех списанных деталей, что я ему притащил. А у них мало того, что машины в свободном доступе – покупай, не хочу, – так еще и средства для этой экспедиции на Зеленый Континент выделили...
Киму я позвонил с улицы, из автомата – полная глупость, раз уж они и так все про нас знают... Сказал ему про Шапиро – он сразу загорелся и затребовал журнал. Я сказал – занесу на днях, сейчас не до этого... и вообще – ты пока сам, ладно?
– Нас накрыли? – сообразил он.
– Вроде того. Васька-то твой как?
– Получше... На глазах прямо... А то ты знаешь, он чихал так, и понос...
– Ладно-ладно, – торопливо сказал я, – потом расскажешь.
Когда я вернулся в лабораторию, позвонила Валька. Голос у нее был виноватый.
– Твой Гарик сегодня приезжал. Ни свет, ни заря... – сказала она.
Я хмыкнул.
– Я, кажется, погорячилась.
– Кажется...
– Ты с ним не конфликтуй.
– Да я и не конфликтую.
– Он уж так извинялся... сказал, чтобы я сразу к нему обращалась, если что... Он тебя на завотделом продвигать собирается, ты знаешь?
– Понятия не имел.
– Им сверху план спустили. Люди им нужны – на руководящие...
– Понятно.
– Ну, хватит дуться, – вспылила она, – я же сказала, что погорячилась.
Теперь она надолго притихнет, подумал я, раз уж убедилась, что единственным, кого я притащил в наше семейное гнездышко в ее отсутствие, оказался всего-навсего бестолковый родственник доброго и мудрого начальника. В конечном счете, я же для нее и старался – вон, Гарик какие золотые горы теперь сулит. То, что он меня, фактически, загнал в угол, я ей говорить не стал – пусть себе радуется.
А еще через полчаса позвонил Себастиан.
– Мне так неловко, Лесь, – начал он с места в карьер.
Я сказал:
– Ладно, проехали.
– Гарик сказал, он все уладил. Это... недоразумение...
– Я же сказал – проехали.
– Тогда я хотел попросить тебя об одном... еще об одном одолжении.
Я прикрыл глаза и вздохнул.
– О, Господи... Ну что еще?
– Это для Бучко, – пояснил он. – Понимаешь... друг моего родителя держит галерею в Пассаже. Я подумал – если там картину выставить... Это очень престижная галерея, его имя прозвучит, ты понимаешь? Появятся покупатели.
– Я очень рад за Бучко, – сказал я. Он мне и вправду понравился. – А при чем тут я, собственно?
– Доминик мне не поверит. Он, когда я живописью занялся, был против – пустое, говорил, дело. Решит, что это опять одно из моих увлечений...
– Он же галерейщик, нет? Искусствовед. Что он – в живописи не понимает? При чем тут я?
– Ты же знаешь, Лесь, как они к авангарду... А ты сумеешь его убедить – люди в таких вещах разбираются.
– Да я ж не художник...
– Художнику он как раз и не поверил бы. Художник лицо заинтересованное. А ты – человек культурный.
Чертов Гарик, подумал я, наверняка ведь слушает... Так, значит, они и вправду везде понатыкали своих жучков... А я еще, дурак, не верил.
– Себастиан, – сказал я, – а чем ты вообще занимаешься? Ты что, хронически свободен, что ли?
Он удивился.
– Так ведь каникулы...
– Да, – сказал я, – верно. Каникулы.
Худсалон Доминика и впрямь располагался в самом престижном месте города – гигантском торговом центре, накрывшем своим стеклянным куполом целый квартал между Проспектом Дружбы и Суворовским бульваром. Выходившие во внутренний дворик многочисленные балконы и галереи соединялись ажурными пролетами мостиков, а то и вовсе мощными встречными воздушными потоками, что позволяло мажорам с их недоразвитыми крыльями испытывать полноценное ощущение полета. Вверх и вниз бесшумно сновали предназначенные для людей кабины из зеркал и стекла – такие просторные, что ими не брезговали пользоваться и мажоры. Меж степенными прохожими раскатывали роллеры – мода, проникшая и в Нижний Город. Мажоры выглядели на роликах гораздо грациозней своих человеческих сверстников – они лихо удерживали равновесие, плавно поводя крыльями.
Тут были выставочные залы, музыкальные салоны, лавочки народных промыслов, кегельбаны, кинотеатры и многочисленные кафетерии – сплошь, разумеется, вегетарианские, но кормили в них действительно роскошно, на любой вкус.
– Сегодня я угощаю, – сказал Себастиан. – Только вот картину пристроим...
Мы пробивались сквозь толпу праздной, нарядно одетой публики...
Себастиан ни с того, ни с сего сказал:
– А в Нижнем Городе не так...
– Да ну?
– Я не понимаю... Это из-за того, что... словом, из-за репрессивной политики?
– Не знаю... Отчасти, разумеется, там не сливки общества селятся... А отчасти и здесь – показуха. Сам знаешь, как это бывает, вбухают кучу денег в какой-то проект идиотский, а потом носятся с ним... Пропаганда, да и... – недоговорил и замолк, всматриваясь в толпу.
– Ты что, Лесь?
Я покачал головой.
– Не знаю... так, показалось. Ну, где там твой худсалон?
Салон Доминика был на третьем уровне, его вывеску украшала эмблема – бледный фосфоресцирующий полумесяц.
Себастиан обрадовался.
– Вот кстати... На картине-то тоже луна... Ее надо будет на витрину выставить.
Мы вошли внутрь, и колокольчик над дверью отозвался мелодичным звоном. Доминик оказался немолодым, солидным грандом, одетым с артистически небрежным шиком.
– Милости прошу, сударь, – обратился он ко мне, видимо, приняв меня за потенциального покупателя. И тут же скис, увидев маячившего за моей спиной Себастиана.
– Добрый день, старший, – жизнерадостно сказал тот.
– Добрый день, – ответил Доминик, видимо, примирившись с неизбежным. – А это кто с тобой? Опять художник?
– Нет, – сказал Себастиан, – это мой друг, Лесь. Он биолог... Он в Технологическом Центре работает. Верно, Лесь?
Я кивнул.
– Он вам еще не очень надоел? – участливо спросил Доминик.
– Нет, – ответил я. – Отчего... Забавный малый...
– Вечно у него идеи какие-то завиральные... с живописью этой...
Для владельца салона Доминик относился к живописи несколько скептически.
– Ему картину подарили, – пояснил я. – Бучко, совладелец галереи «Човен», знаете такого?
– Что-то слышал, – неопределенно отозвался Доминик.
– Ну, парню лестно стало. Теперь он вроде как ее прославить решил...
