Вячеслав Рыбаков - Человек напротив
– Садитесь, Андрей Андреевич, – проговорил Листровой хмуро.
Симагин неловко, осторожно, стараясь поменьше беспокоить больные места, сел на край стула напротив следователя.
В кабинете стояла духота; предполуденное солнце хлестало снаружи, прожаривая пол и стену, но Листровой не открыл ни окна, ни форточки. Не до того. Что в лоб, что по лбу – он весь взмок от напряжения. Все лицо его было в бисеринах и даже потеках пота.
Ну и больно же ему, подумал Листровой, наблюдая, как Симагин идет и как садится.
– Вы ведь не убивали никого, Андрей Андреевич, – проговорил Листровой.
Подозреваемый вскинул на него взгляд, сразу переставший быть равнодушным. Синяки совсем расцвели, мельком подумал Листровой. Всеми цветами радуги. Мне купили синий-синий презеленый красный шар… А взгляд-то каков!
Симагин молчал.
– И вообще вы не преступник, а жертва. Уж не знаю, кто и как, но кто-то очень хотел свалить на вас свои темные делишки. И вы наверняка знаете кто.
– Знаю, – сказал Симагин.
Листровой вздрогнул. Он очень надеялся, что подозреваемый все-таки заговорит и хоть словом, хоть кивком головы поможет ему. Но он не ожидал, что это произойдет так легко и быстро. Он в отличной форме, несмотря на все наше угощение, подумал Листровой. А может, и впрямь – сверхчеловек?
– Вы не можете мне сказать?
– Могу, но вы все равно не поверите. И чем больше я буду объяснять, тем больше вы будете не верить, а в конце концов вызовете психиатра.
– Вот даже как, – сказал Листровой. Симагин не ответил. Но тут и не на что было отвечать. – Вокруг вас затеялась очень неприятная и очень подозрительная возня. Вчера я полвечера провел с человеком из комитета, с Бероевым. Он сказал, что вы его знаете.
– Лично – только мельком. Я был слишком мелкой сошкой, чтобы наш куратор удостаивал меня непосредственного общения.
– Сейчас он удостоил бы. Он убежден, что преступник – это как раз вы, и совершили вы все эти злодеяния каким-то сверхъестественным образом. Связанным, как я понял, с утаенными вами от страны и народа результатами вашей работы в лаборатории слабых взаимодействий.
– Сверхслабых, – машинально поправил Симагин.
– Сверхслабых, – послушно повторил Листровой.
– Ай да Бероев, – задумчиво сказал Симагин.
– Так он что, прав? – почти с ужасом выкрикнул Листровой.
– Нет. Все обстоит с точностью до наоборот.
Листровой помедлил. Медленно закурил, чтобы успокоиться. Руки уже не дрожали. А вот с утра, когда он велел привести Симагина и ждал тут… переломленные спички так и летели в стороны.
– По-моему, Андрей Андреевич, все, что я вам сообщил, не оказалось для вас новостью.
– Огорчу вас, наверное. Да, не оказалось.
– Вы все знаете?
– Да.
– Каким образом?
– Сверхъестественным, – и Симагин чуть улыбнулся. Корка на губе сразу снова треснула, и снова проступила кровь.
– И женщине своей вы звонили из камеры тоже сверхъестественным образом?
– Если вы имеете в виду Асю, то да.
– Что же вы себя не подлечите? – неожиданно для себя самого спросил Листровой. Он еще не успел закончить фразу, а уже пожалел о том, что она вырвалась; она звучала издевательски. Но сидящий напротив него человек не обиделся, а спокойно и серьезно ответил:
– Совестно.
Листровой глубоко, порывисто вздохнул.
– Вы все же как-то виноваты… считаете себя виноватым в происшедшем?
– Да. Косвенным образом.
Листровой подождал несколько секунд, глупо, но страстно надеясь, что Симагин еще что-нибудь скажет – но не дождался.
– Вас, вероятно, заберут от меня, – проговорил он. – Непосредственно в комитет. Будут разматывать сами, я чувствую. Завтра или, скорее, послезавтра.
– Не успеют, – ответил Симагин. – Если за сегодняшний день я не справлюсь с ситуацией, то…
– То что?
– То, признаться, мне станет все равно, что со мной будут делать. Но я все-таки надеюсь, что справлюсь.
– Кто вы? – тихо спросил Листровой.
– Мой паспорт у вас. Полистайте сызнова.
Листровой несколько раз затянулся дымом. Обколотил труху с истекающего зыбкими сизыми волокнами кончика сигареты.
– Я могу вам чем-то помочь, Андрей Андреевич?
Впервые Симагин помедлил с ответом, и Листровой уже решил, что слишком пережал и потерял все, чего за последние десять минут достиг, что подозреваемый снова замкнулся и не скажет больше ни слова. Но Симагин вдруг опять улыбнулся – улыбка, несмотря на корку крови, у него оставалась такая, что Листровой едва не заулыбался в ответ – и сказал:
– Вы мне очень помогли. Очень. Вы даже не представляете, насколько мне стало легче.
– Чем помог? – растерялся Листровой.
Симагин чуть наклонился вперед:
– Скажите по совести, если б ваше начальство не торопило вас с моим осуждением и не рвалось бы навесить на меня июльские дела, и если бы не вторгся в вашу епархию бедняга Бероев… ему, кстати сказать, сейчас тоже очень туго, и тоже из-за меня, он тоже перед жутким выбором поставлен… Если бы не все это, вы ведь не заговорили бы со мной сегодня, а еще некоторое время пытались сами разобраться в происходящем? Правда?
Листровой считал, что, прокручивая утром варианты будущего разговора, предусмотрел все и подготовился ко всему – но такого он не ожидал. У него даже слегка отвисла челюсть. Но он быстро взял себя в руки.
– Правда. Да.
Подозреваемый тепло смотрел на него заплывшими от фингалов глазами.
– Вы принадлежите к замечательному типу людей, которые на усиление давления совершенно непроизвольно, не из гордыни, а по внутренней чистоплотности, отвечают усилением сопротивления. Я очень рад, что даже столь мощное… довольно мощное уже, как ни говори… суммарное давление не превысило ваших способностей к сопротивлению. Я буду брать с вас пример, честное слово.
Многое слышал Листровой от сидящих на этом стуле. Очень многое. Однако все былое разнообразие не шло ни в какое сравнение с этим сомнительным, но, возможно, именно поэтому очень лестным комплиментом. Хотя мелькнула в нем и унизительная нотка. Наверное, так король мог бы похвалить своего… даже не барона, а камердинера. Впрочем, чего от них ждать. Если баба у него – царица Савская, то и он – не меньше, чем Соломон… Ненавижу монархический строй.
Листровой только усмехнулся и сказал с иронией:
– Постараюсь оправдать высокое доверие.
– Я серьезно, – возразил Симагин. – Мне сегодня предстоит преодолеть чрезвычайно мощное давление, и я еще не знаю как.
– Вероятно, я только понапрасну извлек вас из камеры и оторвал от дела, – почти обиженно и оттого немного с издевкой сказал Листровой. – Прошу прощения. Я немедленно отправлю вас обратно.
– Я очень рад, повторяю, что мы вот так сейчас поговорили. Что вы сделали именно то, что хотели сделать. За истекшие сутки я потерпел четыре поражения, а поражения не добавляют душевных сил. Вы – моя первая победа… хотя ради нее мне не пришлось и пальцем о палец ударить.
– Вы меня чертовски заинтриговали, – уже по-свойски проговорил все-таки польщенный Листровой.
– Догадываюсь. Увы. Мне действительно очень сложно вам объяснить.
– Да и время, наверное, дорого, – предположил Листровой.
– Ну, со временем я бы управился… – Симагин запнулся, потом его глаза полыхнули так, что Листровой решил, будто у подозреваемого начнется сейчас приступ буйства, и все их разговоры окажутся пшиком; перед ним действительно маньяк, который то выглядит как нормальный, только плетет невесть что с серьезным видом, а то слетает с нарезки. – А ведь это мысль!
– Что?
Симагин взял себя в руки. Опять улыбнулся.
– Вот что… Я очень боюсь вас подвести, – проговорил он мягко. – Через несколько часов мне, видимо понадобится покинуть камеру.
– Ёхана-бабай! – сказал Листровой. – Это как?
– Для дела, – пояснил Симагин. – Мне бы совсем не хотелось, чтобы у вас, или у тех, кто меня охраняет, были из-за этого неприятности. Чтобы вам или им скажем, попытались приписать соучастие в побеге… или что-то в этом роде. Я уверен, что ничего подобного не произойдет, просто не успеет произойти. До завтра, во всяком случае, побег не будет обнаружен, а не позже чем ночью вся ситуация окажется, я почти уверен, кардинально изменена. Если это мне не удастся, ночью я вернусь и приму все как должную расплату… как маленький и незначительный довесок к угрызениям совести. И ваш арестант будет в полном вашем распоряжении, навешивайте на него все, что вашей душеньке заблагорассудится… Но если я ошибаюсь, и случится непредвиденное, если кто-то попытается уже сегодня вас обвинить, замазать, что называется… потерпите, пожалуйста, несколько часов. Всего несколько часов. Это могут быть неприятные часы, но ни к каким реальным неприятностям они не приведут. Мне очень важно, чтобы вы это знали. Мне будет спокойнее работать. И очень, действительно, хорошо, что мы поговорили – иначе просто непонятно, как я бы… Ладно. Это вам следует помнить – завтра все уже будет иначе. Хорошо?
