Стивен Кинг - Двери Между Мирами
«У тебя жар, стрелок, – хихикал человек в черном. – Что осталось у тебя внутри – все подожжено».
Багровые полосы заражения теперь были видны более отчетливо; они тянулись от правого запястья вверх, на половину расстояния до локтя.
Роланд прошел еще милю и осушил бурдюк до последней капли. Он обвязал его вокруг пояса вместе с первым. Ландшафт был однообразный и неприятный. Справа – море, слева – горы, под подошвами опорков его сапог – серый, усеянный ракушками песок. Волны набегали и уходили. Он поискал взглядом омароподобных чудовищ и не увидел ни одного. Он шел из ниоткуда в никуда, человек из иного времени, достигший, казалось, бессмысленного конечного пункта.
Перед самым полуднем он опять упал и понял, что не может встать. Значит, вот оно, это место. Здесь. Выходит, это все-таки конец.
Стоя на четвереньках, он поднял голову, как боксер в состоянии «грогги»… и впереди, может, в миле, а может, и в трех (трудно было оценить расстояние вдоль этой однообразной прибрежной полосы, когда внутри у него бушевал жар, так что его глаза словно пульсировали, то вылезая из глазниц, то уходя обратно), он увидел что-то новое. Что-то, вертикально стоявшее на берегу.
Что это такое?
(три)
Неважно.
(три – число твоей судьбы)
Стрелку удалось встать. Он прохрипел что-то, какую-то мольбу, которую услышали только кружившие в небе морские птицы ("и с каким удовольствием они бы выклевали у меня глаза, – подумал он, – как бы они обрадовались такому лакомому кусочку!") – и пошел дальше; теперь его шатало гораздо сильнее, и за ним оставались следы в виде странных петель и зигзагов.
Он не сводил глаз с того, что стояло там, впереди, на берегу. Когда волосы падали ему на глаза, он с досадой отбрасывал их тылом руки. Казалось, оно не приближается. Солнце достигло верхней точки небосвода и, казалось, слишком задержалось там. Роланду мерещилось, что он опять в пустыне, где-то между хижиной последнего поселенца
(музыкальная еда, чем больше ешь, тем громче бзда)
и постоялым двором, где мальчик
(твой Исаак)
ожидал его прихода.
Колени у стрелка подогнулись, выпрямились, опять подогнулись, опять выпрямились. Когда волосы снова упали ему на глаза, он не стал их отбрасывать; у него не было на это сил. Он смотрел на предмет, который теперь отбрасывал назад, в противоположную морю сторону, узкую тень, и шел, не останавливаясь.
Теперь он – жар или не жар – мог его разглядеть.
Это была дверь.
Когда до нее осталось меньше четверти мили, у Роланда снова подогнулись колени, и на этот раз он не смог их распрямить. Он упал, его правая рука проволоклась по колючему песку и ракушкам, содрав с ран свежие корки, и культи пальцев завизжали от боли и вновь начали кровоточить.
Тогда он пополз. Он полз, а в ушах его стоял ритмичный шум: Западное Море набегало, с ревом разбивалось о берег, отступало. Он работал локтями и коленями, оставлял за собой борозды в песке, выше полосы грязно-зеленых водорослей, отмечавшей линию прилива.
Он думал, что ветер, наверно, все еще дует – должно быть, так, потому что его тело продолжал сотрясать озноб – но единственное, что он слышал, был хриплый свист урагана, вырывавшегося из его собственных легких и входившего в них.
Дверь становилась все ближе.
Ближе.
Наконец, около трех часов этого долгого бредового дня, когда тень Роланда оказалась слева от него и стала удлиняться, он добрался до нее. Он сел на корточки и начал устало рассматривать ее.
Дверь была шести с половиной футов высотой и, казалось, сделана из цельного куска железного дерева, хотя ближайшее железное дерево, должно быть, росло отсюда милях в семистах, не меньше. Ручка двери, судя по ее виду, была золотая; ее украшал филигранный рисунок, который стрелок в конце концов разобрал: это была ухмыляющаяся морда павиана.
Замочной скважины не было ни в самой ручке, ни над ней, ни под ней.
Дверь держалась на петлях, но они не были ни к чему прикреплены – «или это так кажется, – подумал стрелок. – Это тайна, весьма дивная тайна, не имеющая себе равных, но так ли уж это важно? Ты умираешь. Приближается твоя собственная тайна – единственная тайна, в конечном счете имеющая значение для каждого человека».
Но несмотря ни на что, это казалось важным.
Эта дверь. Дверь там, где не должно быть никаких дверей. Она просто стояла на сером берегу, на двадцать футов выше линии прилива, с виду такая же вечная, как само море, и сейчас, когда солнце склонялось к западу, ее ребро отбрасывало косую тень к востоку.
На ней, в двух третях ее высоты от нижнего края, черными буквами, Высоким Слогом, было написано одно лишь слово:
НЕВОЛЬНИК
Им владеет демон. Имя демону – ГЕРОИН.
Стрелок услышал негромкий, ровный гул. Сначала он подумал, что это, наверное, ветер или гудение жара у него в голове, но постепенно все больше и больше убеждался, что этот гул – шум мотора… и что он доносится из-за двери.
«Так открой же ее. Она не заперта. Ты ведь знаешь, что она не заперта».
Вместо этого он с усилием, неуклюже поднялся на ноги, обошел дверь кругом и зашел с другой стороны.
Другой стороны не было.
Только темно-серый песок, уходивший назад, насколько хватало глаз. Только волны, ракушки, линия прилива, следы его собственного приближения – отпечатки сапог и ямки, выдавленные его локтями. Роланд взглянул еще раз, и его глаза раскрылись чуть шире. Двери не было, но тень была.
Он протянул было правую руку – ох, как же медленно она привыкала к своему месту в том, что осталось от его жизни, – уронил ее и поднял левую. И стал шарить, ожидая встретить твердую поверхность.
«Если я ее нащупаю, я постучу по пустоте, – подумал стрелок. – Интересно было бы перед смертью сделать такую штуку!»
В том месте, где должна была бы находиться дверь, хотя бы и невидимая, и далеко за ним стрелок нащупал только воздух.
Стучать было не по чему.
И звук моторов – если это в самом деле был звук моторов – прекратился. Теперь остался лишь ветер, волны и больное жужжание у него в голове.
Стрелок медленно зашел на другую сторону того, чего здесь не было, уже думая, что это с самого начала был бред, галлю…
Он остановился.
Только что он видел на западе сплошную линию катящихся серых волн, и вдруг этот пейзаж нарушило ребро двери. Ему была видна пластинка, тоже похожая на золотую, из которой, как кургузый металлический язык, торчала щеколда. Роланд повернул голову на дюйм к северу, и дверь исчезла. Повернул голову обратно – и дверь опять оказалась на месте. Она не появилась; она просто была там.
Он обошел дверь кругом и, шатаясь, стал к ней лицом.
Он мог бы опять зайти со стороны моря, но был уверен, что снова произойдет то же самое, только на этот раз он упадет.
«Интересно, мог бы я пройти сквозь нее с той стороны, с которой ее нет?»
О, думать и гадать можно было о множестве разных вещей, но истина была проста: вот на бесконечном морском берегу стоит дверь, и она годится только для одного из двух – ее можно либо открыть, либо оставить закрытой.
Стрелок со смутным юмором подумал, что умирает не так быстро, как он полагал. А если бы так, как полагал – было бы ему так страшно?
Он протянул левую руку и ухватился за ручку двери. Его не удивили ни смертный холод металла, ни слабый жгучий жар выгравированных на нем рун.
Роланд повернул ручку. Когда он потянул дверь на себя, она открылась.
То, что он увидел, не совпадало ни с чем из всего того, что он ожидал увидеть.
Стрелок посмотрел, замер, испустил первый за свою взрослую жизнь вопль ужаса и захлопнул дверь. Хлопать ей было не обо что, но она, тем не менее, закрылась, хлопнув так громко, что морские птицы с пронзительными криками взлетели с камней, на которых расселись, чтобы наблюдать за ним.
Вот что он увидел: землю с какой-то немыслимой высоты, с неба – ему показалось, что с высоты во много миль. Он видел тени облаков, лежащие на земле, проплывающие по ней, как сновидения. Он увидел то, что мог бы увидеть орел, сумей он взлететь втрое выше доступного орлам расстояния.
Шагнуть за такую дверь означало бы с воплем падать, быть может, целые минуты, и, наконец, вонзиться глубоко в землю.
«Нет, ты видел не только это».
Роланд тупо сидел на песке перед закрытой дверью, держа раненую руку на коленях, и обдумывал. Выше локтя уже появились первые еле заметные полоски. Сомнения не было: скоро, скоро зараза дойдет до сердца.
В голове у стрелка звучал голос Корта:
«Слушайте меня, личинки. Слушайте, если вам дорога жизнь, потому что однажды она, возможно, будет зависеть от того, о чем я сейчас скажу. Человек никогда не замечает всего, что видит. Одна из вещей, ради которых вас посылают ко мне – показать вам, чего вы не замечаете в том, что вы видите – чего вы не замечаете, когда вы испуганы, или деретесь, или бежите, или трахаетесь. Никто не замечает всего, что видит, но прежде, чем вы станете стрелками – то есть, те из вас, кто не отправится на запад [отправиться на запад – умереть, погибнуть] – вы одним-единственным быстрым взглядом будете замечать больше, чем некоторые успевают заметить за всю свою жизнь. И часть того, что вы не увидели этим взглядом, вы увидите позже, оком своей памяти – то есть, если вы проживете достаточно долго, чтобы вспомнить. Потому что разница между тем, что вы заметили, и тем, чего не заметили, может оказаться разницей между жизнью и смертью».
