Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня
Если это действительно ночь.
Он чувствует прикосновение к ребрам простой рукояти клинка сквозь накрахмаленную вечернюю рубашку.
Рукояти оружия, изготовленного искусным мастером; простые, именно простейшие формы дают руке пользователя величайший диапазон возможностей.
То, что устроено слишком изощренно, чересчур сложно, предвосхищает результат действий; предвосхищение результата гарантирует если не поражение, то отсутствие грации.
Так вот, она поворачивается к нему, и в это мгновение становится всем и чем-то намного большим, ибо в тот же миг он понимает, что это сон: и эта огромная клетка, которая едет вниз, и она, что навсегда потеряна. Он открывает глаза и видит ничем не примечательный потолок спальни на Русском Холме.
Он лежит вытянувшись поверх солдатского одеяла из серой овечьей шерсти в своей серой фланелевой рубашке с запонками из платины, черных штанах, черных шерстяных носках. Руки сложены на груди, будто средневековый горельеф — рыцарь на крышке собственного саркофага, — а телефон все звонит.
Он прикасается к одной из запонок, чтобы ответить.
– Еще не слишком поздно, я надеюсь, — говорит голос.
– Поздно для чего? — спрашивает он, не шевелясь.
– Мне необходимо вступить с вами в контакт.
– Все еще необходимо?
– Теперь особенно.
– Почему, интересно?
– Времени в обрез.
– Времени? — и перед ним снова пейзаж, виденный из огромной клетки, едущей вниз.
– Разве вы не чувствуете? Ведь ваша любимая поговорка "нужно быть в нужном месте в нужное время". Вы с вашим "ожиданием развития событий" — неужто этого не чувствуете?
– Я не работаю на достижение результата.
– Работаете, — говорит голос, — в конце концов, вы несколько раз достигали нужных мне результатов. Вы сами и есть результат.
– Нет, — говорит человек, — я просто знаю место, где я должен быть.
– В ваших устах это звучит так просто. Жаль, что это не так просто для меня.
– Возможно, — говорит человек, — вы наркоман и пристрастились к сложности.
– В буквальном смысле, — говорит голос. Человек представляет несколько квадратных дюймов электросхем на спутнике, через которые голос доходит до него. Это самая крохотная и самая дорогая собственность. — В наши дни все завязано на сложности.
– Все в мире связано только вашей волей, — говорит человек, закидывая руки замком на затылок. Пауза.
– Было время, — наконец решается голос, — когда я считал, что вы ведете со мной игру. Что все ваши штучки вы придумали специально для меня. Чтобы действовать на меня. Или чтобы развлекать меня. Не давать угаснуть моему интересу. Чтобы заручиться моим покровительством.
– Я никогда не нуждался в вашем покровительстве, — мягко говорит человек.
– Да, полагаю, вы не нуждались, — продолжает голос, — но всегда будут люди, которым необходимо, чтобы и еще кое-кто не нуждался, и будут платить за это хорошие деньги. Но что правда, то правда: я считал вас просто наемником, возможно, наемником с четко выраженной философией, однако я считал, что философия ваша не более чем метод, который вы разработали, чтобы быть интересным, выделяться из толпы.
– Там, где я, — говорит человек пустому серому потолку, — там нет толпы.
– О, толпа есть, и какая! Талантливая молодежь, по приказу добивающаяся гарантированных результатов. Брошюры. У них есть брошюры. И строки, между которыми можно читать. Чем вы занимались, когда я вам позвонил?
– Видел сон.
– Мне трудно представить, что вам снятся сны. Сновидение было приятным?
Человек задумчиво смотрит в пустоту серого потолка. Он боится вновь увидеть строго очерченный профиль. Он закрывает глаза.
– Мне снился ад, — говорит человек.
– На что это было похоже?
– Лифт, идущий вниз.
– Господи Иисусе, — говорит голос, — такая поэзия… На вас не похоже.
Еще пауза.
Человек садится на кровати. Гладкая, темная полировка паркета холодит его ноги сквозь черные носки. Он проделывает серию особых упражнений, которые не требуют видимых телодвижений. Его плечи слегка затекли. Он слышит, как невдалеке проезжает машина, звук шин по мокрой мостовой.
– В данный момент я нахожусь недалеко от вас, — прерывая молчание, говорит голос, — я в Сан-Франциско.
Теперь молчит человек. Он продолжает свои упражнения, вспоминая кубинский пляж, где много десятков лет тому назад ему впервые показали комплекс этих упражнений. Его учителем в тот памятный день был мастер аргентинской школы борьбы на ножах, которую единодушно объявили вымыслом самые авторитетные специалисты в области боевых искусств.
– Сколько времени прошло с тех пор, — задает вопрос голос, — как мы виделись в последний раз?
– Несколько лет, — говорит человек.
– Полагаю, мне нужно с вами увидеться, прямо сейчас. Очень скоро должно случиться нечто экстраординарное.
– Вот как, — говорит человек, злорадная улыбка мелькает на его лице, — вы что, собрались уйти на покой?
В ответ слышен смех, передающийся тайными проходами микроскопического города на геосинхронной орбите.
– Не настолько экстраординарно, нет. Просто определенную узловую структуру вскоре ждут глобальные перемены, а мы находимся вблизи эпицентра.
– Мы? Мы не связаны никакими текущими обязательствами.
– В физическом смысле. В географическом. Это случится здесь.
Человек переходит к завершающей фазе своих упражнений, мысленно видя вспотевшее лицо учителя во время их первого урока.
– Зачем вы ходили на мост прошлой ночью?
– Мне нужно было подумать, — говорит человек и встает с кровати.
– Что вас туда потянуло?
Память. Потеря. Призрак из плоти на Маркет-стрит. Волосы, пахнущие сигаретным дымом. Ее свежие губы холодят его губы и раскрываются чудесным теплом.
– Ничего, — отвечает он, его руки смыкаются, ловя пустоту.
– Пора повидаться, — говорит голос. Руки раскрываются. Отпустив пустоту.
32. МЕНЬШИЕ БРАТЬЯ
В задней части фургона скопилось на четверть дюйма воды, прежде чем кончился дождь.
– Картон, — сказала Тессе Шеветта.
– Картон?
– Нам нужно найти картон. Сухой. Коробки, любые. Берешь, раскрываешь, кладешь на пол в два слоя. Будет сухо. Вполне.
Тесса включила карманный фонарик и посмотрела еще раз.
– Мы что, собираемся спать в этой луже?
– Как маргиналы, — сказала Шеветта.
Тесса выключила свет, развернулась, глядя назад.
– Слушай, — сказала она, указывая фонариком, — по крайней мере, больше не льет вниз. Пошли обратно на мост. Найдем паб, поедим чего-нибудь, об остальном подумаем позже.
Шеветта ответила, что идея прекрасна — вот только Тессе не стоит таскать с собой "Маленькую Игрушку Бога" или как-то иначе записывать события этого вечера, — и Тесса согласилась.
Они бросили фургон на парковке и пошли вдоль Эмбаркадеро, мимо колючей проволоки и баррикад, которые закрывали подходы (неэффективно, как знала Шеветта) к руинам, оставшимся от пирсов. Там, в тени, стояли наркоторговцы, и по пути на мост подругам предложили "скорость", "винт", травку, опиум и "плясуна". Шеветта объяснила, что эти дилеры не слишком удачливы, чтобы занять и удержать местечко поближе к мосту. Такие местечки были лакомым кусочком, и наркодилеры с Эмбаркадеро медленно двигались либо в сторону особой зоны, либо прочь от нее.
– А как они конкурируют? — спросила Тесса. — Они что, дерутся?
– Нет, — сказала Шеветта, — это же рынок, верно? Те, у кого хороший товар, хорошие цены, — те… ну, в общем, клиенты хотят иметь дело с ними. Кто-то явился с плохим товаром — плохие цены, клиенты его посылают подальше. Но когда здесь живешь, видишь их каждый день, всю эту дрянь; если они подсядут на свое же дерьмо, то рано или поздно им конец. Докатятся до того, что сами будут торчать здесь на задворках, а потом ты их просто больше не увидишь.
– То есть на мосту они не торгуют?
– Ну, — сказала Шеветта, — торгуют, конечно, но не то чтобы очень. И если торгуют, то ведут себя тихо. На мосту тебе ничего не предлагают, разживается тот, кто просит так вот прямо и в лоб — если не знают, кто ты такой.
– Ну и что получается? — спросила Тесса. — Откуда им знать, предлагать или нет? Какое здесь правило? Шеветта задумалась.
– Правила нет, — сказала она, — просто им не положено так делать. — Она засмеялась. — Ну, я не знаю, на самом-то деле, просто так получается. Получается точно как с драками: драки бывают нечасто, но зато серьезно, люди калечат друг друга.
– И сколько же народу здесь живет? — спросила Тесса, когда они миновали Брайент и направились к лестнице.
– Не знаю, — сказала Шеветта, — и не уверена, что кто-нибудь знает. Раньше как было? Если ты что-то делаешь на мосту, если держишь какое-нибудь заведение, то в нем и живешь. Потому что вынужден. Вынужден быть собственником. Никакой тебе арендной платы, вообще ничего. Однако теперь здесь есть заведения, которые ничем не отличаются от обычных, понимаешь? Как тот "Сбойный сектор", в котором мы были. Кто-то владеет всем этим барахлом — они же оформили фасад магазина, и наверняка они платят тому парню, сумо, чтобы он спал на складе, охранял их лавочку.
