Эрик Рассел - Зловещий барьер
Наконец, приняв решение, он заговорил неторопливо и осторожно:
– Шеф, у меня по-прежнему нет ни малейшей идеи, что за всем этим кроется, но мне кажется, что иногда говорить на эту тему – опасно. – Тут ему пришла в голову мысль, и он добавил: – Похоже, что иногда опасно даже думать об этом.
– Что за чушь! – насмешливо воскликнул Лимингтон. – Настоящих телепатов не бывает, а гипноз сильно переоценивают. К тому же пока еще никто не создал приборов, которые могли бы засечь чьи-то тайные мысли. Да и как, черт побери, можно вести расследование, не думая?
– В том-то все и дело, что никак, – сухо ответил Грэхем. – Поэтому мне и приходится рисковать.
– Вы что, серьезно?
– Более чем! Я полагаю, – а вернее – чувствую, что временами эти вещи можно обмозговывать совершенно спокойно и с пользой для дела. Но я столь же определенно чувствую, что иногда наступают какие-то непонятные мгновения, когда задумываться о них значило бы самому подставить себя под удар. А почему я так чувствую – и сам не могу объяснить. Может, я просто сдурел, только чем глубже я в это дело влезаю, тем больше ценю свою дурость.
– Почему?
– Да потому что я пока еще твердо держусь на ногах, а другие их давно уже протянули.
Грэхем повесил трубку. В глазах у него горел странный огонек. Почему-то он знал, что правильно оценивает грозящую ему опасность. Он должен пойти на риск, неимоверный риск, выступив против сил, совершенно неизвестных и поэтому особенно грозных. Неусыпная бдительность – вот нереальная цена свободы. И если ему, как и Уэббу, суждено пасть в тщетном усилили заплатить эту цену, что ж, так тому и быть!
Шеф полиции Корбетт наконец нашел того, кого искал на верхнем этаже битком набитой Центральной больницы. По словам раненого получалось, что из трех тысяч уцелевших, извлеченных из-под развалин Силвер Сити, он был единственным, кто работал на заводе Нэшнл Кэмера.
Пострадавший был забинтован с головы до пят, даже глаз не было видно. Свободным оставался только рот. В палате стоял сильный запах дубильной кислоты – немое свидетельство того, что несчастный получил обширные ожоги. Грэхем присел с одной стороны койки, Корбетт – с другой.
– Пять минут, не больше! – предупредила усталая сиделка. – Он очень слаб, но может продержаться, если дать ему шанс.
Приблизив губы и закрытому повязкой уху, Грэхем спросил:
– Что же все-таки взорвалось?
– Резервуары, – послышался слабый шепот.
– Нитрат серебра? – Грэхем постарался, чтобы в вопросе прозвучало недоверие.
– Да
– Как вы это объясните?
– Никак. – Он провел распухшим языком, бледным и пересохшим, по марлевой бахроме, окаймлявшей обожженные губы.
– Где вы работали? – тихо спросил Грэхем.
– В лаборатории.
– Занимались исследованиями?
– Да.
Грэхем со значением взглянул на Корбетта, который внимательно прислушивался к разговору, потом обратился ж человеку на койке:
– Над чем вы работали, когда произошла катастрофа?
Ответа не последовало. Рот под бинтами плотно сжался, дыхание стало совсем неслышным. Встревоженный Корбетт вызвал сиделку.
Девушка примчалась и захлопотала над пациентом.
– С ним все в порядке. У вас еще две минуты. – Она тут же убежала. От долгого дежурства лицо ее побледнело и осунулось.
Грэхем еще раз задал вопрос – снова молчание. Нахмурившись, он дал Корбетту знак вступить в разговор.
– С вами говорит Корбетт, начальник полиции Бойсе, – сурово изрек тот.
– Человек, который вас допрашивает, – офицер Разведывательной службы Соединенных Штатов. При вчерашнем взрыве погибло больше тридцати тысяч человек, а те немногие, кто уцелел, находятся не в лучшем состоянии, чем вы. Необходимость выяснить причину трагедии гораздо важнее, чем ваша лояльность по отношению к работодателям. Советую не упрямиться.
Плотно сжатые губы не шевельнулись.
– Если вы не заговорите, у нас найдутся средства. – начал было Корбетт.
Дав ему знак замолчать, Грэхем снова приблизил губы к уху лежащего и тихо сказал:
– Доктор Бич разрешил вам сказать все, что вы знаете.
– Бич! – воскликнул несчастный. – Почему же он велел мне ничего не рассказывать?
– Он сам вам велел? – ошеломленно спросил Грэхем. – Когда это случилось? Он что, заходил сюда?
– За час до вашего прихода, – тихо проговорил собеседник.
Грэхем с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Так, значит, он жив!», но вовремя взял себя в руки и доверительным тоном произнес:
– Час – большой срок, многое могло произойти. Говорите без всяких опасений.
Запеленутая фигура на кровати слабо пошевелилась.
– Позавчера мы получили новую эмульсию, – неохотно признался он. – Мы работали над ней уже три месяца под руководством Бича. Вкалывали, как проклятые, в три смены, день и ночь. На нас так жали, как будто каждая секунда обходилась кому-то в тысячи долларов. Бич не собирался отступать. Чтобы разработать такой состав, одному экспериментатору потребовалось бы лет десять, но нас было шестьдесят, и все ресурсы компании были к нашим услугам. Наконец в среду утром Уайман получил ее. Да, это было в среду утром, но мы не были уверены окончательно, что он получил именно то, что нужно, пока не испытал и ее как раз перед самым взрывом.
– Что это была за эмульсия, и как вы ее испытывали? – задал наводящий вопрос Грэхем.
– Фотографическая эмульсия, сохраняющая чувствительность далеко за пределами инфракрасного диапазона, гораздо дальше, чем любые имеющиеся в продаже пленки, которые нам удалось раздобыть. Бич считает, что такая эмульсия должна регистрировать какие-то объекты, вроде солнц, а зачем – не знаю. Никто из нас не знал.
Использовав состав Уаймана, мы провели обычную экспозицию, и действительно – получили негативы, на которых запечатлелись какие-то шутки, похожие на мелкие солнца.
– А дальше, дальше? – подгонял его Грэхем.
– Мы стали их с любопытством разглядывать и потом еще долго обсуждали. Эти солнца представляли собой небольшие шарики невидимого излучения. Три или четыре из них парили над крышей экстрационного цеха номер четыре. Почему-то
– я не могу объяснить, почему именно, – после того, как мы их увидели, всеми овладело сильнейшее волнение, люди просто из себя выходили. В тот момент, когда мы узнали, что испытания дали положительный результат, Бич был дома, и Уайман ему позвонил. Как раз в середине их разговора – трах! – и все взлетело в воздух.
– А Бич определенно знал о существовании этих предметов еще до того, как вам удалось их сфотографировать?
– А как же! Я не знаю, откуда он о них узнал, только он наверняка был в курсе.
– И он никогда не намекал вам на происхождение этих объектов?
– Нет. Только объяснил, как они должны выглядеть на негативе. И все. Он вообще о них особо не распространялся.
– Спасибо, – сказал Грэхем. – Я уверен, что вы нам здорово помогли.
Отодвинув стул, он медленно вышел из палаты. Корбетт в полном недоумении следовал за ним. Миновав изогнутую аллею, выходящую на главную дорогу, они остановились у гиромобиля, принадлежащего начальнику полиции.
Повинуясь какому-то еле уловимому импульсу, какому-то странному наитию, которые он не смог бы ни выразить словами, ни объяснить, Грэхем постарался выбросить из головы результаты только что закончившегося допроса и сосредоточиться на чем-нибудь другом. Повелевать своим умом оказалось не так-то легко, и первые несколько минут, пока ему не удалось направить непокорные мысли по безобидному пути, он буквально взмок от напряжения. Грэхем извлек из памяти женский образ, и ум его с готовностью принялся любоваться волной черных кудрей, изгибом бедер, безмятежной улыбкой, которая временами освещала миловидное лицо в форме сердца – ну конечно же это была доктор Кертис! Как мужчина он мог без всякого труда забывать о ее профессиональных качествах. И вообще, кто дал ей право напускать на себя ученый вид – с такой-то фигурой!
Он все еще мысленно всматривался в ее спокойные, ясные глаза, когда Корбетт залез в кабину и недовольно проворчал:
– Жаль, парень не смог объяснить, что это еще за чертовы солнца!
– Да, – не слушая его, согласился Грэхем и захлопнул за тучным полицейским дверцу. – Позвоню вам в управление сразу после обеда. – Он торопливо зашагал прочь, по-прежнему упорно сохраняя в воображении необычайно яркий образ девушки.
Опустив стекло, Корбетт крикнул ему вслед:
– Этими солнышками наверняка стоит как следует заняться! Ставлю жизнь на карту – что-то тут не чисто!
Не получив ответа, начальник полиции пронзил широкую спину Грэхема возмущенным взглядом и, поставив жизнь на карту, нажал толстым пальцем на кнопку стартера.
Гиромобиль взвизгнул, как голодная собака, рванул с места и набрал скорость. Все убыстряя ход, он с воем понесся по улице – только ставни на окнах домов захлопали от поднятого ветра. Пулей нырнув в узкую брешь между машинами, двигавшимися наперерез, гиромобиль влетел на перекресток, не обращая внимания на сигналы автоматических светофоров, так что перепуганные пешеходы бросились врассыпную. С той же бешеной скоростью он миновал следующий квартал, описав пологую дугу, проскочил еще один перекресток и со всего маху врезался в бетонный торец углового дома. От удара машина сложилась в гармошку, а двухтонная панель раскололась. Раздавшийся грохот еще долго отдавался эхом от стен окружающих зданий.
