Мария Семёнова - Славянское фэнтези
Наёмники-анты стоят дешевле викингов, но всё равно семья Гамбы даже примерной службой в течение трёх поколений не окупит те деньги, что потратил на освобождение его жены странный хозяин. Феодор так и не смог понять своего разорительного поступка и не почувствовал удовлетворения, даже когда толпа простолюдинов встретила его появление на ипподроме рукоплесканиями и криками «Отважный! Воистину Отважный!».
Из близких людей только Гаилай оценил это событие поднятым вверх большим пальцем. С женой и детьми на такие темы Кривой Купец не разговаривал.
* * *— Очень интересный вопрос! — сказал Гаилай и в азарте от предчувствия хорошего спора хлопнул кубком по столу.
При этом он совсем забыл, что в кубке у самых краёв плещется вино, и божественная влага, взметнувшись морем брызг, аккуратно приземлилась на взбудораженное лицо учёного мужа.
Гамба, Волок-ант и предводитель матросов Антилай Могучий прыснули со смеху. Выходки учёного мужа давно стали в команде притчей во языцех. Вечно погружённый в себя странствующий историк даже и не подозревал, что его поведение настолько потешно. Забава себе и своим людям — в этом заключалась ещё одна выгода, которую извлекал хозяин судна, когда брал на борт Гаилая.
— Да, учёные древности не уставали думать над вопросом, что же такое счастье? И можно ли счастье купить за деньги? Сколько мы знаем счастливых богачей? Вспомним: Каракалла, Лукулл, Сулла… Разве принесло этим людям счастье их богатство и власть?.. Разумеется нет. А если вспомнить философа Диогена, представителя весьма почитаемой мной школы киников, то как не затронуть его разговор с Ксандром Великим, когда Ксандр, как вы знаете, спросил живущего в бочке и питающегося отбросами учёного: что я могу сделать для тебя? И тот ответил: не загораживай мне солнце! И в связи с этой историей…
Да, пожалуй, в устах какого-нибудь молодого бездельника, начитавшегося записок киников, этот вопрос звучал бы очень естественно. Но сегодня на философию потянуло немолодого варяга, в жизни не прочитавшего даже строчки.
Феодор, по обыкновению, отрешился от речей своего болтливого друга и сосредоточился на ответе на вопрос, который застал его врасплох. Поток Гаилаевых рассуждений обернулся шумным потоком быстрой реки, и Кинтарийский Циклоп напряг хмельную голову, пытаясь вспомнить те доводы, которые уже приводил в спорах с теми, кто считал, что копить деньги — плохо, а тратить — благородно. Не считая разговоров с одним ныне покойным человеком, которого Феодор надеялся навсегда забыть, в последний раз на эту тему он спорил в отрочестве, когда из начальной школы перешёл в школу грамматиков.
Это учреждение, в отличие от школ при храмах, не было бесплатным, и мать в своё время порицала мужа за то, что тот тратит такие деньги на образование сына. Отец же, всю жизнь остававшийся тайным монофизитом и явным прасином, мечтал, чтобы его религия и партия имела в государственном аппарате Империи своего человека. Единственный ребёнок в будущем просто обязан был стать важным чиновником, поэтому старик, несмотря на сопротивление жены, не скупился на учителей.
Школу Феодор не любил, хотя наставники говорили, что у него определённо есть способности, особенно к языкам и математике. Но гораздо больше мальчика интересовали занятия с предводителем отцовского букеллария, Давидом Красивым, крепким горцем из южного Кауказуса, в совершенстве владевшим ремеслом воина. Интересней было только слушать рассказы отца о далёких странах.
Феодор не закончил обучения и не стал чиновником. Отец умер, когда мальчику было пятнадцать лет, а мать предстала пред ликом Мессии ещё раньше, но к тому времени их сын уже не посещал грамматическую школу Галифата Кинтарийского. У отца не было денег заплатить за обучение, потому что старая привычка к игре в кости со временем превратилась в настоящую болезнь, усилившуюся после смерти жены.
Давид Красивый покинул букелларий старого купца до того, как этот букелларий перестал существовать в природе, поэтому во взрослую жизнь Феодор вступил совершенно один. С жалким кораблём, тремя десятками худших матросов стольного града, обветшалым домом, дедовскими доспехами, бронзовой булавой, служившей ещё его прадеду, и кучей отцовских долгов.
— Гаилай, клянусь Одином, что сам говорливый бог Локки спасовал бы перед тобой, доведись вам столкнуться в споре! Если бы ты так владел мечом, как языком, то мог бы в одиночку одолеть сотню русов! Но прошу тебя, остановись! Или я так плохо знаю язык Империи, или ты слишком быстро на нём разговариваешь, или просто вино сегодня слишком крепкое для моих немалых лет, но половина твоих слов для меня сплошной туман! Вопрос я задал Феодору Отважному и от Феодора Отважного хочу получить ответ! Прошу тебя, пей вино молча и дай сказать твоему хозяину хотя бы пару слов!
— Он мне не хозяин, а друг! — обиделся на слова викинга Гаилай.
Гамба, Волок-ант и Антилай Могучий снова засмеялись. Учёный муж погрузился в размышления над загадкой «Почему все уверены, что Феодор мой хозяин?», и в каюте настала непривычная тишина.
Стояла глубокая ночь, и все три корабля, набитые золотом, были готовы плыть назад. В пещере ещё оставались монеты, и за ними Феодор намеревался вернуться в очень скором времени.
Тот, кто не умеет отдыхать, не умеет и работать. Поэтому Феодор не отправился в путь немедленно, а устроил для команды небольшой пир — предвестие пира настоящего, который ждёт корабельную семью Кривого Купца в стольном граде.
Никто не напивался до состояния свиньи. Матросы, гребцы и дружина получили вина ровно столько, сколько нужно для хорошего настроения и достойного отдыха, и никто не роптал, когда хозяин приказал убирать со столов.
Феодор сидел за этими столами вместе с гребцами и матросами и разбавлял вино водой больше обычного, чтобы сберечь силы для продолжения пира в своей каюте: привилегия, на которую имеет право глава этой семьи и его старшие сыновья — предводители команд. Хотя Гамба и Антилай — это действительно сыновья, а Волок и Олаф ими так и не стали, несмотря на то что в этот вечер Феодор дал им ещё один шанс.
Как это водится после обильных возлияний, люди устроили танцы, а затем состязания в борьбе. Феодор снова принял в них участие и снова боролся один против троих сразу, чтобы дать противникам равные с ним шансы.
Новички команды, раскрыв рты, смотрели, как хозяин опрокидывает соперников ловкими подсечками и подножками, и даже Ираклий и другие горцы, с детства знакомые с секретами борьбы народов Кауказуса, не смогли ничего сделать с тем, кого прозвали Кинтарийским Циклопом, потому что там, где не помогали ловкость и уроки Давида Красивого, Феодор действовал натиском и грубой силой.
Разгорячённый, вспотевший купец предлагал вступить с ним в схватку и Олафу, и Волоку, но снова получил отказ.
Феодор был недоволен. Он, до того как связался с русами и словенами, привык чувствовать себя самым сильным на корабле, и вот в очередной раз воины-побратимы у него это ощущение украли. Одно слово: наёмники.
— Почему ты молчишь? Или за столом ты не так отважен, как на поле битвы?
Да, они не раз сражались бок о бок с иллирийскими или тунисскими пиратами, но Олаф всё равно не стал его другом. Совместные драки не сплотили их души. Слишком велика была разница между получившим незаконченное образование грамматика купцом и викингом, воспитанным на суровых сагах.
Захмелевший викинг, сдвинув брови, смотрел на замолкшего купца. Постороннему человеку могло бы показаться, что варяг его ненавидит. Но Феодор знал, что такой взгляд для Олафа-руса дело обыденное. Так он смотрит даже на своего побратима.
Привычка философствовать — единственное, что не нравилось Феодору в соотечественниках, от чего он, до появления Гаилая, отдыхал в заморских странствиях. Там, где образование — удел избранных, народ прост и лёгок в общении, а вот в родной Империи на разговоры об этике и эстетике тянет даже возницу. Как когда-то писал один известный человек: «В стольном граде уже нельзя спокойно выпить вина! Виночерпий, пока наполняет ваш кубок, обязательно выскажет своё мнение о природе божественной Троицы».
В школе грамматиков, где дети и заражаются этой болезненной привычкой к долгим разговорам на высокие темы, Феодор старался молчать. Пока другие подростки на практике постигали основы риторики в спорах, сын кинтарийского купца скучал в сторонке, потому что отец с малолетства приучил его к тому, что тот, кто верит в истинного Мессию, должен быть осторожен в словах, пока у власти проклятая Всемогущим Господом династия. Но когда кто-нибудь из мальчишек начинал цитировать Диогена и других ненавистников роскоши и богатства, Феодор не мог стоять в стороне. Не стал он молчать и сейчас.
— Я знаю, что ты имел в виду, — собрался наконец с мыслями Кривой Купец. — Ты хотел сказать, что копить деньги — это занятие, недостойное мужчины.
