Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или приключения Недобежкина
— Сейчас его Машенька подготовит слегка, подразделает, а там и мы с него шкуру снимем, спесь пособьем. Нет, дорогой, на чужой каравай рот не разевай. Аспирант!
Андрей Андреевич презрительно плюнул в паркет и принял благостную мину.
— Андрей Андреевич ждет вас, молодой человек, — после скупого приветствия в прихожей сообщила Марья Васильевна гостю, нагруженному тортом, бутылкой шампанского, коньяком и цветами.
— А где Валя? — удивился аспирант, не видя предмета своей страсти. — Я бы хотел ей вручить цветы.
— Варя к вам выйдет немного позднее, после вашего разговора с Андреем Андреевичем, тогда вы и вручите цветы.
Надеюсь, вы отобедаете с нами? — Марья Васильевна взглянула в глаза молодому человеку, внося в них полную ясность.
— Конечно, конечно, с удовольствием! — поспешно откликнулся аспирант и тут же обругал свою поспешность:
„Опять я суечусь, робею. Голос какой-то заискивающий".
— Тогда ставьте ваши дары сюда! — Очень моложавая дама, понимающе сверкнув бриллиантовыми серьгами, указала на столик с фарфоровой вазой, в которой уже стояло несколько роз. Никаких восторгов по поводу чудесного букета, никаких комментариев по поводу торта и вина. Это бы показалось Недобежкину невежливым, если бы не все объясняющие взгляды хозяйки.
— Проходите! — Марья Васильевна открыла дверь в кабинет Андрея Андреевича и улыбнулась, жалея аспиранта.
Аркадий Михайлович очутился наедине с людоедом. А дальше произошло то, что всегда происходит, когда ничтожному просителю удается попасть в кабинет большого начальника.
Трудно вообразить, чтобы, скажем, юный олень сам заскочил в логово льва и живым вырвался на волю, а ничтожному просителю сплошь и рядом это удается, но если не шкуру, то что-то же оставляет он в лапах более сильного хищника? И даже если и удается ему получить желанное „да" вместо „нет", то за те же две-три минуты, что находится проситель в кабинете большого начальника, с него успеет сойти семь потов, а выйдет он из этого логова постаревший лет на десять с землистым, как у покойника, лицом. Вот потому-то настоящие начальники, которые находятся на своем месте, всегда имеют цветущий вид и глаза, которые так и посверкивают плотоядным блеском. Нет, не только страхом или местью своих подчиненных питаются начальники. Думаю, что скоро какой-нибудь исследователь подробно объяснит, почему так любят люди быть начальниками и почему Андрей Андреевич Повалихин так любил отказывать женихам своей дочери!..
Поначалу их беседа сложилась, как показалось молодому историку, очень удачно. Андрей Андреевич довольно благожелательно покивал головой, выслушав о любви Недобежкина к его единственной дочери, даже несколько раз ободряюще улыбнулся ему, но потом их диалог принял совершенно неожиданный оборот. Как это произошло, аспирант совершенно не понял. Он, сам того не подозревая, дал Валиному отцу ужасный повод заподозрить его в низких мотивах своего сватовства.
— Молодой человек! Стыдитесь! — загремел Андрей Андреевич, предварительно испепелив его несколькими презрительными взглядами. — Вы вскружили голову моей дочери, даже моя жена не разглядела ваших истинных намерений.
Неужели у современной молодежи не осталось никаких идеалов? Неужели вы все превратились в пошлых стяжателей, которые интересуются только машинами, дачами, квартирами, видеомагнитофонами, возможностью получать свободно конвертируемую валюту? Неужели только это вам нужно, чтобы покупать красивые кожаные куртки и, как венец всех устремлений, предел ваших мещанских вкусов, у вас у всех одна заветная мечта — купить „мерседес"? Я не понимаю, почему нужно делать предложение Вале Повалихиной, разве Лена Грязнова менее достойна любви, менее достойна иметь жениха, скажем, такого молодого и перспективного аспиранта, как вы?
Аркадий Михайлович, как громом пораженный, слушал эту обличительную речь, не имея никакой возможности вставить хотя бы слово в свое оправдание и не понимая, чем она вызвана.
— Да! Почему вы не объяснились в любви Лене Грязновой? Разве она менее красива, чем Валя Повалихина? Вот, я подсчитал, моей дочери, девятнадцатилетней девчонке, у ко торой нет никаких особых достоинств, кроме внешности, за три года с шестнадцати лет сделали уже двадцать шесть предложений выйти замуж. Это ад для родителей — сознавать, что так измельчала, опошлилась нынешняя молодежь. Я думал, нашелся скромный молодой человек, который просто дружит с моей дочерью, который, понимая, как больно родителям, что их дочь рассматривают только как богатую невесту, будет иметь деликатность не поднимать этого больного для души пожилого отца вопроса. Неужели мне, чтобы устроить счастье своей дочери, нужно переехать в однокомнатную квартиру, сжечь яхты, разбить машину, спалить свою дачу, дачу жены, пойти работать в дворники и лишь тогда быть уверенным, что мою дочь любят ради нее самой, а не ради этой мишуры, ради этих дачных бревен и автомобильных железок? Боже, до чего мы дожили! Да я скорее отрублю себе руку, чем отдам руку своей дочери кому-нибудь из современных женихов. Не надейтесь! Я открыл своей дочери глаза на ваши истинные намерения! Вам она не нужна! Андрей Андреевич схватился за сердце.
— Маша! Валидол! Нитроглицерин!
Тут вбежала Марья Васильевна.
— Адик! Милый. Что он с тобой сделал? Тебе плохо?
Молодой человек, как вам не стыдно! Что вы сделали с пожилым человеком?!
— Папа! Прости меня! — вслед за матерью в комнате появилась Валя-Варенька. — Папа, я все поняла! Милый папочка!
— Ты убиваешь родного отца! — прокричала мать дочери, воздев к небу алебастровую руку. — Иди, иди с убийцей своего отца. Идите, не бойтесь, все достанется вам! И квартира, и дача, и две наши могилы! Иди к нему!
— Что ты говоришь, мама! Как тебе не стыдно? Неужели ты подумала, что мне мое счастье дороже вашего здоровья? Нет! Я останусь с вами, с тобой и с папой. Папочка! Аркадий, прости меня, но это выше моих сил, я не могу видеть, как они страдают. Они несправедливы к тебе, но я ничего не могу поделать.
— Да как же так, Валя?! Андрей Андреевич, я люблю вашу дочь. Марья Васильевна, это несправедливо! — заметался аспирант, потрясенный нелепостью происходящего и в то же время уверенный, что своим поведением дал пищу для этих ужасных обвинений.
— Аркадий Михайлович, ну хоть в такую минуту не будь те эгоистом, подумайте о человеке, которого вы довели до сердечного приступа. Оставьте высокие слова! — возмущенно воскликнула хозяйка дома.
— Молодой человек, прошу вас покинуть наш дом. Мы поняли друг друга! — Злой волшебник, Андрей Андреевич нашел в себе силы и поднялся с кресла, чтобы постоять за честь своей дочери даже ценой своего здоровья, а может быть, и самой жизни.
Марья Васильевна вдруг поймала взгляд бедного аспиранта, и тому на мгновение показалось, что он все понял. Воспользовавшись этой вспышкой просветления в мозгу неудачливого жениха, Марья Васильевна подхватила его под руку и, подталкивая в спину, выпроводила на лестничную клетку. Дверь еще за одним женихом захлопнулась, и слезы дочери были осушены заботливыми родителями.
Оказавшись на лестничной клетке, Недобежкин дрожал мелкой дрожью, как побитая собачонка. Его прошиб липкий пот. На деревянных, плохо гнущихся ногах он стал спускаться вниз по ступенькам.
— Все потеряно! По-видимому, я вел себя ужасно, раз обо мне так плохо подумал Валин папа. Он решил, что я сватаюсь ради ее приданого: дачи, машины, квартиры. Какой стыд! Как это подло с моей стороны.
Аркадий Михайлович остановился на лестничной площадке напротив окна во двор. Стеклянные створки открытого окна образовали в лестничной полутьме как бы зеркало. Он заглянул в них, чтобы посмотреть на себя, и не поверил своим глазам: в первой створке он увидел жалкого, взъерошенного молодого человека в дешевом костюмчике со сбитым набок галстуком, а во второй створке — смеющееся лицо розовой блондинки, которой утром наступил на ногу. Она явно насмехалась над ним, Недобежкиным. Посмеялась мгновение и., пропала. Аркадий Михайлович от удивления даже повертел створки, но блондинка больше не появлялась. Он даже выглянул наружу, свесившись с подоконника, и почувствовал, как что-то уперлось ему в живот.
— Ага, это кнут! — вспомнил он и машинально схватил его ручку. Кнутовище было теплое, нагретое за десятки, а может быть, и сотни лет. Прикосновение к ручке кнута успокаивало и отрезвляло, придавая демоническую уверенность в своих силах.
— Что же это получается! — в сердцах воскликнул про себя аспирант. — Забрали торт, вино, шампанское, бутылку коньяка и выставили за дверь. Наплевали в душу! Меня же сделали виноватым. За что? За то, что я бедный аспирант? Нет, я этого так не оставлю!
Недобежкин нетерпеливыми движениями развязал узел, размотал кнут и слегка прошелся кожаным крученым вервием по ступенькам, и те в местах, где оно их чуть тронуло, сверкнули бенгальскими искрами. Он взмахнул рукой посильнее, и кнут, свернувшись в змеиные кольца, высек в воздухе шаровую молнию. Ба-бах! Раздался оглушительный треск. Огненный шар стал наплывать на Аркадия. Аспирант, пятясь от него, пошел вверх по ступенькам, но шар, влекомый сквозняком, быстро нагонял его, и, чтобы защититься, Недобежкин попытался оттолкнуть сгусток огня ладонью. Рука от столкновения с шаром на мгновение приняла цвет раскаленного металла, и шаровая молния исчезла, растворившись в атомах недобежкинского тела, после чего та дурь, которую напустили на него глаза Марьи Васильевны и ее дочки, мигом сошла с его души. С этого момента аспирант почувствовал, что становится другим человеком.
