Джон Адамс - Путь волшебника
— Опасные времена! Трудные времена! Плохие времена! — воскликнула Халса. — Да все пошло наперекосяк, едва я родилась. Почему я вижу будущее, знаю, что может произойти, но не способна предотвратить беду? Когда наступят лучшие времена?
— А что ты видишь? — спросил Толсет.
Он взял Халсу за подбородок и стал наклонять ее голову туда-сюда, будто череп был стеклянным и он заглядывал в середку. Потом погладил по затылку, будто собственного ребенка. Девочка зажмурилась, поддаваясь нахлынувшей тоске.
— Ничего я не вижу. Такое ощущение, будто меня обернули шерстяным одеялом, побили и бросили в темноте. Слепцы так же себя чувствуют? Может, колдуны Перфила что-то со мной сделали?
— А так лучше или хуже?
— Хуже. Или лучше… Не знаю. Что мне делать? Кем я теперь буду?
— Ты слуга колдунов Перфила, — сказал Толсет. — Наберись терпения. Все еще может измениться.
Халса не ответила. Да и что тут скажешь?
Она бегала вверх и вниз по лестнице, принося в башню воду, горячую пищу, кое-какие мелочи, найденные на болоте. Дверь всегда оставалась закрытой, и никак не заглянуть внутрь. Никто не заговорил там ни разу, хотя девочка часто сидела у порога, затаив дыхание, чтобы колдун подумал, будто она ушла. Но колдуна не так-то просто одурачить. Может, если бы по лестнице поднялся Толсет, его бы и впустили. Но уверенности у Халсы не было.
Эсса, Бурд и другие дети не обижали ее, будто знали: что-то в ней сломалось. Но она понимала, что не была бы такой добренькой, сложись все наоборот. Хотя не исключено, что и они это знали.
Две женщины и изможденный мужчина держались поодаль от всех. Халса даже не знала, как их зовут. Они уходили с поручениями, а когда возвращались, уединялись в башнях.
Однажды, возвращаясь от водоема с полным ведром рыбы, Халса повстречала на тропинке дракона. Не слишком большого, с собаку. Он буравил ее глазами, сиявшими как самоцветы. Обойти его девочка не могла. Он сожрет ее и будет прав. И вдруг появилась Эсса с палкой в руке. Она стукнула дракона по голове, потом еще раз. А напоследок дала хорошего пинка.
— Пошел прочь! — прикрикнула она.
И дракон удалился восвояси, на прощание бросив на Халсу печальный взгляд.
— Будь с ними построже, — сказала Эсса, подхватывая ведро. — Иначе заберутся тебе в голову и убедят, что ты должна быть съедена. Чтобы нападать на тех, кто может дать отпор, они чересчур ленивы.
Выбросив из головы остатки мысли о том, как славно быть съеденной, Халса ощутила, будто бы пробудилась ото сна. Красивого и возвышенного, печального и несуразного.
— Спасибо, — шепнула она, чувствуя дрожь в коленках.
— Крупные сторонятся низин, — пояснила Эсса. — А вот мелких любопытство тянет к колдунам Перфила. Под любопытством я прежде всего подразумеваю голод. Драконы поедают то, что вызывает у них любопытство. Ладно, пойдем поплаваем.
Иногда Эсса или еще кто-нибудь развлекали Халсу историями о колдунах Перфила. Большинство из них были дурацкими или откровенно высосанными из пальца. Дети болтали снисходительно, будто наставники казались им скорее забавными, чем страшными. А в других, более грустных рассказах речь шла о давних временах, когда колдуны вели грандиозные войны, или надолго отправлялись в длительные изгнания, или попадали в застенки из-за предательства тех, кого они числили в друзьях.
Толсет вырезал для нее гребенку. Она нашла лягушек, чьи спины были украшены таинственными знаками, похожими на цифры, собрала их в ведро и отнесла в башню. Она поймала крота с глазками, как булавочные головки, и носом, напоминавшим мясистую розовую ладошку. Она приносила колдуну рукоять меча, монеты с дырочкой, панцирь, сброшенный растущим драконом, — величиной с барсука, очень легкий, но ужасно крепкий. Когда Халса отчистила скорлупу от грязи, та засияла, как надраенный медный подсвечник. И все это она таскала вверх по лестнице. Она не знала, есть ли польза хотя бы от одной находки, но в душе тихонько радовалась, когда удавалось обнаружить что-то новенькое.
Крот вернулся вниз, быстро переползая по ступенькам, и скрылся. Лягушки оставались в ведре, сердито квакая, когда она вернулась с ужином для колдуна. Но прочие находки исчезли за дверью.
То, что Толсет называл даром, постепенно возвращалось к Халсе. Она уже могла видеть колдунов в башнях, чувствовать, когда они следят за ней. Но с даром пришло еще кое-что. Оно посещало девочку, когда та ловила рыбу или гребла в старой рыбацкой лодке, которую помогла починить Толсету. И Халса как будто догадывалась, что это и откуда взялось. Это была та часть души Лучка, которую он научился отсоединять. Вернее, то, что от нее осталось, — бесшумная, невесомая, мрачная половина. Она не заговаривала. Только смотрела. Ночью стояла у изголовья тюфяка и берегла ее сон. Халса радовалась соседству. Хоть какое-то, да утешение.
Она помогала Толсету ремонтировать башню в том месте, где рассыпался раствор и зашаталась кладка. Она научилась делать бумагу из тростника и луба. Наверное, колдуны нуждались в бумаге для записей. Толсет учил девочку читать.
В один прекрасный день, возвращаясь с рыбалки, Халса увидела, что все слуги колдунов собрались в кружок, в середине которого сидел зайчонок, неподвижный, словно каменный. Призрак Лучка стоял тут же, рядом с прочими детьми. Какая-то субстанция перетекала от зайчонка к слугам колдунов и обратно, подобно тому как шел переток от Халсы к Лучку, когда она отдавала ему свою двуликую куклу. Бока зайчика вздымались и опадали, взгляд казался неподвижным, мрачным, но всезнающим. Шерсть топорщилась от магии.
— Кто это? — спросила Халса у Берда. — Колдун Перфила?
— Что? — переспросил мальчик, не отрывая взгляда от зверька. — Нет, это не колдун. Это заяц. Всего-навсего заяц. Он пришел с болот.
— Но я же чувствую его, — возразила Халса. — Даже вроде слышу, как он говорит.
Берд оглянулся на нее, и Эсса тоже.
— Все говорят, — медленно произнесла она, будто объясняя ребенку. — Главное — слушай, Халса.
Они с Бердом смотрели на нее как-то странно, будто приглашали покопаться в своих головах, узнать, о чем думают. И другие перенесли внимание с зайчонка на Халсу. Она попятилась.
— Я не могу… Я ничего не слышу!
Когда она вышла из башни за водой, ни Эссы, ни Берда, ни других детей не было. Зато по лугу носились зайчата, прыгали, боролись друг с дружкой, сталкивались в воздухе. Лучок восседал на кресле Толсета, наблюдая за ними и посмеиваясь. Халса внезапно подумала, что не видела улыбающегося Лучка с тех пор, как умерла его мать. Просто удивительно осознавать, что мертвый мальчик способен радоваться.
На следующий день Халса обнаружила в колючих зарослях раненого лисенка. Пока вытаскивала, изодрала руки, да еще и звереныш изловчился цапнуть за палец. Сквозь рану на его животе виднелись сизые петли кишечника. Оторвав полосу от рубахи, девочка обмотала лисенка и сунула его в карман. Кинулась в башню колдуна и стремительно взлетела наверх, не считая ступенек и не останавливаясь для передышки. Лучок, быстрый как тень, не отставал.
Добравшись до двери, Халса заколотила по ней кулаками.
— Колдун! — кричала она.
Никто не отвечал.
— Помоги мне, пожалуйста! — молила девочка.
Она вытащила лисенка из кармана и уселась с ним на ступеньках, баюкая на коленях. Он уже не кусался, сохраняя все силы для борьбы со смертью. Лучок опустился рядом, почесал горло щенку.
— Пожалуйста, — повторила Халса. — Пожалуйста, не дай ему умереть. Сделай хоть что-нибудь!
Она чувствовала, что колдун Перфила стоит за дверью. Вот он поднял руку — еще чуть-чуть, и откроет. Халса видела, что колдун любит лис, любит всех диких обитателей болот. Но он промолчал. Должно быть, он не любил Халсу. Дверь так и не открылась.
— Помоги мне, — попросила Халса еще раз.
Она чувствовала, что из нее тянется страшная черная нить, как тогда в поезде, с Лучком. Казалось, колдун трясет ее за плечи в холодной слепой ярости. Какая-то девчонка, и вдруг посмела требовать у него помощи! Лучок тоже дергал ее. Там, где вцепилась пятерня мальчика, Халса чувствовала вливающийся в нее, проходящий насквозь поток силы. Она ощутила боль лисенка, его рану, вялую пульсацию сердечка, страх и отчаяние. Ощутила уходящую жизнь. Магия текла вверх и вниз по лестнице. Колдун Перфила смотал эту черную мокрую пряжу, а потом отпустил ее на свободу. Поток рванулся через Халсу и Лучка в лисенка и не ослабевал до тех пор, пока девочке не показалось, что она умирает.
— Пожалуйста… — простонала она, на сей раз упрашивая колдуна остановиться.
Колдовство убивало ее. А потом она вновь ощутила опустошение. Магия просочилась без остатка, не оставив Халсе ничего, даже забрав с собой частичку ее души. Кости девочки превратились в студень. И тут лисенок начал вырываться, сучить лапками, а когда она размотала тряпицу, немедля вонзил острые зубки в запястье, спрыгнул на ступени и убежал, как будто и не умирал только что.
