Джон Адамс - Путь волшебника
— Эй, оставь хоть глоточек! — Я тоже поднялся и хлопнул его по плечу, пытаясь хоть немного развеселить.
Эльпенор отшатнулся от меня, слегка покачиваясь.
— Отстань! — Он сделал второй большой глоток, шагнул ко мне, наклоняя голову, и… захрюкал.
Наверное, со стороны это выглядело смешно, но я по-настоящему испугался. Он не захотел мыться, и теперь в звездном свете засохшая на голой груди грязь напоминала запекшуюся кровь. Мой друг уже выпил достаточно и потерял власть над собой; в таком состоянии он легко мог затеять ссору, но я не хотел с ним драться. Тем более в темноте на скользкой крыше.
— Эй, погоди, Эльпенор, полегче…
Он несколько раз гортанно хрюкнул, слишком низко для человека.
— Прекрати! — Я попятился. — Хватит валять дурака! Говори по-человечески.
Он ответил хриплыми выдохами, такими сильными, что разлетелись брызги слюны и слизи из носа.
— Эльпенор! По-человечески!
— Ну ладно. Хрю, хрю-хрю! — ответил он. — Ты доволен? Этого ты хотел? Ну, давай же — хрю-хрю, хрю! Скажи это по-человечески.
Я молчал.
— Не можешь сказать? — Он вылил в рот последние капли и швырнул ритон с крыши.
Когда керамический сосуд разлетелся вдребезги на мощенном камнем дворе, взвыл волк. Эльпенор завыл в ответ, зарычал и захрюкал, отвернувшись от меня.
— Прекрати, Эльпенор!
— Тебе же понравилось! Так давай, присоединяйся! Поболтаем, похрюкаем! Хрю-хрю! Ну как? Не слишком по-человечески? — Он вновь захрюкал, как свинья, и влага двумя струйками побежала из его ноздрей.
Я отпрыгнул, едва не свалившись.
— Перестань!
Внезапно он выбросил руки вперед и попытался меня схватить, хрипя и хрюкая, как кабан.
— Забери тебя Цербер, Эльпенор! — Я прикрыл голову руками, но он, дико рыча, врезался в меня.
Я оттолкнул его, сильно оттолкнул, но он продолжал нападать. Не знаю, рычал ли он, плакал, завывал ли — о боги, что за ужасные звуки! — но мне стало больно. Эльпенор обезумел, будто одержимый демонами, и я, глубоко вздохнув, хрюкнул в ответ. Громко!
Он еще раз боднул меня, а потом сжал в крепчайших объятиях, забыв — благодаренье богам! — об этих ужасных звуках. Я стоял как дурак, уткнувшись носом Эльпенору в грудь. Его пот, смешанный с грязью, стекал мне на лоб. Но я радовался, что он перестал нападать. Впервые с того мига, как нам вернули человеческие тела, я мог слышать биение его сердца радом с моим.
Наконец Эльпенор разомкнул объятия.
— Значит, ты свинья в глубине души?
Я потер бока — все-таки Эльпенор сдавил меня слишком крепко.
— Должен заметить, сегодня впервые за весь срок службы в дружине нашего предводителя я почувствовал себя счастливым.
Мой друг хрюкнул, но в этот раз скорее по-человечески, чем по-звериному.
— Эльпенор? Ты в порядке?
Он с наслаждением, как самое вкусное яство в мире, слизнул сопли с верхней губы.
— Мне понравилось, что я все забыл. Ты меня понимаешь?
— Ага…
— Но теперь я снова вспомнил.
Я не знал, что и ответить. Мои собственные воспоминания, вызывающие боль, нахлынули после возвращения человеческого облика, но я ценой неимоверных усилий справлялся. А вот мой друг не сумел.
— Ну, кто-то же должен помнить…
— Ты думаешь, это предначертано свыше? Помнить? — Его губы исказила кривая усмешка. — Как думаешь, наш предводитель запомнил, что с нами сталось? Что мы увидели?
— Думаю, нет. Но я помню. И ты помнишь.
— Да, и это мучает меня. Ты хочешь все помнить?
— Нет, но…
— Но!.. Ты жалеешь, что мы не остались свиньями. — Его странная улыбка угасла.
Я усмехнулся и негромко хрюкнул.
Он хрюкнул в ответ, растерянно и тоскливо. Подошел к краю крыши.
— Ты не против еще выпить?
— Ночь разгула?
— Сходи за вином.
Я кивнул, обратив внимание на его сдавленный голос и напряженно ссутуленные плечи. Кажется, он плакал, поскуливая вполне по-человечески.
Спустившись по скату крыши, я заметил несколько львов и волков, которые крутились у осколков ритона, а потом осторожно перелез в раскрытое окно верхнего этажа. Там все лежали вповалку — и люди, и нимфы. Я пробрался на цыпочках между неподвижными телами и спустился из царства сна на кухню.
Налил в мех вина, нашел немного еды. И вдруг, подобно воинам на поле боя, заревели львы, завыли волки. Схватив нож со стола, я выбежал, чтобы посмотреть, в чем дело. Звери собрались в кучу у одной из стен дворца, и я кинулся к ним.
Должно быть, что-то человеческое оставалось в сердцах хищников, поскольку, завидев меня, они расступились, открывая тело моего друга. Если бы не струйка крови, сбегающая из открытого рта, я бы подумал, что Эльпенор прилег отдохнуть. Челюсть отвисла, мускулы вокруг глаз расслабились, он выглядел вполне мирным… Мой разум превратился в патоку, вязкую и текучую, и отказывался хоть что-то понимать.
Прижавшись ухом к его груди, я старался уловить хоть малейший признак жизни, но тщетно. Воздух невольно вырвался из моей груди, ребра опустились. Тогда мне показалось кощунством дышать рядом с мертвым другом.
Всю ночь я оставался возле его тела, напрасно надеясь обменять свое дыхание на его, надеясь вернуть его душу из мрачного Тартара. Надеясь, что он поднимет голову, улыбнется безумно и хрюкнет, роняя брызги крови и слюны.
Но этого не случилось.
И вот наступила ночь смерти — спустя три недели после гибели Эльпенора. Я приготовил две чаши пряного вина для Цирцеи и Одиссея; питье поставлю у изголовья их ложа. По привычке они выпьют вино утром. Для него — с болиголовом, для нее — без.
Я отравлю его, как он отравил Эльпенора. Того сразила двойная доза — жестокие приказы Одиссея и немилосердное колдовство Цирцеи.
Слишком опасным ядом для моего друга оказалась жизнь в теле свиньи.
Мои ноги не дрожали, когда я приближался к кровати, и поднос я держал крепко. Дух Эльпенора вел меня сквозь темноту опочивальни. Они спали. Я поставил чашу с болиголовом на столик на стороне Одиссея. Он даже не пошевелился. Спокойно обойдя постель, я опустил безвредную чашу так, чтобы волшебница могла легко дотянуться рукой.
Попытавшись незаметно улизнуть, я вдруг споткнулся. Наверное, простыни лежали на полу. Попытался высвободить ноги, но тряпка, казалось, переползла выше. Или это веревки? Я дернулся, но веревки, обвившиеся вокруг моих лодыжек, заскользили вверх, к бедрам. Я едва сдержался, чтобы не заорать от ужаса. Что-то мягкое и теплое, похожее на пряжу, обвило мою поясницу. Беззвучно я молился богам — помогите во имя моей дружбы. Хоть кто-нибудь, помогите!
Комната озарилась, пламя согрело мою спину. Обернувшись, я увидел проснувшуюся Цирцею, ее глаза горели, как у охотящегося ночью зверя. Длинные струйки зеленого света связывали ее пальцы и меня. Я помотал головой, пытаясь отогнать видение. Но длинные, тонкие, живые щупальца оплели мои ноги, поясницу, грудь. Я оказался спеленатым и беспомощным. Позади колдуньи лицом вниз лежал Одиссей, казавшийся столь же темным, сколь она лучилась светом.
— И что мне поделать с печальным маленьким убийцей? — спросила Цирцея.
Я попытался вырваться из удивительных тонких щупалец.
— Не будь таким нетерпеливым. — Из ее глаз вылетели искры. Веревки, державшие меня, сжались раз, потом второй. Успокаивающее тепло растеклось по телу. — Почему ты замыслил погубить моего возлюбленного?
Пол зашатался, будто я стоял на палубе корабля. Лицо Цирцеи расплылось. Ее проклятые руки продолжали вливать в меня дурманящее зелье. Веревочки напряглись, понуждая поднять глаза. Водопад волос цвета моря ниспадал на ее плечи, соединяясь с веревками, исходящими из пальцев. Она превращалась в бурный поток, а меня, как утлый челн, влекло неумолимое течение.
— Он убил моего друга, как прежде убил многих.
— Он убил многих, но в смерти твоего друга не повинен.
— Если бы Эльпенор не побывал в теле свиньи, он не прыгнул бы с крыши.
— Но ведь это я заколдовала тебя и твоего друга.
— Одиссей во всем виноват. Это он заставил тебя превратить нас обратно в людей.
— Твой друг хотел остаться свиньей? — Ее глаза вспыхнули. — Почему?
— Он… — Я замешкался, не будучи уверен в правильности догадки и не желая предавать память Эльпенора. — Ему не нравилось быть человеком.
— А ты?
— А мне нравилось… быть свиньей, — прошептал я.
— В чем отличие? Одному нравилось быть свиньей, второму не нравилось быть человеком.
Я снова замешкался с ответом. Веревки сжались, и вслед за этим слова сорвались с моих уст:
— Эльпенору хотелось забыть все человеческое, забыть, что он был человеком. А мне по душе… свобода, наслаждение, погоня. И я не должен был задумываться. Мне понравилось, что я и мои чувства слились в единое целое; я не делил поступки на хорошие и плохие. О боги! Я хочу быть опять свиньей! — Заветное желание легко сорвалось с языка, а ведь еще недавно на крыше я боялся произнести вслух эти слова.
