Джон Адамс - Путь волшебника
— Кто? — спросил он у стен, и медленно проступило имя: оно собралось и скатилось к нему подобно густой черной капле, выступившей из каменных пор и плесени: «Волл».
Фестина бросило в холодный пот.
О Волле Беспощадном он впервые услышал давно: поговаривали, что тот был больше, чем чародей, но меньше, чем человек. Волл шел от острова к острову до Дальних Пределов, разрушая строения Древних, порабощая людей, вырубая леса и вытравливая поля; всех же волшебников и магов, пытавшихся ему противостоять, он заточал в подземные склепы.
Беженцы с разоренных островов неизменно сообщали одно: он явился под вечер, с моря, верхом на темном ветре. Его рабы прибыли на кораблях — их видели, однако никто и никогда не видел Волла… На островах было много людей и тварей, служивших злу, и молодой волшебник Фестин, жадный до знаний, не слишком верил сказкам о Волле Беспощадном. «Я защищу этот остров», — думал он, памятуя о своей нерастраченной силе, и возвращался к дубравам и ольшаникам, к песням ветра в их листьях, к рокоту роста в стволах и ветвях, к тронутой солнцем листве и темным грунтовым водам, омывающим корни. И где же они теперь — деревья, его старые товарищи? Неужто Волл уничтожил лес?
Придя наконец в себя и поднявшись на ноги, Фестин дважды взмахнул напрягшимися руками и выкрикнул Имя, которым отмыкались все запоры и отпиралась любая сделанная человеком дверь. Но стены, пропитанные ночью и Именем своего строителя, не отозвались, не услышали. Слово вернулось эхом и отдалось в ушах Фестина с такой силой, что он упал на колени, обхватил голову и оставался в этой позе, пока отзвук не замер в сводах, высившихся над ним. Затем, все еще оглушенный отдачей, он сел и погрузился в тягостные раздумья.
Люди говорили правду: Волл силен. Здесь, на его территории, в стенах заколдованной темницы, его магия устояла бы при любом прямом нападении; сила же Фестина наполовину уменьшилась из-за потери посоха. Но даже такой тюремщик не мог лишить Фестина собственного могущества, способности к проецированию и превращению. А потому волшебник потер виски, теперь болевшие вдвое сильнее, и преобразился. Его тело бесшумно растаяло и превратилось в легкое облачко.
Неспешно, сторожко туман оторвался от пола и устремился по скользким стенам, пока не нащупал стык со сводом — трещину шириной с волос. Он просочился, капля за каплей. Он почти выбрался, когда налетел ветер — горячий, как от печи; налетел и начал расшвыривать и сушить капли. Туман поспешно втянулся обратно в свод, образовал на полу спираль и вновь стал Фестином, простертым на полу и задыхающимся. Для интровертов вроде Фестина превращение чревато эмоциональным потрясением; в сочетании с угрозой нечеловеческой гибели в необычном образе оно по-истине ужасает.
Какое-то время Фестин лежал и просто дышал. Кроме того, он злился на себя. Бежать под видом тумана — расчет исключительно простодушный. Любой дурак знает эту уловку. Наверняка Волл поставил горячий ветер в качестве часового.
Фестин превратился в маленькую летучую мышь, взлетел к потолку, вторично преобразился в тонкую струйку обычного воздуха и просочился в щель.
На сей раз он беспрепятственно выбрался и легким дуновением полетел через зал к окну, но острое чувство опасности вынудило его собраться и обернуться первым пришедшим на ум мелким предметом — золотым кольцом. Очень кстати. В виде кольца он лишь испытал легкий озноб от порыва ледяного ветра, который рассеял бы его воздушную ипостась и превратил в хаос без надежды на восстановление. Когда буря миновала, он так и остался лежать на мраморном полу, прикидывая, в каком виде ему будет сподручнее выбраться из окна.
Он покатился прочь, но слишком поздно. Огромный тролль с пустым лицом метнулся смерчем, поймал увертливое кольцо и зажал в исполинском известняковом кулаке. Тролль подбежал к люку, вцепился в железную ручку, распахнул, после чего пробормотал заклинание и бросил Фестина в темноту. Тот пролетел сорок футов и звякнул о каменный пол.
Вернув себе подлинный облик, он сел и потер ушибленный локоть. Хватит ему превращений на голодный желудок. Он отчаянно тосковал по посоху, при помощи которого мог бы добыть любой обед. Без него можно менять свою форму и творить некоторые чары, но для себя не вызовешь ничего — ни молнии, ни бараньего ребрышка.
— Терпение, — сказал Фестин.
Восстановив дыхание, он превратил свое тело в пленительную смесь летучих масел, в упоительный аромат жаркого. Он вновь поплыл к трещине. Тролль-стражник подозрительно принюхался, но Фестин уже обернулся соколом и устремился прямо к окну. Тролль бросился за ним, отставая на несколько шагов, и заревел густым каменным басом: «Сокол, держите сокола!» Фестин уже падал с высот заколдованного замка в лес, простиравшийся темной грядой к западу; солнечный свет и блеск моря слепили, и волшебник ловил ветер подобно стреле. Но его отыскала стрела пошустрее. Он с криком рухнул. Солнце, море и башни закружились и сгинули.
Он вновь очнулся на сыром полу темницы; руки, губы и волосы были мокры от его собственной крови. Стрела поразила оконечность соколиного крыла — человеческое плечо. Лежа неподвижно, он подумал, что надо поскорее закрыть рану. Удалось сесть и вспомнить сокровенное длинное заклинание. Но он потерял много крови, а с нею — силы. Холод пронизывал до костей, неподвластный даже целебным чарам. В глазах осталось темно, даже когда он высек огненный шарик души, осветивший смрадный воздух: все тот же черный туман, который он видел нависшим над лесом и селениями его страны.
Он должен защитить этот край.
Сбежать не удастся — Фестин слишком ослабел и устал. Он чрезмерно доверился своему могуществу и лишился силы. Теперь его слабость передастся любой форме, какую он примет, и он попадет в ловушку.
Дрожа от холода, Фестин двинулся ползком. Огонек погас, испустив на прощание запах метана, болотного газа. Перед умственным взором возникли топи, протянувшиеся от леса до моря, — его любимые болота, куда не ходили люди, где осенью стройным рядом летели лебеди, а средь покойных заводей и островков камыша струились к морю резвые ручейки. Стать бы рыбой в этих буроватых водах, а еще лучше оказаться в истоках ручьев, в тени лесной чащи, под корнями ольшаника…
Это было великое волшебство. Фестин прибегал к нему не чаще, чем любой человек, тоскующий на опасной чужбине о родных землях и реках, томящийся по отчему дому — по столу, за которым ел, по ветвям за окнами спальни. Волшебство возвращения домой доступно только во сне, если речь не идет о высших магах. Но Фестин, скованный холодом, который полз из костей по нервам и жилам, выпрямился меж черных стен, собрал всю волю, пока та не стала светильником во тьме его плоти, и начал творить великое и безмолвное заклинание.
Стены исчезли. Он очутился в толще земли, где скальный камень и гранитные глыбы служили костями, грунтовые воды — кровью, корни — нервами. Как слепой червь, он медленно устремился сквозь тьму на запад. Затем вдруг по его спине и животу заструилась прохлада — бодрящая, уступчивая, неутомимо ласковая. Боками он ощутил воду, почувствовал ее ток; лишенными век глазами узрел перед собой между величественными опорными корнями ольшаника глубокое бурое озерцо. Он метнулся вперед, в тень, подобный серебристой молнии. Он был свободен. Он был дома.
Вода, не зная времени, спешила из своего чистого источника. Фестин лежал на песчаном дне пруда, предоставляя бегущей влаге, которая была сильнее любого целительного заклинания, успокаивать его рану и своим холодком вымывать поселившуюся в нем лютую стужу. Но он, пока отдыхал, слышал и осязал топот, сотрясавший землю. Кто теперь рыщет по его лесу? Слишком изнуренный, чтобы менять форму, он укрыл блестящее тело форели под изгибом ольховою корня и стал ждать.
В воду, взбивая песок, погрузились огромные серые пальцы. Во мгле над водой, размывавшей лица, мелькнули и скрылись пустые глаза. Затем вернулись. Ныряли руки, ныряли сети, промахивались снова и снова, но вот поймали его и подняли, извивающегося, в воздух. Он из последних сил попытался восстановить свой истинный облик и не сумел, будучи связан собственным заклинанием о возвращении домой. Он бился в сети, хватая ртом сухой, слепящий, ужасный воздух; он задыхался. Пытка продолжалась, и кроме нее не было ничего.
Много позже он мало-помалу осознал, что вновь обрел свое человеческое обличье; в глотку ему вливали какую-то кислую жидкость. Затем последовал новый провал, после чего он открыл, что лежит ничком на сыром полу склепа. Он вернулся во власть врага. И хотя Фестин опять мог дышать, он был не слишком далек от смерти.
Теперь холод объял его целиком; должно быть, тролли, слуги Волла, повредили хрупкое тело форели, ибо при всяком движении его грудную клетку и предплечье пронзала боль. Истерзанный, лишенный сил, он валялся на дне колодца ночи. Он не мог сменить облик, и выход был только один.
