Александр Карпенко - Грань креста
Нилыч закладывал умопомрачительные виражи, неведомым образом уверенно определяя направление.
— Озерный край, — молвила мышка, — скоро будем на месте.
То там то сям виднелись свайные деревушки, прилепившиеся к урезу воды, с рыбацкими лодками у причалов и растянутыми для просушки сетями. Флотилии парусных суденышек бороздили озерную синь. Белые чайки падали из поднебесья и резко взмывали вверх с добычей в клюве, роняя с оперения хрустальные капли. Солнце отражалось от многочисленных водяных зеркал, ослепляя рыжими бликами. А над всем этим великолепием вставали один за Другим дрожащие мосты радуг.
Деревня Выселки представляла собой лезущее на взгорок скопище домишек, со стенами, плетенными из тростника и обмазанными глиной, с тростником же крытыми крышами. Не хотел бы я зимовать в таком сооружении! Лачугами, впрочем, их тоже назвать нельзя, ибо были высоки и казались просторными.
Дом, куда нас вызывали, нашелся без малейших затруднений, несмотря на полное отсутствие нумерации. По Деревням — испокон веку так. Даже если и есть номера, их никто не знает. Нужно просто высунуть голову в окно и спросить ближайшего аборигена, где живет такой-то. Соответственно мы и поступили.
Прежде чем постучаться в циновку, натянутую на раму, которая заменяла дверь, взглянул на часы. Четыре с лишним часа с момента Получения вызова! Ох, ни фига ж себе фига! Прибывай я дома на вызов с такой скоростью, меня бы начальство выперло с треском через пару дежурств. Люси, однако, к констатации сего факта отнеслась абсолютно равнодушно. Надо полагать, тут это было в порядке вещей. И вновь погладил меня по спине морозной лапкой страх — да, конечно! Здесь со службы уходят только ногами вперед, куда ж спешить? Интересно, а увольняют ли со здешней «Скорой» вообще? Ну, хотя бы за грубые проступки? И если да, то что делать в этом мире пришельцу из чужих краев, лишившемуся не только земли, где он родился, но и единственной (скорее всего) работы, которую он умеет делать?
Ладно, ненужные мысли прочь. Дверь. За дверью больной. Что за больной неизвестно. Подтянулись. Собрались. Настроились. Наручники из заднего кармана брюк — в боковой халата, слева, под руку. Лишнее добро из халата — в брюки, чтоб не рассыпалось, в случае если начнется борьба. Карман рубашки, где кошелек, застегнут? Не выпадет? Газовый баллончик на месте. Что еще? Ах да. Часы. Туда же-в брюки. Все. Пошли.
Нельзя угадать, что ожидает за дверью. А ожидать может все что угодно, но что ничего хорошего — совершенно точно.
Нож. Топор. Ствол в упор. Или без хитростей — просто стоит клиент за косяком, занеся над головой табуретку, готовый вдарить ей по первому, кто зайдет.
Я встал со стороны дверных петель, чуть сбоку, одна нога впереди. Если бы нас было двое людей, то другой занял бы место с противоположной стороны. Но у меня в напарницах маленькая мышка, от которой в драке никакой пользы. Наоборот, еще придется отвлекаться, смотреть, как бы ее не затоптали.
Сама же мышка избрала необычную диспозицию. Цепляясь коготками за шершавую стену, она ловко взобралась наверх и устроилась посредине дверной притолоки, опустив головку. Глянул: она тоже в напряжении. Подобралась. Изготовилась к прыжку Ладно, будем надеяться, мой доктор хорошо представляет себе, что делает.
Стучу. Шаркающие шаги. Дверь приоткрылась. Резким рывком за ручку — на себя. Слева за дверью… никого. Справа… никого. На пороге — древняя старушка.
— Вызывали?
— Вызывали, вызывали, милой. Посмотри деда мово. Совсем плохой стал дед-то. Еще внучка моя… У ней тоже с головой чегой — то…
— Вызывала к чему, бабуля? Они что, буянят?
— И-и, милой, ну где им буянить? Тихаи они, тихаи, только чудять малость.
— Как чудят, родная?
— Да ты, милой, заходи, сам посмотри. Что ж через порог-то гутарить…
Я несколько расслабился. Непосредственной угрозы вроде бы пока не наблюдается. Однако быть начеку все, равно следовало: оружие в руках старика подействует ничем не хуже, чем в молодых. Начальная скорость пули от возраста стрелка, как известно, не зависит. А уж сколько за свою долгую психиатрическую карьеру я получил травм от женского пола — не счесть. Мужик опасней, но и предсказуемый. Его возможные действия можно просчитать и упредить.
Но вот чего ждать от баб… Они пускают в ход все, что мыслимо и немыслимо, — зубы, когти, шпильки, каблуки, маникюрные пилочки — всего не перечесть. А уж скользки, а уж вертки… Одним словом, за ними нужен глаз да глаз.
Переступил порог. Бабка показывает, в какую комнату идти. Люси, услышав наш разговор, уже отцепилась от притолоки и приземлилась у меня на плече, немало напугав старуху.
— Не надо бояться, бабуля. Это мой доктор.
Бормоча себе что-то под нос об упадке нравов у молодых, не стесняющихся якшаться со всякой… а в их-то время все, безусловно, было по-другому… бабка плелась за нами.
Вошли в комнату. Все тихо. У окна, на шатком стуле с прямой спинкой старик. Напротив, на старом, протертом диванчике, молодая, довольно симпатичная женщина с распущенными по плечам черными волосами держит в руках большую ярко наряженную куклу.
Обращало на себя внимание поведение старика. Он, уставив застывший взор в одну точку, находившуюся где-то далеко за противоположной стеной, совершал руками постоянно повторяющееся движение — не то что-то заплетал, не то выдергивал. Раз за разом его пальцы с нечеловеческой точностью возвращались в исходную позицию и беспрерывно продолжали совершать сложные манипуляции по невидимо нарисованной траектории. Двигательная стереотипия. Симптом серьезного поражения психики.
Люси, однако, не слишком заинтересовалась действиями больного. Бросив на него взгляд, как на нечто уже неоднократно виденное, а потому примелькавшееся, спросила бабулю:
— Давно из военной зоны?
— Три дня, милая. Три дня, как добрые люди помогли мне их оттуда вывезти. Он мало что не полгода в плену у нелюдей был. А мне до них никак было не добраться, ихний лагерь в другой стороне, далеко обретался. Я ж старая, ездить-то никуда сил нет. Вот и ждала, пока рядом окажутся. Я ж все продала, только б их повыручить. Есть не ела, пить не пила, все на деньгах сидела. Одну ночку-то Бог и дает, а сколько другого случая ждать? Смилостивился Господь, услыхал мои молитвы, дал их забрать-повывезти. А старый-то мой, как привезли его, все так и плетет, так и плетет. День плетет и ночь плетет. В рот кусок не положишь — сам не возьмет. Ходит под себя…
Молодая женщина тем временем играла со своей куклой, баюкала ее, шептала кукле что-то на ухо. Я подошел поближе и встретил серьезный взгляд широких серых глаз.
— Здластуй, — сказала она голосом маленькой девочки, — ты доктол Айболит?
— Я не Айболит, но лечить могу. Говорят, неплохо.
— А это волсебная мыска?
— Да, эта мышка волшебная. И она тоже умеет лечить. Она доктор.
— Доктол? Ой, как интелесно! Я есё никогда не видела мысыного доктола. А как ее зовут?
— Доктор Рат.
— Госпоза Лат, госпоза Лат!
— Не надо ее беспокоить, моя хорошая. Она занята. Видишь, с бабушкой разговаривает.
Люси, действительно понизив голос, о чем-то расспрашивала старушку.
— Ты моей кукле смозешь помочь?
— А что с твоей куклой?
— Она лучку усибла. Видишь, плачет? Полечи мою куклу, позалуйста!
Пришлось осмотреть игрушку. Основания утверждать, что она больна (если бы у куклы взаправду могла болеть рука), были. Шарнир, дающий возможность сгибать ручку в локте, выскочил из гнезда.
— Да, плохо дело. Ну, ничего. Сейчас мы ей ручку вправим, станет как новая.
— Ей будет осень больно?
— Ну, я думаю, минуточку потерпит.
Шарнир, щелкнув, встал на место. Я, присев около диванчика на корточки, извлек из кармана бинт (один мой знакомый высказывается в таком роде: «Бинт в кармане есть? Нет?! Херовый ты фельдшер!») и наложил на локоть куклы фиксирующую повязку, как настоящему больному. Завязал узел бантиком. В голове щелкали шестеренки, подбирая медицинское определение поведению женщины. На истерический пуэрилизм, когда дама, капризничая, «малютится», пытаясь привлечь к себе внимание, не похоже. Здесь явно все глубже, серьезнее. Это не игра в маленькую девочку, а тяжелое заболевание.
Люси тем временем закончила беседу со старушкой.
— Все ясно, бабуля. Внучку мы забираем с собой, пусть полечится.
— А деда-то мово? Что с дедом делать?
— Деду уже никакая больница не поможет. Вот, возьми таблеток, чтобы спал. Если не будет спать, помрет скоро. Терпи, бабуля, он теперь таким до гроба останется.
— Ай, милаи! Что ж делать таперича, буду ходить за дедом. Знать, крест мой такой. А внучку-то вылечите?
— Постараемся, обязательно постараемся.
— Уж постарайтесь, милаи. Одна она у меня осталась, сиротинушка. Всех же нелюди побили-то. Езжай с докторами, внученька, езжай.
