Лао Шэ - Избранное
В отличие от тети наша матушка выходила из дому редко, разве что только в те дни, когда происходила чья-то свадьба или похороны. Обычно мать с удовольствием хлопотала по дому, так как любила во всем порядок. Она стирала, шила, стригла детям волосы и даже, когда надо, «очищала лик» у своей старшей дочери (теперь молодой жены) — тонкой ниточкой выдергивала волоски на лице, чтобы после этих косметических операций оно было бы гладким и блестящим. Иногда матери приходилось идти в ямынь [52] за отцовским жалованьем, если отец в тот день был занят на службе. Ямынь находился недалеко от нас, но мать очень волновалась, как будто ей предстояло далекое путешествие — чуть ли не на остров Хайнань. Взяв серебро, которого почему-то с каждой получкой становилось все меньше, мать шла его менять на обычные деньги. В те времена таким обменом занимались не только ломбарды, но и обычные лавки, например табачные, что держали шаньсийцы, или свечные, где торговлю вели мусульмане. Мать не любила копеечную расчетливость, но отцовское жалованье — дело особое. От серебра, что она получала в ямыне, зависел «месячный бюджет» всей семьи. Поэтому, превозмогая смущение и вооружившись решимостью, она обходила несколько менял, стараясь выторговать у них лишнюю сотню монет. Случалось, что, пока она ходила от менялы к меняле, серебро падало в цене. Тут бегай не бегай, а все равно при обмене дадут на несколько. сотен монет меньше.
Возвратившись домой с отцовской получкой, мать впадала в грустные размышления. Моя сестренка из небольшого глиняного чайника, обычно стоявшего у очага для сохранения тепла, наливала ей напиток из крепко заваренной чайной крошки, который порой имел аромат чая. Девочка делала это молча, боясь нарушить печальные думы матери. Потом, тихо покинув комнату, она шла к воротам, чтобы подсчитать, сколько на них изображено «куриных лап», запомнив число, она говорила его матери, что было важно при составлении бюджета семьи. Выпив чай, мать снимала верхний халат, в котором она обычно выходила из дому, садилась на кан и, поджав под себя ноги, принималась за расчеты, используя вместо счетов медные монеты: большой медяк — один чох, маленький — сто вэней. Прежде всего надо было подсчитать долги. Бормоча себе под нос, мать передвигала медяки в левую сторону, при этом в правой кучке, обозначавшей деньги на прожитье, почти ничего не оставалось, поэтому мать очень осторожно отправляла несколько монет из левой кучки в правую. Она рассуждала, что ей, быть может, удастся отдать поменьше денег в лавку, где мы покупали масло и соль, если, конечно, она сумеет задобрить лавочника. От тревожных дум ее ладони становились потными. Через какое-то время монеты снова возвращались в левую кучку. Нет, она не станет упрашивать кредиторов и унижаться перед ними. Надо рассчитываться сполна! Сколько бы денег ни осталось после расчетов! Пусть ни медяка — все равно это лучше, чем слышать попреки и укоры лавочников и приказчиков!
После восстания тайпинов [53], военных кампаний англичан и французов и морской войны 1894 года [54] свою заносчивость и презрение к маньчжурам, даже к особе императора, теперь демонстрировали не только длинноносые иностранцы. Все большую непочтительность к знаменным стали проявлять даже обычные лавочники — все эти шаньдунские бакалейщики и шаньсийские менялы. Вытаращат глаза — каждое око по плошке — и ну честить знаменных людей, ну над ними издеваться! Поесть, мол, любите, а как возвращать долг, так шалишь! В долг больше не дадим! С этого самого дня извольте-ка платить наличными даже за кусочек холодного доуфу бобового сыра! Мать на себе чувствовала эти перемены жизни, хотя и не слишком хорошо разбиралась в делах Поднебесной. Иногда она советовалась с отцом — ведь он как-никак знаменный солдат и пост у него важный: охраняет императорский дворец. Отец лишь горько улыбнется и скажет еле слышно:
— Делать нечего! Придется с долгами расплачиваться! Левая кучка в конце концов оказывалась в несколько раз выше правой, отчего у матери на висках выступали капельки пота. Она застывала, будто в оцепенении. Что делать?
— Матушка, давай все же с ними со всеми рассчитаемся! — робко предлагала сестренка. — Сразу полегчает на сердце! В этом месяце мы постараемся не покупать ни лент, ни пудры… и масла для волос тоже не надо… Матушка! А что, если мы низко-низко поклонимся Цзаовану и скажем: «Боженька! Теперь перед тобой будет зажигаться только одна благовонная палочка, потому что нам сейчас приходится очень экономить!»
— Ах, дочка! Уж больно не хочется, чтобы наш бог терпел такие унижения! — вздыхала мать.
— Но ведь нам тоже не сладко! Неужели он на нас осерчает? — За этими словами следовало деловое предложение: — Зато мы перед ним положим побольше доуфу и нальем много-много бобового настоя. А жареного мяса или чего-то там еще пускай ест поменьше! Вот мы немножко и сэкономим!..
— Какая ты у меня смышленая, дочка! — Печаль матушки мало-помалу прошла, и она как будто пришла в себя. — Так вот! Потуже затянем пояса!.. Кто из нас пойдет, ты или я?
— Я сбегаю, а вы отдохните!
Тщательно пересчитав бумажные деньги и медяки, мать отдала их сестренке и наказала:
— Как только расплатишься, сразу же домой. Если встретишь старого Вана из лавки «Торговая удача», не позволяй ему «тянуть верблюда». Ты хотя и с косичками, но уже не ребенок! Скажи ему, что ты взрослая.
«Тянуть верблюда» — это когда кто-то из взрослых в шутку средним и указательным пальцами легонько тянул тебя за нос.
— Ну и пусть себе тянет! — засмеялась сестренка. — Ведь он же старый, ему скоро семьдесят! — Крепко зажав деньги в кулаке, сестра убежала.
Мать задумчиво посмотрела на жалкую кучку монет, лежащую на кане. Как их растянуть на целый месяц? Привычная к тяжелому труду, мать частенько думала: а не поговорить ли ей с нашим давним другом лавочником Ваном? Что, если попросить у него какую-то работу? Ведь она хорошо стирает, и стирка может стать неплохим приработком. Может, тогда семье не придется все время сидеть на бобовом отваре.
Так думала и сестренка, которая умела хорошо вышивать, простегивать матерчатые подошвы и обметывать петли. Почему бы и ей не заняться делом? Сестренка рассуждала так: хотя старый лавочник Ван — тот, что «тянет верблюда», — китаец, а продавец баранины дядюшка Цзинь — мусульманин, оба они очень добрые люди. Почему бы им не помочь — постирать или сделать что-то еще? Нисколько это нас не унизит! К тому же наша старшая сестра как-то по секрету сказала, что дядюшка Цзинь подарил ее свекру двух ягнят, чтобы тот смог занять вакантную должность с четырьмя лянами в месяц!
— Но ведь дядя Цзинь — мусульманин! — удивилась сестренка.
— Вот именно! Только ты об этом ни гу-гу! Если узнает начальство, свекра тут же уволят!
Сестренка держала язык за зубами, и свекор остался на службе. Однако эта история натолкнула девочку на мысль, которая, чем дальше, тем больше крепла в ее сознании. Все люди, будь то знаменные маньчжуры, китайцы или мусульмане, живут вроде как бы одной семьей, и все помогают один другому. В голове крутилась и другая мысль: коли за ягненка, посланного кому-то в подарок, дают пост и жалованье, значит, если подарить верблюда… можно сделаться знатным вельможей? Спустя много лет, когда я стал что-то соображать, я понял, что в рассуждениях сестренки была своя логика.
Тетя решительно возражала против намерений матушки и сестренки, хотя и не имела ничего против лавочника Вана или дядюшки Цзиня, с которыми она, кстати сказать, поддерживала связи, более тесные, чем мы. Когда она принимала у себя гостей, из лавки «Торговая удача» ей всегда присылали коробку со сладостями, а в лавке Цзиня она частенько (особенно в пасмурные дни, когда ей приходилось сидеть дома) заказывала первоклассный бараний сычуг или жареную баранью грудинку. Что до нас, то мы, увы, не имели тетиного размаха, да и средств у нас не хватало, чтобы покупать такие кушанья. Так вот, наша тетя твердо верила как в самую великую истину: если женщина на кого-то работает, значит, она совершает нечто постыдное.
— Кто этим занимается, ничем не отличается от тех самых, из уезда Саньхэ! — говорила она.
Мать знала, что женщины из Саньхэ приехали в город, гонимые нуждой и голодом, в поисках работы. Они такие вовсе не от природы, как, скажем, императорская дочь, которая с самого рождения уже принцесса. Но сказать об этом тете мать не решалась. Только улыбнется и промолчит.
В дни получек и новых забот мать вдруг узнавала, что кто-то из соседей выдает дочку замуж или принимает в дом молодую жену. Улыбка сразу же исчезала с ее лица и появлялась лишь на мгновение в разговоре с тетей. Почему-то мать сразу же начинала пить много горячего чаю, несколько чайников подряд, словно ее иссушала изнутри жестокая жажда. Бедная матушка!
