Сыщик Бреннер - Шенгальц Игорь Александрович

Много лет прошло с тех пор, как при Петре Ольденбургском родилась великая империя Руссо-Пруссия. Примерно в те годы была проведена и самая масштабная церковная реформа за все время существования образовавшегося конгломерата. Петр — сторонник всего прусского — в то же время не хотел терять поддержку своих православных подданных и первым указом объединил все три ветви христианской церкви в одну-единственную. Теперь, будь ты католиком, протестантом или православным, ты принадлежал к Единой христианской церкви, зримым символом которой и стали соборы — массивные грозные сооружения, отличавшиеся при этом невероятной красотой и изяществом исполнения. Соборы возводили не во всех крупных городах, собор нужно было заслужить, и именно его наличие говорило об особом, привилегированном статусе города.

Говорят, что первый выстроенный собор вынужденно примирил между собой противников Единой церкви, поразив всех своими невероятными масштабами, архитектурным исполнением и бережным уважением к представителям каждой из ветвей христианства. Может быть, даже не столько сам собор примирил три ветви, сколько введенный Петром единый церковный налог, разделенный, согласно закону, на три равные части, которые контролировались выборным церковным советом каждого городского собора, а тот, в свою очередь, возглавлял архиепископ, назначаемый лично патриархом.

Разумеется, внешнее примирение сторон вовсе не означало конец внутренним интригам и постоянным попыткам стать первым, но такие мелочи Петра не интересовали. Он, казавшийся поначалу слабым и безвольным политиком, практически потерявшим государство, внезапно сверг прусского короля, отправив его в вечное заточение, и стал единственным властителем на всей огромной территории новообразованной империи. Все это он проделал уже на третьем году правления, и не без помощи своей супруги — будущей императрицы Екатерины, верой и правдой служившей венценосному супругу до конца его дней, а позже перенявшей бразды правления и еще более упрочившей славу Руссо-Пруссии.

Городской собор, как сердце церкви, требовал защиты от внешней угрозы и обладал собственной армией, состоявшей из солдат-монахов, прошедших некогда воинскую службу и хорошо себя зарекомендовавших в служении. Монахи подчинялись исключительно церковному руководству, даже император не имел права им приказывать. Он мог только ограничить численность солдат-монахов до двухсот человек на каждый из соборов.

Темные сутаны монахов сложно было бы не заметить, но сегодня я за весь день не встретил ни одного из них, фридрихсградские монахи в столкновениях никоим образом не участвовали. Они не перешли на сторону революционеров Серафимова, но и не поддержали императорские войска. Церковь, как обычно в сложных ситуациях, держала строгий нейтралитет. Может, поэтому я и недолюбливал церковников, считая, что они совершенно лишняя, ненужная составляющая современного общества, атавизм, от которого давно пора избавиться. Прогресс — вот та сила, которая движет мир вперед в наше время.

Грэг не уточнил, в какой части огромного комплекса собора мне искать подселенца, наверное, он и сам этого не знал. Если монахи по неким своим причинам укрыли тварь в своих чертогах, то мне ни за что не отыскать его там без посторонней помощи.

Я не мог представить себе, с какой целью они пошли на подобный шаг. Мне казалось, что лучше всего сразу переговорить с кардиналом, но я не был уверен, что меня допустят до его персоны.

Для начала следовало проникнуть внутрь собора, что также представлялось делом нелегким. Наверняка в свете сегодняшних событий все ходы-выходы давно перекрыты и контролируются вооруженными монахами. Когда необходимо, собор превращался в настоящую крепость.

Если же меня откажутся пропустить внутрь, то я прибегну к запасному плану — вернусь за химмельштоком и проникну в комплекс по воздуху. Вот только сейчас я не хотел терять время, вновь пробираясь через город до явочного дома Серафимова. Полицейский Департамент находился в двух шагах от собора, и я не сомневался, что найду способ попасть к его высокопреосвященству и более простым путем.

Основную надежду я возлагал на бумагу, подписанную великим князем, которая столько раз выручала меня за эти дни. Она все еще лежала в моем внутреннем кармане и ничуть не пострадала во всех передрягах, разве что слегка помялась и испачкалась, но свою функцию универсального пропуска вполне могла выполнить и сейчас.

Моего спасителя — кота Вилли — я временно оставил в Департаменте, клятвенно пообещав самому себе забрать его позже, если останусь жив. Вилли — единственное, что связывало меня теперь с близняшками. И терять эту живую ниточку я не хотел. Котенок не протестовал, согласившись подождать, сколько потребуется. По крайней мере, я так оценил его мерное, как мотор мехвагена, урчание. Пройдясь по кабинетам, я нашел и колбасу, и хлеб, и даже початую бутылку молока, которое тут же вылил в первую попавшуюся свободную тарелку и поставил на пол, — голодать Вилли в ожидании моего возвращения не придется.

Котенок вежливо проводил меня до самого выхода из Департамента и важно, как хозяин, отправился обратно.

Мой же вечер только начинался.

До собора я добрался без приключений. Ночь, вступившая в свои права, помогала мне передвигаться по городу скрытно, не привлекая ничьего внимания. Да и перестрелка поутихла, хотя одиночные выстрелы время от времени доносились до моего слуха.

Оставшиеся в живых анархисты-революционеры разводили огонь в жестяных бочках, выкатывая их на середину мостовых, и время от времени без всякой цели палили в воздух. Случайных любителей побродить по ночам сегодня не было. Поймать шальную пулю никто не хотел, и даже преступники предпочли пересидеть смутные времена в воровских притонах — там спокойнее будет…

Ничего, скоро в город прибудут полки и разгонят весь этот сброд. Я был уверен, что Костас удержит власть. Он уже вызвал подкрепление, и теперь ему оставалось только дождаться, пока оно явится. Настоящей народной поддержкой Серафимов не обладал, а те, кого он сумел подкупить, разбегутся при первой серьезной угрозе. К тому же лидер революции мертв, а его преемники, если таковые существовали, никак о себе не заявили.

Главное сейчас — проявить твердость и не дать заразе распространиться по стране. Костас мог действовать по-разному: осторожно и умно решить проблемы, обходясь без лишней крови, или использовать силу как основное оружие. От его сегодняшнего выбора зависела, по сути, вся будущая политика империи.

Я вышел из узкого проулка, миновал несколько дворов и выбрался прямиком к высокой кирпичной стене, отделяющей парковую территорию собора от города. Чуть пригибаясь, хотя разглядеть меня в такой тьме не смог бы, пожалуй, никто, я пробежал вдоль стены, и минут через десять достиг наконец арки ворот, не запертых даже в такой тяжелый для города день.

Фридрихсградский собор открылся передо мной во всей своей красе. Величественный, неповторимый, могучий. Его строители превосходно выполнили свою задачу — одного взгляда на это фантастическое сооружение хватало, чтобы оценить весь размах замысла, талант архитектора и проникнуться размышлениями о сущности мироздания. Слишком уж ничтожным казался человек на фоне подобного шедевра. Слишком мелким, беспомощным и никому не нужным.

В парке я монахов не заметил. Все равно охранять столь большую территорию малыми силами невозможно, они должны собраться в самом соборе, чтобы защитить его в случае атаки со стороны мятежников. Но уличному отребью пока было не до церкви и ее служителей. Я шел, не опасаясь быть схваченным.

Я не ошибся. Не успел я приблизиться к главному входу в собор, как откуда-то сбоку мне наперерез вышли пятеро монахов, одетых в обычные черные сутаны, но с ружьями в руках, направленными прямо на меня. Один из них держал факел, дававший достаточно света, чтобы не промахнуться при стрельбе.

— Шел бы ты отсюда, мил-человек. Сегодня неподходящее время для посещения собора, — обратился ко мне один из братьев, выделявшийся среди остальных выдающимся ростом и огромным брюхом.