Клод Лалюмьер - Витпанк
— Мать-перемать! Детка, да ты что?
— А тебе как кажется? А, Молок?
Его взгляд метался с пистолета на меня, снова на пистолет и снова на меня.
— Сдаешься? — спросила я. Он начал поднимать руки, в точности так, как это делают люди в телевизоре. — Посуда. Я помогаю тебе вымыть посуду.
Он сделал шаг в мою сторону, и я направила дуло в его промежность. Многие делают ошибку, целясь человеку в голову или грудь — но поверьте мне, понизив точку прицела, вы добьетесь куда большего внимания.
— Должна ли я убеждать тебя, что могу и стану использовать его? Неужели ты думаешь, что это первый раз, когда я завтракаю с осужденным преступником, которого моя мать взяла на попечение?
Он сузил глаза.
— Да черт вас побери, кто вы, люди? Что вы?
— Сознательные граждане, — ответила я. — Послушай, я желаю твоего присутствия здесь не более, чем ты сам. Однако так уж вышло. — Я дернула головой в направлении стола. — Собери посуду и отнеси в мойку. Я всегда могу сослаться на самозащиту.
— Ты что, собираешься весь день держать меня на мушке? Это единственное, что ты можешь сделать.
— Нам всем приходится делать то, что приходится делать, Молок, — сказала я. — Вот тебе сейчас придется немного похлопотать.
— Сколько тебе лет? — подозрительно спросил он.
— Шестнадцать.
— О боже!
Разумеется, он мне не поверил: я сложена как вратарь, спасибо генетике.
— В доме бардак, Молок, — сказала я. — Ну так как?
Он сложил свои жилистые руки на груди.
— А если я просто не двинусь с места?
— Тогда нас обоих ждет очень скучный день, — сказала я. — А вечером ты вернешься обратно в тюрьму.
До него наконец дошло.
— Но я не могу это делать! И здесь я тоже не могу оставаться, — сказал он. — Прошу тебя, милая… Линн… дай парню передышку, а?
— Ты уже получил передышку. Ты вышел из тюрьмы.
Он покосился на мой пистолет.
— Ну, более или менее, — добавила я. — Слушай, моя мама выглядит эксцентричной, даже по твоим стандартам…
— Это я уже слышал.
— …однако не надо думать, что она не говорит серьезно. Моя мама не шутит. Она просто не знает, как это делается. — Я показала на тарелки, ждущие на столе. — Давай, Молок, приступай. Ты ведь не умрешь, если вымоешь пару тарелок!
Он понял намек — но, скажу я вам, даже он сам был удивлен, осознав, что действительно собирает со стола чашки, ложки и тарелки и относит их в раковину. Все время, пока он споласкивал посуду и ставил ее на сушилку, я буквально слышала, как в его голове проворачиваются колесики: когда же наконец откроется просвет, чтобы попытаться совладать с этой здоровенной психованной девчонкой-гангстером; и далеко ли он сможет убежать, и быстро ли придется бежать, и что за чертовщиной он здесь занимается; и прежде всего — с какой стати он вообще согласился, чтобы его отдали на попечение абсолютно незнакомому человеку?
Впрочем, моя мама всегда умела выбирать. Старина Молок явно скоротал больше чем пару ночей под открытым небом, и перспектива хотя бы одну ночь поспать под крышей, с возможностью впоследствии смыться, прихватив с собой все, что не прибито гвоздями и стоит больше пяти долларов, была для него слишком заманчивой, чтобы ей противиться. Уйти из тюрьмы вместе со спятившей маленькой седоволосой леди, которая предпочла его своему мужу, чтобы выплатить залог, должно было посреди ночи показаться ему весьма неплохой идеей.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда он вытаскивал пылесос из стенного шкафа в прихожей. Это, конечно, была моя мама; она была рада услышать, что Молок не вышел из графика, однако ее опечалило, что я должна была до сих пор держать его на прицеле. Словно бы в этом было что-то необычное. Казалось бы, к этому времени она уже могла запомнить: по крайней мере в первый день все они работают исключительно под дулом пистолета. Моя мама — вечный оптимист, она всегда надеется, что следующий окажется более способным учеником.
Перед самым ленчем он сделал рывок ко входной двери. Я позволила ему подергать ее и попробовать разбить окно. Затем я заставила его допылесосить дорожку в прихожей и после этого дала ему ленч. Хлебая ложкой свой томатный суп, он все бормотал снова и снова: «Я не могу в это поверить, я просто не могу в это поверить!»
В процессе вытирания пыли они все обычно пытаются позвонить. Я на короткое время вышла из комнаты — просто для того, чтобы дать ему возможность попробовать. Когда я вернулась, он тыкал в кнопки насадкой пылесоса. Я бы на его месте не стала заводить об этом разговор, но он, видимо, не мог сдержать себя.
— Как это получается, что тебе звонят, если здесь телефон не работает? — обвиняющим тоном спросил он.
— Телефон работает, — сказала я, — просто ты не знаешь, как им пользоваться.
— Господи Иисусе! — он швырнул насадку на пол. — Хотел бы я знать, что здесь происходит? Твоя мать сказала, что я могу остаться здесь, если захочу. Так вот, что, если я не хочу?
Я немного приподняла дуло револьвера.
— Мне кажется, ты все-таки хочешь.
Он подобрал с полу насадку и допылесосил столы и книжные полки.
По поводу перестилания кроватей поднялась новая буча. Он считал, что ему необязательно перестилать свою, поскольку он проспал на ней только одну ночь, а потом начал настойчиво убеждать меня, что у него слишком слабая спина для того, чтобы переворачивать матрасы, и счел нужным проделать это с каждым из трех матрасов, так что процесс получился долгим и мучительным. Однако в конце концов все было закончено. Я позволила ему немного передохнуть и перекусить перед телевизором, а потом велела ему накрывать в кухне стол для обеда.
— Этого не было в списке! — сказал он, не в силах оторвать взгляд от тощей коротышки-ведущей телеигры — той самой, которая всегда всплескивает руками перед посудомоечными машинами, словно это какое-то чудо.
— Моя мама была бы довольна, если бы ты наполнил свой день чем-нибудь полезным, — сказала я.
— Нет, в самом деле, — сказал он, ударив кулаком по диванной подушке позади себя. — По-моему, я повредил себе спину этими треклятыми матрасами! Без дураков. Мне необходимо принять горячую ванну! — он поднял на меня глаза и улыбнулся, в первый раз за все это время. — Бог мой, горячая ванна сейчас была бы просто праздником! Ты даже могла бы постоять рядом и держать меня на мушке все это время, я не стану возражать.
Уж в этом-то я не сомневалась. Однако он был не единственным, кто смотрел «Обманутого»[74]. Впрочем, если не дать им попробовать все варианты, они просто не поверят. Некоторым мысль об обольщении приходила в голову раньше, некоторым позже — причем вторая группа чаще пыталась подкатиться к моей маме, чем ко мне.
— Какую ванну ты хочешь? — спросила я. — С пеной для ванн?
Улыбка на его лице стала шире и наполнилась энтузиазмом.
— У тебе есть что-нибудь со сладким запахом? Ручаюсь, что есть. Что-нибудь такое, что бы мог унюхать на тебе твой дружок?
— Я пользуюсь «Одержимостью», — сказала я. — Только «Одержимостью». Но тебе этот запах не пойдет. Бывает «Одержимость» для мужчин, но у нас ее нет.
— «Одержимость», вот как? — его улыбка несколько увяла. Он снова смотрел на дуло моего пистолета, не осознавая, что я вижу, куда он уставился. — А чем ты одержима, пушками?
— Да нет. Скорее чистотой.
Он откинул голову и расхохотался. Получилось так, что одновременно с ним засмеялась и публика в студии, и он уменьшил звук с помощью переносного пульта.
— Нетрудно заметить. Тем больше резона для меня принять ванну до того, как твоя матушка вернется домой. Чтобы я был таким же чистым, как и дом, когда она придет.
— Этот дом не чистый, — сказала я. — Окна омерзительно грязные. Их ты помоешь завтра.
Он снова рассмеялся.
— Как там в том старом анекдоте? «Я не мою окон»?
— Да, Молок, именно так; но это всего лишь анекдот. А еще ты перевесишь портьеры, и пропылесосишь все наверху, и вычистишь погреб, и я не знаю, что еще. Мама, конечно, оставит тебе список.
Он тяжело опустился на спинку кушетки.
— Слушай, малышка леди Линн, брось это. Ты что, собираешься снова целый день провести, наставив на меня свою пушку?
— Да, если понадобится.
— А как насчет сегодня ночью? Вы с твоей мамашей будете сторожить меня по очереди?
— Мы запрем тебя в твоей комнате. Ты и прошлой ночью был заперт — только, как я понимаю, не заметил этого.
Он провел пятерней сквозь свои свисающие прядями волосы.
— Послушай… Все это было, конечно, прикольно, и шизово, и интересно; но это устарело. Я тебе скажу, я сильно удивился, когда твоя мамаша вчера обошла твоего старика и взяла меня вместо него. Я решил, что это один из таких счастливых случаев — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Понимаешь, я ведь знаю, что рано или поздно мои пальчики всплывут вместе с моим настоящим именем, и тогда я точно буду в дерьме. И я подумал: отлично, пойду-ка я с этим добрым самаритянином — или доброй самаритянкой? — Он издал нервный смешок. — Ну, в общем, я пойду с ней, и у меня будет что-нибудь пожрать и будет где поспать ночь, а там я рвану куда-нибудь в Мексику, в Канаду, в неведомые края… — он пожал плечами. — А получил цыпки на руках и пистолет, приставленный к виску.
