Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр
Закончу это письмо на более радостной ноте. Надеюсь, что в будущем каждый твой день рождения будет столь же замечателен, как сегодняшний. Я убеждена, дорогая моя, что ты далеко превзойдешь меня на сцене и избежишь многих моих ошибок. Помни, что я нежно люблю тебя и всякий раз, вынужденная сделать нелегкий выбор, выбирала так, чтобы не разлучаться с тобой.
С любовью,
Мама.
Лондон, 20 июля 1840 г., понедельник
Повозка неслась с огромной скоростью, кренилась с боку на бок, отчаянно тряслась, проваливаясь в каждую рытвину и подскакивая на каждом ухабе, так что нам оставалось лишь крепко вцепиться в сиденья и беречь головы. Выехали мы чертовски рано, а куда – Дюпен не говорил. Поначалу я не желал покидать гостиницу, не выпив кофе, но от такой езды стряхнул с себя остатки сна и без него.
После того как Дюпен в третий раз раздраженно постучал в потолок экипажа, скачка замедлилась настолько, что я смог, наконец, рассказать о своем посещении Ньюгейтской тюрьмы.
– Его зовут Джордж Ринвик Уильямс, сейчас ему сорок пять. Наверняка мой мучитель – он.
Изумление Дюпена было столь велико, что он не сразу нашелся с ответом и недоверчиво покачал головой.
– Учитывая скандальную славу Монстра, удивительно, что в газетах я не обнаружил ни слова о его ребенке.
– Знаете, хотя личность врага нам теперь и известна, я в растерянности. Что же предпринять дальше?
– Не забывайте предупреждение Уильямса. «Nemo me impune lacessit» – никто не оскорбит меня безнаказанно. Если враг избрал себе такой девиз, благоразумие требует считать, что он также руководствуется и следующей максимой: оскорбивший мою семью – оскорбляет меня.
Какое бы отторжение ни вызывало у меня предположение Дюпена, он, скорее всего, был прав.
– Знание всегда дает хоть какие-то преимущества, По. Джордж Уильямс больше не может играть роль зловещего вездесущего призрака. Он уже причинил вам немало страданий, и, как мы уже говорили, финальный шаг его мести наступит, когда он раскроется перед вами – ведь он наверняка желает, чтобы вы запросили пощады.
– Вы так думаете, потому что сами хотели бы сделать то же самое с Вальдемаром?
– Вовсе нет. Мне не нужно, чтобы он молил о пощаде. Я желаю ему справедливой участи – смерти.
От спокойного тона Дюпена кровь стыла в жилах.
– Но ведь я ни в чем не виноват! Не могу же я отвечать за преступления деда и бабушки!
– Уверяю вас, Уильямс смотрит на вещи иначе. Ваша бабушка устроила на суде представление, чтобы Ринвика Уильямса наверняка упрятали за решетку вместо нее. Ни один сын не простит такого по отношению к своему отцу. Между вашими семьями – кровная вражда, и выходов у вас всего два. Теперь, когда нам известно, кто ваш враг, вы можете пойти со всем, до чего нам удалось доискаться, в полицию – и надеяться, что там вам поверят. Возможно, они возьмут Джорджа Уильямса и миссис Фонтэн под арест за то, что они посадили вас в погреб, отравили белладонной и столкнули в море. Конечно, никаких веских доказательств всего этого у нас нет – разве что я могу подтвердить ваши обвинения. Но, даже если в полиции вам и поверят, о преступлениях ваших деда и бабушки станет известно всему свету.
Радость от разоблачения врага исчезла без следа. Я чувствовал, что Дюпен целиком и полностью прав.
– Каков же другой выход?
– Убить Джорджа Уильямса прежде, чем он уничтожит вас, – ответил Дюпен.
– Убить? Вы так просто советуете мне убить сына того человека, чья жизнь была разрушена благодаря моей бабушке?
Дюпен пожал плечами с леденящим кровь безразличием.
– Совершенно ясно, что Уильямс не успокоится, пока не загонит вас в могилу. Вряд ли вас можно назвать убийцей, если вы защищаете собственную жизнь. Подумайте о своей жене и ее матери – пока Уильямс преследует вас, им тоже угрожает опасность.
Сделав паузу, чтобы дать мне как следует осознать сказанное, Дюпен добавил:
– Конечно, ситуация не лишена сходства с положением вашей бабушки.
Отрицать это было бы глупо, но все равно – я не мог вот так запросто лишить человека жизни.
– Amicis semper fidelis, По. Рядом с вами верный друг со шпагой в руке. Джордж Уильямс враг вам – значит, он враг и мне. Не бойтесь, я уничтожу его без колебаний.
Заверения Дюпена, к стыду моему, не вызвали во мне особой благодарности – его холодная, расчетливая готовность убивать граничила с безумием.
– Благодарю вас, – осторожно ответил я. – Будем надеяться, нам не доведется столкнуться с Уильямсом – завтра я отплываю в Филадельфию.
– Правда? – удивленно переспросил Дюпен.
– Я получил письмо от тещи. И как только прочел, что Сисси больна, сразу же заказал билет. Извините, мне следовало сообщить вам об этом еще вчера вечером.
Дюпен лишь отмахнулся от извинений.
– Я всего лишь хотел помочь. Поскольку в момент вашего отъезда ваша жена пребывала в добром здравии, с ней, скорее всего, уже все в порядке. Но вы, конечно же, обязаны возвращаться немедля.
– Не просто обязан – у меня нет другого выхода. Остается только молиться о том, чтобы она и впрямь поправилась. Если бы я остался в Лондоне, понадеявшись, что все обойдется, и ошибся, то никогда не смог бы простить себе этого.
– Постарайтесь все же отставить в сторону тревоги о здоровье жены, пока не вернетесь к ней, – посоветовал Дюпен. – Иначе и себя самого доведете до болезни.
– Постараюсь. Это очень трудно, но я понимаю, что вы правы.
Дальше мы ехали молча. Наконец наш экипаж замедлил ход и остановился на Флит-стрит.
– Вчера в Британском музее мне не удалось отыскать ничего полезного о Ринвике Уильямсе, – сказал Дюпен. – Но одна моя находка может вас заинтересовать.
Открыв дверцу повозки, он спустился на мостовую. Я последовал за ним и обнаружил, что мы стоим перед храмом, выстроенным в неоготическом стиле.
– Церковь Святого Дунстана на Западе, – объявил Дюпен. – Была перестроена в тысяча восемьсот тридцать первом, но церковь на этом месте целых восемь столетий. Вскоре вы оцените важность этой информации.
С этими словами Дюпен повел меня за собой, но не в церковь, а на церковный двор. Уверенно шагая между надгробий, он достиг северо-восточного угла кладбища, где могильные камни более прочих пострадали от времени и природных стихий, и остановился напротив маленького, совсем простого надгробия. Я взглянул на надпись и остолбенел.
ГЕНРИ АРНОЛЬДМУЗЫКАНТ, ЛЮБИМЫЙ МУЖ И ОТЕЦРОЖДЕН 15 АВГУСТА 1760 г.ОСТАВИЛ СЕЙ МИР 25 ИЮЛЯ 1790 г.– Вот подтверждение тому, что Элизабет Арнольд использовала средства, выделенные ей отцом, чтобы достойно похоронить мужа. Если, конечно, она в самом деле получила средства, обещанные в письме от миссис Уильям Смит от пятого августа тысяча семьсот девяностого года.
Я кое-как кивнул, но слова застряли комом в горле – я даже не ожидал от себя столь сильной печали. Дюпен молча отошел на несколько шагов и оставил меня наедине с могилой. Я перечитывал немудреную эпитафию вновь и вновь. Сколь же краток этот итог целой жизни! Действительно, бабушка поступила по чести, обеспечив мужу достойное погребение, но неужели он был недостоин эпитафии подлиннее? Хотя бы четверостишия, украшенного одним-двумя ангелочками?
Я попытался измыслить подобающую молитву или хотя бы стихотворение, но горькая печаль совершенно спутала мысли. Смерть деда была безотрадна, и здесь он оказался в одиночестве: ни семьи, ни друзей – никого, кто мог бы навестить его могилу. Нет, такой памяти – а может, скорее, забвения – не заслуживает никто. При этой мысли я заплакал над могилой – так, будто знал и помнил деда. Ведь что бы он ни натворил и как бы ни умер, мама очень любила его…
Визгливый крик сороки прервал мое скорбное безмолвие. Птица спустилась по плечу мраморного серафима, перепрыгнула на распростертое белое крыло небесного создания и снова закричала – печально и пронзительно.
– Весьма к месту, – негромко сказал Дюпен, будто читая мои мысли. – Ваша бабушка была весьма замечательной женщиной. Она умудрилась оставить потомкам память о муже, несмотря на отчаянное безденежье и противодействие отца с мачехой. По ее письмам видно, что он был очень дорог ей, несмотря ни на что. Быть может, ее любовь и переплеталась с темнейшими из человеческих чувств, но невозможно отрицать, что она любила его.
Я удивленно взглянул на Дюпена, но тот спокойно рассматривал сороку, чистившую перья, сидя на могучем мраморном крыле, точно на насесте.
– Не забывайте, что Истиной, – продолжал Дюпен, широким жестом указывая на белеющего перед нами ангела, – можно манипулировать при помощи контекста. Ваш враг, Джордж Ринвик Уильямс, подбросил вам те письма, какие хотел. История, сконструированная им для вас, нацелена на то, чтобы причинить вам боль. Не доставляйте ему этого удовольствия.
