Андрей Калганов - Родина слонов
— В мануальные терапевты, — подсказал Степан.
— Ась?
— Костоправов у нас в Куябе так кличут.
Ворон встрепенулся и назидательно погрозил пальцем:
— Ты мне словами учеными башку не тереби. Лучше запомни: есть три верных средства лихоманку изгнать али хворобу, побоями вызванную. Наперво — блевануть хорошенько, потом, чтобы пронесло, да так, чтоб дух на всю избу... А как же без этого. Злой дух вышел, добрый вошел. А опосля руки-ноги на место поставь. Да, и вот еще что, когда взвар готовишь, заговор шепчи, без него добра не будет.
— А что за трава-то? Ворон засмеялся:
— Э-э, не, мил человек, того я тебе за так не открою. Ты ж тоже колдуном станешь, стало быть, мне супротивником. А как к тебе людишки из Дубков-то потянутся?
— Сказывай, чего хочешь.
— Ты мне — как бражку сварить, а я про траву поведаю. Все по Прави. Ты мне, я тебе.
Степан вздохнул:
— То ж не рассказывать, показывать надобно. Словами толком не объяснишь. Что толку, ну, скажу тебе, что обычную бражку сперва надо выпарить, а потом выморозить. Поймешь?
— И впрямь, ни хрена не понятно, — вздохнул Ворон.
— Ты вот что, как Гридя на ноги встанет, в Куяб приезжай, воеводу спросишь. Там меня каждая собака знает. Я тебя и научу «Куябскую» делать.
— Стало быть, и я про траву с заговором тебе поведаю.
На том и порешили. Посидели немного да завалились спать. А Алатор так и не пришел, блукал где-то всю ночь. Наутро явился весь в соломе, и морда улыбчивая. И жинка Воронова тож сладко улыбалась, нет-нет на варяга и взглядывала. Взглянет, раскраснеется, вздохнет... А варяг-то кряхтеть перестал, приободрился, говорил, что Тору помолился, тот его от немочи и избавил. Да верно, врал насчет бога. Другой у него целитель был, вернее, другая...
Денька два еще погостили, купили лошадей, да и отбыли в Куяб. А Гридю пришлось оставить. Ребра-то не быстро срастаются, хоть ты как очистительным взваром отпаивайся.
Глава 4,
в которой Коляда перерастает в Зимние Олимпийские Игры
Уже въезжая в Куяб, Степан почуял неладное. Вроде все как всегда, только что-то не так. Те же плотницкие ватаги рубят избы для все прибывающих ополченцев, доделывают стену. Суетятся бабы возле внушительных котлов — готовят трапезу для работных людишек. Но суетятся с оглядкой, а временами сбиваются в стаи и о чем-то судачат. Кое-где бедокурит ребятня, кое-где на завалинках перед невысокими изгородями сидят древние старики, вспоминая минувшее. Но дедов раз-два и обчелся, а детишки меж изб — лишь мурзатые оборвыши; тех же, за которыми мамки хоть немного смотрят, со двора не выпустили. Народа раза в три меньше, чем обыкновенно, да и тот какой-то пришибленный. Даже плотники не матерятся. И главное — нигде не видно Рабиндраната, таскающего бревна на радость работным людям.
Недалеко от свежего, пахнущего сосной сруба на бревнышке, заботливо положенном возле костра, сидел старшина артельщиков Звяга и задумчиво помешивал ушицу, кипевшую в котелке. Другие артельщики тож не больно-то из сил выбивались, больше лясы точили, чем работали.
— Здорово, Звяга, — подскакал Степан.
— Здорово, коли не шутишь.
Ушица старшину интересовала куда больше, чем воевода, подрядивший на плотницкие работы. Воевода, коли задаток дал, уже никуда не денется, а вот супец может сбежать, ежели не уследишь. Потому и шуровал половником, хмуря косматые брови на варево.
— Ты чего это кашеварить удумал?!
— Да харч дармовой опостылел, — пожал плечами Звяга. — Вот он уже где. — Проведя рукоятью половника по горлу, старшина вновь занялся ухой.
Что уж говорить, кормежка и впрямь не отличалась разнообразием. Утром каша, днем каша и вечером тоже каша. Степан подумал, что, может, и прав был Любомир, когда зло посмеялся над его задумкой. Может, и не нужны никому здесь «полевые» кухни. Сами бы артельщики сообразили, чем брюхо набить.
— В граде-то все ли ладно?
— Так, — ухмыльнулся Звяга, — это у кого как. Кто делом занят, тому и жаловаться грех...
— Стряслось чего?
— А... — отмахнулся мужик, — погудят людишки да уймутся, эка невидаль...
Звяга был не из разговорчивых, и Степан решил оставить его в покое. Все равно толку не добьешься — из такого клещами слова тянуть надо.
— К Вихрасту заедем, — разворачивая скакуна, бросил Степан, — до него здесь рукой подать.
— От кузнеца больше толку, — согласился варяг.
Всадники пришпорили коней и вскоре мчали по широкому выгону меж порядков[34].
Обычно уже издали доносились гулкие удары молота, но сейчас было тихо. Спешились у двора Вихраста. За городьбой взлаивала дурная шавка да ругались дворовые девки.
— Простаивает кузня-то, — буркнул варяг. Степан постучал, и девки сразу же замолчали, а пустобрешка взлаяла с удвоенным рвением.
— Эй, есть кто живой? Тишина.
— Не нравится мне это, — Алатор высказал то, о чем Степан подумал.
— И кметей наших чего-то не видно, — задумчиво проговорил Степан. — Заметил, ворота — и те не охраняли?
— И разъездов не встретили! Не иначе в детинце затворились.
Поняв, что ворота им по доброй воле не откроют, всадники ломиться не стали. Развернули коней и помчались к майдану. На нем завсегда народ толпится, расскажет, что к чему. Вылетели на выгон, пересекающий тот, по которому скакали, повернули коней на полдень[35] и вскоре очутились на площади... Ни души.
— Странно, — проговорил Степан.
— Слышишь?
На майдан выходило семь выгонов. Белбородко подскакал к одному — в конце виднелась толпа, к другому — та же история...
— Сшибка намечается.
— А я и думаю, толпа, что ли, гудит?! Прорубаться надо, — обнажил меч варяг, — может, и сдюжим. До детинца доберемся, а там поглядим.
— Сдурел? — осадил его Степан. — Мы же только пуще смуту распалим. Они и промеж собой собачиться будут, и на рать поднимутся. Иначе надо.
Вскоре с криками и руганью на площадь вывалили вооруженные колами, вилами, косами и топорами людины. Они были разделены на несколько групп, между собой не смешивающихся. Вихраст возглавлял одну из них. Рядом с ним возвышался утесом Василек, поигрывая увесистым молотом и скаля зубы. Жеребяка, за поясом которого красовался мясницкий нож, по обыкновению играл с подковой, то сгибая, то разгибая ее.
Толпа запрудила всю площадь, лишь в центре оставался «пятачок», на котором крутились Степан с Алатором. Еще немного — и людины кинутся друг на друга. Сметут всадников, как весенний паводок сметает плотину, затопчут...
* * *
Толпа распалилась не на шутку.
— Это чего же, чтоб над Ольховскими рудненские верховодили? — ярился мужичок в драном тулупе. — Не бывать тому! Чтоб Дуббыня у меня десятником, да ни в жисть!
— Ты, что ль, Сивка, хайло открыл? Над тобой и вообще баба любая верховодить могет. Радовался бы, что начальника дали, ежли свово ума нет. Тебя, что ли, десятником-то? Да ты, поди, и пальцы-то на руке не сочтешь, а тебе воинов подавай!
— Вас, псы смердящие, — орал Жеребяка, — всех под нож надо. Понаперло, не продохнуть. Ступить негде!
— Ой ли, да вы без нас бы с голодухи передохли! Полюдье-то в Куяб откудова при Истоме стекалось?
— Ишь чего вспомнил! А нам чего с того полюдья? Шиш с маслом, вот чего!
— Да у него ж девку увели грузденские, вот и злится!
Смех и улюлюканье разнеслись над толпой, что валила с полудня, а над той, что с полуночи[36], взвился свист.
Через короткое время уже нельзя было разобрать, кто с кем состязается в злословье. Толпа гудела, как бушующее море. Степан выхватывал лишь отдельные выкрики.
— Срам ты поросячий, не позорился бы! По Прави бы жил, сам бы от десятки отказался. Ты ж и с десятью коровенками на выпасе не управишься.
— А чего это кметей над нами сотниками поставили?
— Куябцев пришлые-то притесняют!
— Верно, пущай из наших дают!
— Айда, мужики, поучим рудненских.
— Бей Ольховских!
— Поглядим, какого цвета кровушка у них!
— Не посрамим Груздевку!
Казалось, всадников никто не замечал. Мужикам было явно не до них.
— Ополченцы сцепились, — проговорил Алатор, все еще не выпуская рукоять меча, — и посадские ропщут.
— Вижу.
Мужики, пришедшие из ближних и дальних весей, походили на кого угодно, только не на воинов. Степан подумал, что у батьки Махно и то войско было справнее.
Стоял месяц студень, близились Святки. Степан спешился и встал посреди «пятачка». Сложил руки рупором и заорал так, что у самого в ушах заложило:
— Смир-р-р-рна!
Только эту команду и успели освоить ополченцы. Многие инстинктивно вытянулись и заткнулись.
— Никак сам воевода?
— Он!
— Гляди, могем зашибить ненароком.
— Чего приперся-то?
— Али учить нас вздумал?
— Сами с усами!
— Да не, он так — поглядеть.
— А може, зубы ему жмут? Вот и пришел, чтоб проредили.
Опять смех, свист, улюлюканье. В сторону Степана посыпались насмешки и оскорбления. Он набрал побольше воздуха и гаркнул, заглушая толпу:
